Братское кладбище (Севастополь)
Поделись знанием:
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.
Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Координаты: 44°38′10″ с. ш. 33°33′21″ в. д. / 44.636017° с. ш. 33.555733° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=44.636017&mlon=33.555733&zoom=14 (O)] (Я)
Название «Братское кладбище» имеет и другие значения
Бра́тское кла́дбище — воинское захоронение в Севастополе, на южном склоне холма, возвышающегося на Северной стороне города, в районе Куриной балки. На Братском кладбище похоронены останки воинов, павших во время Крымской войны. Здесь находятся 472 братские могилы, в каждой захоронены сотни безымянных «нижних чинов», а также 130 индивидуальных захоронений офицеров и генералов. Здесь покоятся также многие участники обороны Севастополя, генералы, адмиралы и офицеры, умершие значительно позже.
Во время обороны Севастополя большую часть убитых увозили на Северную сторону, где в конце сентября 1854 года по указанию руководителя обороны вице-адмирала Владимира Корнилова были созданы три кладбища возле Северного укрепления. Эти кладбища имели отделения, на которых хоронили моряков, саперов, артиллеристов, пехотинцев по полкам. Впоследствии они разрослись и стали восприниматься как одно, которое первоначально называлось Петропавловским, а позже Эдуард Тотлебен назвал его Братским.
Территория кладбища обнесена оградой из крымбальского камня. На холме, поросшем густой зеленью, возвышается Свято-Никольский храм-памятник пирамидальной формы, увенчанный крестом.
Похороненные
- Адлерберг, Александр Яковлевич (1806—1855), генерал-майор, командир 2-й бригады 9-й пехотной дивизии, погиб в бою за укрепления у Карантинной бухты. Похоронен вместе с сыном Николаем, юнкером, который погиб, когда разыскивал тело отца.
- Верёвкин-Шелюта, Евстафий Игнатьевич (?—1855), полковник, командир Бородинского егерского полка, умер 16 ноября 1855 года от ран во время обороны Севастополя.
- Князь Голицын Александр Николаевич, прапорщик, ординарец генерал-лейтенанта С. А. Хрулёва, затем траншей-майор в районе Камчатского люнета, где погиб в апреле 1855 года.
- Князь Горчаков, Михаил Дмитриевич (1793—1861), генерал от инфантерии, главнокомандующий Крымской армии в 1855—1856.
- Защук, Александр Иосифович (1828—1905), генерал-майор. В период обороны находился на 1-м бастионе, командовал авангардом казаков в Чернореченском сражении, после обороны участвовал в бою с французами в «деле Оклобжио» в ноябре 1855 года.
- Кислинский, Пётр Иванович (1806—1880), в период обороны командовал линейным кораблём «Ягудиил», с июня 1855 года — артиллерийской батареей на Пересыпи, после войны — комендант и военный губернатор Севастополя.
- Кумани, Михаил Николаевич (1831—1889), контр-адмирал, градоначальник и командир Севастопольского порта.
- Лазарев, Василий Егорович (1821—1882), контр-адмирал, в период обороны — лейтенант 39-го флотского экипажа, командир Камчатского люнета, затем артиллерии на Малаховом кургане, где был тяжело ранен и попал в плен.
- Князь Максутов, Пётр Петрович (1825—1882), контр-адмирал, участник Синопского боя и обороны Севастополя в течение всех 349 дней.
- Макухин, Николай Павлович (1822—1893), контр-адмирал, в период обороны Севастополя служил на линейном корабле «Париж», затем с 1855 года участник обороны Кронштадта.
- Манто, Иван Матвеевич (1830—1902), контр-адмирал, участник Синопского боя, в период обороны командовал на Язоновском редуте батареями № 35 и № 120, названных его именем.
- Нарбут, Фёдор Фёдорович (1831—1897), контр-адмирал, во время обороны сражался на Язоновском редуте, командовал батареей № 53, названной его именем. Командуя батареей на 4-м бастионе 6 апреля 1855 года был контужен ядром в плечо, 25 мая - в голову и 5-го июня - в грудь и ранен в лицо. Награждён орденом Св. Владимира 4 степени с мечами и бантом и золотой саблей "За храбрость". В 1876 году был назначен капитаном практического порта Одессы.
- Новиков, Модест Дмитриевич (1829—1893), вице-адмирал, в период обороны — лейтенант на 6-м бастионе, взорвал французские пороховые погреба.
- Руднев, Иван Григорьевич (1820—1894), вице-адмирал, командир пароходо-фрегата «Херсонес», капитан-лейтенант в 32-м флотском экипаже, затем командир второй оборонительной линии на Северной стороне. В 1882 году был назначен Севастопольским градоначальником.
- Серебряков, Лазарь Маркович (1797—1862), контр-адмирал, начальник Приморской Кавказской оборонительной линии в 1853—1856, один из основателей города и порта Новороссийска.
- Спицын, Александр Петрович (1810—1888), адмирал, участник Синопского боя и обороны Севастополя с 13 сентября 1854 до 27 августа 1855.
- Ставраки, Михаил Иванович (1806—1892), генерал-майор, во время обороны — помощник капитана Севастопольского порта. По одной из версий автор памятника — сын похороненного Михаил, который в 1906 году выполнил смертный приговор над мятежниками крейсера «Очаков».
- Тимофеев, Николай Дмитриевич (1799—1855), генерал-майор. Участник военных действий на Дунае, в период обороны — начальник 1-й дистанции оборонительной линии, участник Инкерманского сражения, где командовал атакой на гору Рудольф, затем начальник артиллерии Севастопольского гарнизона, начальник 5-й дистанции оборонительной линии (Волынский и Селенгинский редуты, Камчатский люнет). 26 мая 1855 года, во время штурма французами этих укреплений, повёл защитников в контратаку и был смертельно ранен.
- Торопов, Моисей Сергеевич (1819—1900), генерал-майор, в период обороны — поручик корпуса морской артиллерии, сражался на 4-м бастионе, Малаховом кургане, командовал на Камчатском люнете батареей № 88, названной его именем.
- Граф Тотлебен, Эдуард Иванович, генерал-адъютант, в период обороны — полковник, благодаря которому были построены укрепления Севастополя.
- Хрулёв, Степан Александрович (1807—1870), генерал, фактический руководитель обороны на последнем этапе, покинул Южную сторону во время эвакуации последним.
- Эрихс, Николай Фёдорович (1826—1890), генерал-майор, участник боевых действий в Дунайских княжествах, осады Силистрии, Чернореченского сражения.
- Янукович, Виктор Викторович (1981—2015), украинский политик, народный депутат Украины V — VII созывов, сын В. Ф. Януковича, мастер спорта в категории автоспорт.
Напишите отзыв о статье "Братское кладбище (Севастополь)"
Литература
- Братское кладбище // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Парский Д. Севастополь и памятники его обороны. Изд. 2-е. Одесса, 1903.
- Чернопятов В. И. Некрополь Крымского полуострова. М., 1910.
Ссылки
- [onlyneeds.ucoz.com/publ/sevastopol_istorija_foto/bratskoe_kladbishhe_sevastopol_istorija_foto/10-1-0-62/ Братское кладбище. Севастополь. История. Фото.]
- [crimeanwar.ru/2013/01/v-sevastopole-nachali-rekonstrukciyu-bratskogo-kladbishha-vremen-krymskojj-vojjny/ В Севастополе начали реконструкцию Братского кладбища времен Крымской войны]
Отрывок, характеризующий Братское кладбище (Севастополь)
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.
Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
