Браницкий, Андрей Геннадьевич
Поделись знанием:
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
| Андре́й Генна́дьевич Брани́цкий | |
| Место рождения: | |
|---|---|
| Научная сфера: | |
| Место работы: | |
| Учёная степень: | |
| Учёное звание: | |
| Альма-матер: |
ГГПИ имени М. Горького |
| Научный руководитель: | |
| Известен как: | |
Андре́й Генна́дьевич Брани́цкий (род. 12 апреля 1963, Горький, СССР) — российский историк и регионовед-европеист. Доктор исторических наук, профессор. Председатель Экспертного совета по проведению государственной религиоведческой экспертизы при Главном управлении Министерства юстиции РФ по Нижегородской области.[1][2]
Содержание
Биография
Родился 12 апреля 1963 года в Горьком в семье экономистов.[2]
Учился четыре курса на филологическом факультете ГГПИ имени М. Горького. В студенческие годы работал лаборантом, санитаром и почтальоном.[2]
В 1987 году окончил исторический факультет ГГУ имени Н. И. Лобачевского по специальности «история».[1][2] Работал учителем истории, обществоведения и английского языка в различных нижегородских школах и колледжах, также заведующим сектором, старшим редактором и заведующим отделом в Нижегородской универсальной научной библиотеке имени В. И. Ленина.
В 1993 году окончил факультет английского языка НГПИИЯ имени Н. А. Добролюбова по специальности «английский язык».[1][2]
В 1998 году защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата исторических наук по теме «Интеграционные процессы в Западной Европе в первой половине 50-х гг. ХХ века и позиция США» по специальности «всеобщая история».[1][2][3]
С 1999 года по настоящее время работает в Нижегородском государственном университете им. Н. И. Лобачевского.
В 2005 году присвоено учёное звание доцента.[2][4]
В 2006 году в Диссертационном совете Д 212.166.10 защитил диссертацию на соискание учёной степени доктора исторических наук по теме «Процесс объединения Европы: поиск универсальной парадигмы идентичности» по специальности «история международных отношений и внешней политики».[1][2][5] Научный консультант — доктор исторических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ О. А. Колобов. Официальные оппоненты — доктор исторических наук, профессор А. С. Макарычев; доктор исторических наук, профессор В. Г. Хорос; доктор исторических наук, кандидат юридических наук, профессор О. О. Хохлышева. Ведущая организация — Институт Европы РАН.
В 2010 году присвоено учёное звание профессора.[2][6]
С 2007 года — профессор кафедры зарубежного регионоведения факультета международных отношений ННГУ имени Н. И. Лобачевского.[1][2]
Исполнительный директор НРОО «Фонд европейских исследований в Нижнем Новгороде».[1][2]
Председатель Правления Общества польской культуры «Полонез».[1][2]
Заместитель председателя Нижегородского отделения Ассоциации европейских исследований (АЕВИС).[1][7]
Свободно владеет английским и польским языками, также освоил основной курс французского языка (по двухгодичной программе), начальные курсы испанского, итальянского, немецкого и латинского языков (по одногодичной программе).[2]
Сотрудник литературного журнала «Холм поэтов», автор нескольких художественных книг.
Научные труды
Диссертации
- Браницкий А. Г. [cheloveknauka.com/protsess-obedineniya-evropy Процесс объединения Европы : 07.00.15 Браницкий, Андрей Геннадьевич Процесс объединения Европы (поиск универсальной парадигмы идентичности)] : дис. ... д-ра ист. наук : 07.00.15 Нижний Новгород, 2006. — 501 с.
Монографии
- Браницкий А. Г. Erit una Europa? (Будет ли единой Европа?) История объединения Европы: противоречия, проекты, перспективы. Монография. — Н. Новгород: ННГУ, 2006.
- Браницкий А. Г. Европа: проблемы интеграции и развития. В 2-х т. Т.1. История объединения Европы и теория европейской интеграции. Ч.1. Монография. — Н. Новгород: ИСИ ННГУ, ФЕИ-НН, 2008. — 392 с.
- Браницкий А. Г. Европа: проблемы интеграции и развития. В 2-х т. Т.1. История объединения Европы и теория европейской интеграции. Ч.2. Монография. — Н. Новгород: ИСИ ННГУ, ФЕИ-НН, 2008. — 404 с.
- Браницкий А. Г. Европа: проблемы интеграции и развития. В 2-х т. Т.2. Монография. — Н. Новгород: ИСИ ННГУ, ФЕИ-НН, 2008. 431 с.
- Браницкий А. Г. История объединения Европы с древнейших времен до современности. Монография. — Саарбрюкен (ФРГ): LAP, 2011. — 687 с.
- Браницкий А. Г. Европейский Союз в XXI веке: время испытаний. Монография. — М.: Весь мир, 2012. — 656 с.
- Браницкий А. Г. Выстраивая добрососедство. Россия на пространствах Европы. Монография. — М.: Весь мир, 2013. — 230 с.
