Брандыс, Казимеж

Казимеж Брандыс
польск. Kazimierz Brandys
Казимеж и Мария Брандыс (Париж, 1998)
Дата рождения:	27 октября 1916(1916-10-27)
Место рождения:	Лодзь
Дата смерти:	11 марта 2000(2000-03-11) (83 года)
Место смерти:	Париж
Гражданство:	Польша
Род деятельности:	прозаик, драматург, эссеист, критик, публицист, журналист, сценарист
Жанр:	рассказ, повесть, роман
Язык произведений:	польский
Награды:

Казимеж Брандыс (польск. Kazimierz Brandys; 27 октября 1916, Лодзь — 11 марта 2000, Париж) — польский писатель, эссеист, критик, киносценарист, член ПОРП с 1946 года. Один из крупнейших писателей Народной Польши.

Биография

Родился в 1916 г. в Лодзи, в ассимилированной еврейской семье. Брат польского прозаика, журналиста и переводчика Мариана Брандыса.

В 1936—1938 гг. — принимал участие в деятельности Союза независимой социалистической молодёжи. К этому же времени относятся его первые выступления в прогрессивном львовском журнале «Сигналы». Накануне второй мировой войны Брандыс окончил юридический факультет Варшавского университета. Годы войны провёл в оккупированной фашистами Варшаве, участвовал в работе нелегальных литературных кружков.

В 1945—1950 входил в состав редакции еженедельника «Kuźnica» («Кузница»), в 1956—1960 — еженедельника «Nowa Kultura» («Новая культура»).

В 1966 вышел из партии в знак протеста против начавшихся репрессий против представителей науки и культуры, в частности, Лешека Колаковского. Выехал во Францию.

В 1970—1971 преподавал славянскую литературу в Сорбонне. В 1976 году был в числе польских интеллектуалов, подписавших «Меморандум 101» с протестом против изменений в Конституции Польши.

В 1977—1980 — член редакции журнала польской демократической оппозиции «Zapis».

Член Союза польских писателей. С 1981 постоянно жил за пределами Польши.

Похоронен на кладбище Пер-Лашез.

Творчество

Дебютировал, как театральный критик, в 1935 году на страницах ежемесячника «Kuźnia Młodych» («Кузница молодых»).

Литературную деятельность начал как публицист в конце 1930-х годов.

Как художник — реалист Брандыс сформировался уже в условиях народной власти. В 1946 вышли его первая повесть «Деревянный конь» и роман «Непокорённый город». Затем один за другим появляются четыре романа, составившие монументальную эпопею «Между войнами» (1947—1951) - это одно из лучших произведений Брандыса. В 1953 г. увидела свет пьеса «Справедливые люди», о революционных событиях в Польше в 1905 г. В 1954 г. - вышел в свет его роман «Граждане», ставший первым произведением Брандыса, переведённым на русский язык. Далее последовал цикл рассказов, объединённый в сборнике «Воспоминания из современности» (1954—1956) и небольшая повесть «Мать Крулей» (1957) . Автор сборников рассказов «Красная шапочка» (1956).

По его сценарию в 1963 снят фильм «Как быть любимой».

Как писал Л. Романович, в предисловии к циклу романов «Между войнами»: «Казимеж Брандыс - вдумчивый, чуткий художник, человек с обострённым чувством гражданской совести, напряжённо ищущий, стремящийся проникнуть в глубь социальных процессов. Каждая нова книга писателя - разведка, поиск, охват новых сфер действительности, ещё мало освоенных средствами искусства».

Публицистика

Публицистика Брандыса, шла впереди его собственного художественного творчества. В своих публицистических статьях, он, решительно выступал в защиту высокоидейного реалистического искусства, всеми своими корнями связанного с жизнью народа, осуждал показ одинокого человека, лишённого реальных связей с общественной жизнью. «Путь к роману, за который мы боремся... - писал он, - от себя к действительности».

Произведения

Однако первая повесть Брандыса «Деревянный конь», написанная в период фашистской оккупации, сама не была лишена этих недостатков. По мнению Л. Романовича, в ней ещё были сильны традиции польской буржуазной литературы периода так называемого «двадцатилетия» (1918—1939), выражавшиеся в сознательном отходе от проблем действительности, в усложнённой конструкции произведений, ложной многозначительности героев и болезненном копании в их переживаниях.

