Братный, Роман

Роман Братный
Roman Bratny
Имя при рождении:	Роман Мулярчик
Дата рождения:	5 августа 1921(1921-08-05) (102 года)
Место рождения:	Краков
Гражданство:	Польша
Род деятельности:	прозаик, поэт, публицист, киносценарист
Язык произведений:	польский
Награды:

Ро́ма́н Бра́тный (польск. Roman Bratny; настоящее имя Ро́ман Муля́рчик, польск. Roman Mularczyk; 5 августа 1921, Краков) — польский прозаик, поэт, публицист и киносценарист.

Биография

После рождения Романа семья несколько раз меняла место жительства. Из Кракова семья перебралась в Острув-Мазовецка, затем жили в Гарволини, Грудзёндзе, а также в Варшаве. В Грудзёндзе будущий писатель получил аттестат о среднем образовании.

В 1939 году Роман, вместе с матушкой и братом поселились в городе Констанцін, что на 20 километров на юг от Варшавы. Мать зарабатывала уроками музыки, а Роман занимался репетиторством. Во время оккупации юноша присоединился к варшавскому подполью, где действовал под кличкой «Братний». Это подпольное прозвище дальнейшем превратится в его литературный псевдоним.

В 1942 году Братний окончил курс подпольного военного офицерского училища Армии Крайовой. С 1943 года он сотрудничал с культурно-литературным журналом «Kuźnia», который выдавался правой националистической тайной организацией «Меч и Плуг», которая вела антинемецкую и антикоммунистическую борьбу. Вместо «Кузни» в 1943—1944 годах издавался конспиративный ежемесячник «Dźwigary», соучредителем и редактором которого был Роман Братний. В 1944 году в подпольной типографии вышла первая книга Романа Братного — сборник стихов «Презрение».

Писатель принимал вооружённое участие в Варшавском восстании 1944 года, после подавления которого попал в немецких концлагерь для пленных офицеров, сначала в Ламсдорф, затем Зандбостель и Любек. После оккупации Любека британцами в мае 1945 года Братний уехал в Париж.

В отличие от большинства воинов Армии Крайовой, которые после освобождения Польши или эмигрировали, или вели борьбу против коммунистической власти, Братний вернулся на родину и начал сотрудничать с победителями. В 1946—1947 годах он был соучредителем и редактором двухнедельника «Pokolenie», журнала солдатской молодёжи Армии Краёвой, закрытого после выхода шести номеров. Далее работал во многих еженедельниках, таких как «Odrodzenie», «Nurt», «Nowa Kultura».

Пошёл на компромисс с новой властью, вступил в Польскую рабочую партию, одновременно обучаясь в Академии политических наук, которую окончил в 1949 году. Но в то же время неофициально помогает литераторам, попавшим в немилость.

В 1963—1971 годах он был заместителем редактора еженедельника «Kultura», также работал литературным руководителем: в 1955—1960 годы — на киностудии «Studio», в 1969—1972 — на киностудии «Kraj», в 1974—1982 — в «Общественном театре» в Варшаве. Получил государственную награду II степени.

В своих повестях изображал борьбу и послевоенные судьбы своего поколения, которое благодаря его книге «Колумбы. Год двадцатый», получило название «поколение Колумбов». Роман «Год в гробу» стал коммунистичесой агиткой.

В те времена, когда большинство польских деятелей культуры начали поддерживать диссидентство и посткоммунистический строй с таким же энтузиазмом, с каким когда-то восхваляли коммунизм, Братный критически отнесся к беспорядкам 50-х, 70-х, и 80-х годов и, вообще, к Третьей Речи Посполитой, которая в 1989 году пришла на замену Польской Народной Республике.

Семья

• Отец — Юзеф Мулярчик — кадровый офицер крестьянского происхождения, участник Польской войны 1939 года — командир 2-го Полка конных стрелков. Во время оккупации Польши исполнял обязанности руководителя Кельцкого подокруга АК.
• Мать — Ванда (девичья фамилия Репетовская), пианистка.
• Младший брат — Анджей Мулярчик, писатель, киносценарист.
• жена — Алиция Валь (польск. Alicja Wahl), художница.

Ссылки

• publ.lib.ru/ARCHIVES/B/BRATNY_Roman/_Bratny_R..html

Литература   Польша

Отрывок, характеризующий Братный, Роман

– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.