- Браницкий А. Г., Корнилов А. А. [www.fmo.unn.ru/files/2013/01/Religii-regiona.pdf Религии региона]. — Н. Новгород: ННГУ имени Н. И. Лобачевского, 2013. — 305 с.
Статьи
- Браницкий А. Г. Балканский кризис и европейские интеграционные процессы // Россия и НАТО после балканского кризиса. Материалы научного семинара. — Н. Новгород: ННГУ, 2000. — С. 23-26.
- Браницкий А. Г. Расширение Европейского союза как вызов российским национальным интересам // Международные отношения в 21-м веке: новые действующие лица, институты и процессы. Материалы международной научной конференции РАМИ, МГИМО (У) МИД РФ, ИСИ ННГУ. — М.-Н. Новгород: ИФ ННГУ; МГИМО (У) МИД РФ, 2001. — С.40-43.
- Браницкий А. Г. Американский взгляд на интеграционные процессы в Западной Европе (1950-1955) // Актуальные проблемы американистики: Материалы VI международного научного семинара '"Российско-американские отношения: исторический ракурс и перспективы". — Н. Новгород: ННГУ, 2001. — С. 104-113.
- Браницкий А. Г. Становление границ единого европейского геополитического пространства // Нижегородский журнал международных исследований. — Осень 2000-зима 2001 г. — Н. Новгород: ННГУ, 2001 — С. 72-77.
- Браницкий А. Г. Франко-западногерманский союз как основа "Плана Шумана" // Вестник мира. Германия в системе международных отношений. — Вып. 2. — Н. Новгород: ННГУ, 2002. — С.46— 55.
- Браницкий А. Г. Роль США, ЕС и России в обеспечении европейской безопасности в н. XXI века // Актуальные проблемы американистики. Материалы VII международного научного семинара. — Н. Новгород: ННГУ, 2002. — С.94-97.
- Браницкий А. Г. Россия и единая Европа: вместе или порознь? // Место и роль России в трансформирующейся системе международных отношений: Материалы международного научного семинара — М.-Н. Новгород: ИМЭМО РАН; ННГУ, 2002. — С.150-158.
- Браницкий А. Г. Интеграционные процессы в Западной Европе в 1955-1966 гг.: успехи и болезни роста // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. Серия История, политология, международные отношения. — Вып. 1. — Н. Новгород: ННГУ, 2003. — С. 252-267.
- Браницкий А. Г. [intregion.narod.ru/dialogue/content/vatikan.rar Борьба с терроризмом как важное направление внешнеполитической деятельности Ватикана] // Нижегородский журнал международных исследований. - Осень 2002 - весна 2003 г. — Н. Новгород: ННГУ, 2003. — С.58-60.
- Браницкий А. Г. [intregion.narod.ru/dialogue/content/evrozastoi.rar От "Договора о слиянии" до Штутгартской декларации] // Учёные записки Волго-Вятского отделения Международной Славянской академии наук, образования, искусств и культуры. - Вып. 13. — отделения Н. Новгород: ННГУ, 2003. — С.74-81.
- Браницкий А. Г. Взаимодействие "атлантических" и "европейских" структур в первой половине 50-х годов XX века (по американским источникам) // Актуальные проблемы американистики. Материалы УШ международного научного семинара. — Н. Новгород: ННГУ, 2003. — С. 181-187.
- Браницкий А. Г. Проблемы уровней этнического самосознания в современных европейских странах // Современные международные отношения. Эгнополитический контекст. Материалы международного научного семинара. — М.-Н. Новгород: ИМЭМО РАН; ННГУ, 2003. — С. 124-131.
- Браницкий А. Г. Проект Европейского оборонительного сообщества в контексте планов США по ремилитаризации Западной Германии // Актуальные проблемы американистики: Материалы девятого международного научного семинара "Меняющаяся роль государства и международных организаций в современном мире". — Н. Новгород: ННГУ, 2003. — С.139-148.
- Браницкий А. Г. Достижения и уроки эпохи "еврозастоя" (1967-1984 гг.) // Регионоведение: Теория и практика. Материалы научного семинара. — Н. Новгород: ННГУ, 2003. — С. 205-213.
- Браницкий А. Г. Созидание политического союза стран-членов ЕС (1989-1993) // Вестник Нижегородского университета им. НИ Лобачевского. Серия Международные отношения. Политология. Регионоведение. — Вып. 1(2). — Н. Новгород: ННГУ, 2004. - С.356-374.
- Браницкий А. Г. Тема "Россия и Европа" в трудах русских философов XX века // Нижегородский журнал международных исследований. - Осень 2003 - весна 2004 г. — Н. Новгород: ИСИННГУ, ФМОННГУ, 2004. — С.85-89.
- Браницкий А. Г. "Великий Атлантический проект" Дж. Кеннеди и западноевропейские интеграционные процессы / АГ. Браницкий // Актуальные проблемы американистики. Материалы десятого международного научного семинара. - Н Новгород: ФМО ННГУ, 2004.-С27-31.