Новым этапом творчества Брандыса стал роман «Непокорённый город», посвящённый столице Польши. Основная мысль романа — отвращение ко злу, и до тех пор, пока оно не станет более могучей силой, чем страх перед смертью, и жажда существования, мир никогда не будет лучше. По сравнению с повестью «Деревянный конь», в этом романе изменилось поле наблюдения писателя. Если в повести он анализировал лишь чувства героя, который почти не соприкасался с окружающим его миром, то в романе основной персонаж не отделим от трагической судьбы оккупированной Варшавы, от судьбы народа и самой страны. На этот раз отдельная личность интересна автору не сама по себе, как это было в повести «Деревянный конь», для писателя она одна из частиц, которые слагают общество: «История человеческого сердца принимается во внимание, лишь в большой картине общих человеческих дел…» — говорит Брандыс в конце своей книги.

Цикл романов «Между войнами» - первое крупное произведение современной польской литературы, в котором показан путь фашизации страны в предвоенные годы, раскрыты события периода оккупации и отражены исторические сдвиги, имевшие место уже в начальный период существования народной Польши. В одной своей статье, Брандыс, так изложил главную идею этого произведения: «Капиталистический строй морально и физически разрушает человека, если он с ним не борется; единственное спасение - борьба с этим строем, то есть связь с революционным движением нашего времени - с движением рабочего класса».

Брандыс работал над своей эпопеей (первоначально задуманной как один роман) без малого пять лет. Она состоит из четырёх романов: «Самсон», «Антигона», «Троя - открытый город», «Человек не умирает». У каждого из этих произведений, входящих в цикл «Между войнами» есть свой герой и своя ведущая тема, однако в общем развитии сюжета они создают единую картину. Всем строем образов своих романов автор подводит нас к выводу: «Люди не являются плохими - безусловно плохим является, лишь общество, основанное на насилии и эксплуатации».

Романы «Самсон» и «Антигона» повествуют о событиях до начала второй мировой войны и времени оккупации Польши фашистской Германией. При этом, время начала войны - 1 сентября 1939 г., выбирает как середина, для обоих романов не случайно, война становится переломным моментом в жизни героев. Действие романа «Троя - непокорённый город», так же начинаются до второй мировой войны, но завершается уже в послевоенный период; это единственный роман цикла, действия которого разворачиваются вне Польши, а именно в Париже. Что касается романа «Человек не умирает», то его сюжет развёртывается в уже оккупированной Польше, а завершается в послевоенный период.

Роман «Граждане» - посвящён трудным путям социалистического строительства.

«Самсон»

Герой этой книги, еврейский юноша, Якуб Гольд, честный, простодушный, наивно верящий, что мир, в котором он живёт, устроен разумно и справедливо, сталкивается с уродливой действительностью довоенной Польши (общественная несправедливость, еврейские погромы), а затем и с ужасами немецкой оккупации в Варшаве. По мысли писателя, «Самсон» должен был стать не книгой о мученичестве евреев, а историей человека, которого капиталистическая система избирает своей жертвой. То, что произошло с Якубом, вполне могло случиться, говорит Брандыс, и в современной Америке, если бы Гольд был негритянским парнем из нью - йоркского Гарлема. Отсюда вытекает основная идея «Самсона»: капитализм по своей сути враждебен человеку, а фашизм, национальный и расовый гнёт - закономерное его порождения.

Книга о Якубе Гольде, несмотря на трагический финал, пронизана подлинным оптимизмом. Смерть в борьбе с оккупантами, смерть в борьбе за то, чтобы «быть человеком... ничего не бояться и приносить пользу другим», превращает Гольда, который до встречи с коммунистами - подпольщиками был лишь жертвой (антисемитов, несправедливой системы довоенной Польши, окружающих, фашистов), в сознательного борца за свободу, за человеческое достоинство.

Писатель намеренно преувеличил пассивность, обречённость героя, чтобы более выпукло передать трагизм положения человека, которого мир «насилия и обмана» поставил в положение затравленного зверя. Когда же Якуб Гольд остался с товарищами по антифашистскому подполью, когда его начали терзать не страх вообще, а страх перед бесполезно прожитой жизнью, - он перестал быть «объектом приложения внешних сил», превратился в сознательного борца, подлинного Человека с большой буквы. Вступив в ряды антифашистского подполья, Якуб берет прозвище - Самсон, отсюда и название романа.

Роман «Самсон» обвиняет империализм и фашизм, описывая судьбу одной их жертвы.

«Антигона»

Во втором романе «Антигона» - автор раскрывая подноготную международного афериста Ксаверия Шарлея, обличает буржуазно - помещичий строй Польши накануне его краха. По мысли автора, этот ловкий делец, по своему, такая же жертва капиталистического строя, как и несчастный Якуб Гольд.

В своё время, некоторые критики, упрекали автора, как за то, что он поставил в центр произведения аморальную личность, так и за то, что разоблачая грязные махинации Ксаверия Шарлея, он в то же время как бы оправдывает его, пытается доказать, что Ксаверий Шарлей - скорее невольный участник зла, чем его виновник.

В своём романе Брандысу удалось создать яркий социальный тип дельца - проходимца, готового на всё, чтобы урвать кусок по - жирнее. Используя этого героя, автор поднимается до постановки проблемы общенационального масштаба, показывая, что капиталистические хищники не останавливаются даже перед национальным предательством и во имя своих интересов идут на прямой сговор с фашистским оккупантами. Брандыс не жалеет красок, чтобы вызвать сочувствие к Ксаверию Шарлею, неоднократно подчёркивая его страдания и недуги, одиночество, любовь к сыновьям, подавленное состояние затравленного человека.

Выходец из социальных низов, Ксаверий Шарлей, начал свою карьеру с того, что стал шпиком на фабрике; тёмные махинации по продаже драгоценностей. награбленных в варшавском гетто, - лишь очередная ступень его общественной и моральной деградации. Без всяких угрызений совести он сотрудничает с немцами. Их поражение означает и его окончательный крах. Он умирает одинокий, всеми покинутый, в тот момент, когда происходит освобождение Польши, - в новой действительности ему места нет.

Смерть Ксаверия Шарлея в деревне, возле аристократического поместья Калень, глубоко символична. На протяжении всей жизни Шарлея роскошная помещичья усадьба была мерилом благополучия, к которому он стремился, его идеалом, недостижимой мечтой. С Каленем, так или иначе переплетались все линии судьбы этого афериста. В детстве он был товарищем для игр наследницы поместья, в молодости стал её любовником, а в конце своего жизненного пути - её убийцей.

Автор так тесно связал судьбы аристократки Орши и проходимца Шарлея, людей принадлежавших к совершенно разным социальным кругам, для того, чтобы показать, что по сути дела, это необычайно родственные натуры. Старая Орша, представительница аристократического рода, подобно Шарлею, не останавливается не перед чем, ради достижения своих целей. Сотрудничая с фашистами, она, так же как и Шарлей, одновременно, старалась застраховать себя на случай их военного поражения (только в отличае от Шарлея, она вела более тонкую игру на два фронта, устраивала встречи видного фашистского чиновника с представителем реакционного подполья). Алчность, лицемерие, холодный расчёт Орши - черты не менее отталкивающие, чем цинизм Шарлея.

В конце романа писатель окончательно ставит знак равенства между аристократкой Оршей и авантюристом Шарлеем, когда чопорная владелица поместья, попросту выкрадывает деньги своего бывшего любовника. Хранительница "национальных традиций", чей сын должен был въехать в Варшаву на белом коне, превращается в главного обвиняемого в разоблачительном процессе, который Брандыс ведёт против буржуазно - помещичьей Польши и её правящей клики.

Ещё в ранней юности главного героя, в Калень, заехал актёр Волич, который поставил там пьесу "Антигона", все роли в ней исполняли дети живущие в поместье. Юному Ксаверию Шарлею, довелось играть Антигону. В последующем, Волич, так и прозвал его, отсюда название романа.