- Браницкий А. Г. Отношение Католической Церкви к Исламу после Второго Ватиканского Собора // Исламская традиция: прошлое, настоящее, будущее. Материалы тучно-практической конференции. — Н. Новгород: ДУМНО, 2004. — С. 258-265.
- Браницкий А. Г. Отношение авторов первых проектов объединения Европы к допетровской России // Ученые записки Волго-Вятского отделения Международной Славянской академии наук, образования, искусств и культуры. — Вып. 15. — Н. Новгород: Изд-во фонда "Нижегородский памятник", 2004. — С. 111-120.
- Браницкий А. Г. Проблема применимости европейского опыта для решения национального вопроса в современной России //Национальные объединения и органы власти: возможности оптимизации диалога. Материалы научно-практического семинара. — Н. Новгород: ИСИ ННГУ, 2004. — С. 17-23.
- Браницкий А. Г. [intregion.narod.ru/dialogue/content/evs.rar Создание экономического и валютного союза как закономерный итог экономической и валютной интеграции стран-членов Европейского союза] // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. Серия Международные отношения. Политология. Регионоведение. — Вып. 2 (3). — Н. Новгород: ННГУ, 2005. — С. 386-402.
- Браницкий А. Г. Зарождение "европейской идеи" в Древнем мире: концепция Европы как "континент свободы" // Нижегородский журнал международных исследований. - Весна-лето 2005 г. — Н. Новгород: ИСИ ННГУ, ФМО ННГУ, 2005. — С.10-14.
- Браницкий А. Г. 9 мая: День Победы, или День Европы // Война глазами молодых. Материалы научно-практической конференции. — Н. Новгород:Администрация города Н Новгорода и др., 2005. — С. 82-86.
- Браницкий А. Г. «Восточный вопрос» в контексте проблемы дальнейшего расширения ЕС // Внешняя политика Турецкой Республики в условиях глобализации. Материалы международной научной конференции. — Н. Новгород: ИСИ ННГУ, 2006. — С. 35-39.
- Браницкий А. Г. [intregion.narod.ru/dialogue/content/konst.rar Проект Конституции для единой Европы в контексте правопорядка ЕС на рубеже тысячелетий] // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. Серия Международные отношения. Политология. Регионоведение. — Вып З (4). — Н. Новгород: ННГУ, 2006. — С. 211-217
- Браницкий А. Г. [intregion.narod.ru/dialogue/content/euroturkey.rar Европейская Турция миф или реальность?] // Актуальные проблемы изучения современной Турции. Материалы международной научной конференции. — Н. Новгород: ИСИ ННГУ, 2007. — С. 9-15.
- Браницкий А. Г. [intregion.narod.ru/dialogue/content/friends.rar «Друзья» евросоюза: от россии до марокко?] ([www.idmedina.ru/books/materials/faizhanov/4/world_branicki.htm? копия])
Напишите отзыв о статье "Браницкий, Андрей Геннадьевич"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [ir.russiancouncil.ru/person/branitskiy-andrey-gennadevich/ Браницкий Андрей Геннадьевич] // справочник «Международные исследования в России»
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 [www.famous-scientists.ru/13233 Браницкий Андрей Геннадьевич] // Энциклопедия Учёные России. Учёные стран СНГ и Ближнего зарубежья
- ↑ Учёная степень кандидата исторических наук присуждена Диссертационным советом Д 063.77.04 20 октября 1998 г. и утверждена ВАК РФ 26 марта 1999 г. (диплом кандидата наук КТ № 056777).
- ↑ Звание доцента по кафедре регионоведения присвоено решением № 692-д Министерства образования Российской Федерации от 15 июня 2005 г. (аттестат доцента ДЦ № 037080).
- ↑ Учёная степень доктора исторических наук присуждена решением № 11д/42 ВАК Министерства образования и науки Российской Федерации от 23 марта 2007 г. (диплом доктора наук ДДН № 003110).
- ↑ Звание профессора по кафедре регионоведения присвоено приказом № 1937/222-п Федеральной службы по надзору в сфере образования и науки от 21 июля 2010 г. (аттестат профессора ПР № 008153)
- ↑ [aevis.ru/otdel.htm Региональные отделения АЕВИС] // Официальный сайт Ассоциации европейских исследований
Литература
- Браницкий, Андрей Геннадьевич // Российские ученые-европеисты: справочник / Под ред. Ю. А. Борко. — М.: Институт Европы РАН; Русский сувенир, 2008. — С. 21-22.
- Браницкий, Андрей Геннадьевич // Историческая наука в Нижегородском государственном университете им. Н. И. Лобачевского (1946-2006 гг.) / Под ред. Е. А. Молева.. — Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2006. — С. 144-145, 254.
- Молев Е. А. Браницкий, Андрей Геннадьевич // Исторический факультет Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского. К 65-летию историко-филологического факультета. К 25-летию исторического факультета.. — Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2011. — С. 212.
Ссылки
- [andrzej-branicki.nnov.org/ Дневник Анджей Браницки]
Отрывок, характеризующий Браницкий, Андрей Геннадьевич
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