«Троя - открытый город»

В этом романе автор показал прямую зависимость судьбы человека от той позиции, какую он занимает в жизни. И формально и по существу, третий роман заметно отличается от двух предыдущих. Обе части «Трои» написаны от первого лица (в одном случае дневник Юлиана Шарлея), старшего сына Ксаверия, в другом - о событиях повествует от своего имени деятель рабочего движения Вацлав Панкрат). Таким образом, главный герой романа - Юлиан Шарлей - предстаёт двояко: с интимной стороны, "изнутри" - через его дневник; а затем о встречах с Шарлеем рассказывает сторонний свидетель - Панкрат. Такое сопоставление субъективного и объективного позволяет глубже проникнуть как в психологию Юлиана Шарлея, так и в узловые проблемы романа.

«Источник моей свободы - в объектах моего презрения» - говорит поборник "чистого искусства" Юлиан Шарлей, долгие годы проживший в Париже, воспитанный на творчестве мэтров дэкаданса. Он стремиться достичь духовной «независимости» путём отречения от всякой идеологии и любых политических страстей, путём полной изоляции от современности. «Опоздавший родиться на несколько веков», Юлиан ищет убежище от всё возрастающего напора событий, пытается уйти в «мир предметов и названий», в область якобы не преходящих ценностей, создаёт для собственного потребления хилую доморощенную философию бегства от жизни.

Юлиан презирает действительность: гражданская война в Испании интересует его лишь в той мере, в какой он мог бы написать трагедию в античном стиле на материале нескольких драматических эпизодов осады Мадрида; он с любопытством относится к планам фашизации Польши; его забавляют гнусные хулиганские выходки одного знакомого поэта, откровенного расиста и мракобеса. Юлиан упоён собой, а на мир взирает свысока, как посторонний наблюдатель.

Проповедуя эту философию он пишет драму «Троя - открытый город». Смысл пьесы - всякая борьба бесцельна: «Напрасна борьба, напрасна оборона... Так всегда было и никогда не измениться». Юлиан сравнивает разум человека с осаждённой крепостью: «Осаждённый разум - это Троя... Я хочу поведать потомкам, в чём заключается подлинная сущность моего времени: она - в защите внутреннего мира человека от шума борьбы и необходимости делать выбор...»

Однако банкротство отца положило конец этому беспечному, паразитическому существованию. Не получая больше денег, Юлиан Шарлей был вынужден немедленно спуститься с олимпийских высот на землю, больше того, он скатывается на дно. Это он, Юлиан Шарлей, выдаёт контрразведке коммуниста Панкрата; разрешает использовать свою репутацию писателя для целей международного фашизма; наконец ему предлагают стать шпиком и следить за прогрессивно настроенными поляками - эмигрантами. Брандыс мастерски показывает, как душевная пассивность и аполитичность Шарлея делают его послушным орудием реакции. Вывод ясен: избежать участия в борьбе нельзя, и логика событий привела его в лагерь реакции, он стал участником борьбы, которую сам отрицал. Когда же, использовав его, недавние покровители отвернулись, Юлиан Шарлей, оказался в самом жалком положении. Сознание никчемности его «идей» пришло к нему слишком поздно.

Во второй части «Трои» суд над Шарлеем произносит Панкрат - новый человек, нового социалистического мира.

«Человек не умирает»

В этом романе, Казимеж Брандыс, рисует широкую картину народной жизни, создаёт целую галерею образов представителей рабочего класса. Теперь это конкретные, живые люди, а не бледные эпизодические персонажи, промелькнувшие на страницах трёх предыдущих книг.

Герой романа - младший сын Ксаверия Шарлея, Тони Шарлей - человек, который порвав со своей средой, с грузом буржуазных условностей и пережитков, переходит на позиции рабочего класса. Роман начинается с картины восставшей Варшавы. Центральным мотивом первой части романа становятся расчёты с прошлым. Тони порывает со своей средой, "аковским" подпольем (Армия Крайова (АК), подпольная организация сопротивления в оккупированной Польше, руководимая лондонским эмиграционным правительством). Его оттолкнул от командования АК собственный опыт, когда он понял, что не патриотизм, а ненависть к рабочему классу являются движущей силой буржуазии. Разрыв с реакционным подпольем означал для Тони окончательный разрыв со своим прошлым, с тем мирок, в котором он вырос.

Постепенно образ Тони Шарлея отходит на второй план, и уже во второй части романа, подлинным героем его становится рабочий класс в целом.

Отрывок, характеризующий Брандыс, Казимеж

– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?