Братья Васильевы

Братья Васильевы — творческий псевдоним советских кинорежиссёров и сценаристов, однофамильцев Георгия (1899—1946) и Сергея (1900—1959) Васильевых.

Начало сотрудничества

Знакомство поначалу не связанных с киноискусством, но увлекающихся кино и театром Георгия и Сергея Васильевых произошло в 1925 году, а после объединения киноорганизаций «Госкино» и Московского отделения «Севзапкино» в единую организацию — «Совкино» — они начали работать в одной монтажной комнате. Нередко сообща они готовили фильмы к выпуску. Первый совместный режиссёрский опыт — полнометражный документальный фильм «Подвиг во льдах» (1928). В титрах следующего — и первого снятого ими художественного фильма «Спящая красавица» — они впервые назвали себя «братья Васильевы».

Вариант от Виктора Шкловского (фильм "Жили были"): Вот вы знаете «Чапаева»? Все знают «Чапаева». А я знаю братьев Васильевых, они не братья, они однофамильцы, это я их назвал братьями. И они приняли это название. И они работали монтажерами, склеивали ленту, редактировали американские ленты, собирали членские взносы. Были рядовые работники кинофабрики. Снимали одну картину, которая не понравилась. Дали им другую картину, очень маленькую, о кроликах. Они сами написали сценарий. Играл, значит, актер, который говорил: «Товарищи, я кролик, я могу снять свою шкуру». Он снимал свою шкуру и потом рассказывал про себя, какой он полезный. Следующую картину им дали «Чапаева», только немой. Когда они начали снимать, директор, это было смелое время, начал снимать немую картину как звуковую, потому что выходит. Потом картина, значит, была сдана. И мы посмотрели, был Добров тогда был директор кино, и он сказал: «Ну, что ж, в клубном прокате пройдет, но свои деньги мы не вернем». И потом оказалось, что это «Чапаев». Вот видеть удачи и неудачи и видать, сколько до удач неудачи.

Широкое профессиональное признание и всенародную известность братьям Васильевым принёс фильм «Чапаев» (по материалам Д. А. Фурманова и А. Н. Фурмановой, сценарий бр. Васильевых), который вышел на экраны СССР в ноябре 1934 года. Картина немедленно стала одним из самых популярных фильмов советского кино: за первый год проката его посмотрело свыше 30 миллионов человек; многие фразы фильма стали крылатыми, а персонажи со временем стали героями серии анекдотов. 11 января 1935 года, в связи с 15-летием советского кино, Васильевы были награждены орденами Ленина, а летом того же года стали членами Союза писателей СССР.

Совместная фильмография

• 1928 — Подвиг во льдах (полнометражный документальный фильм)
• 1930 — Спящая красавица
• 1932 — Личное дело (Тревожные гудки)
• 1933 — Невероятно — но факт! (короткометражный документальный фильм)
• 1934 — Чапаев
• 1937 — Волочаевские дни
• 1942 — Оборона Царицына (дилогия)
• 1943 — Фронт

Фильмография С. Д. Васильева (после 1946 г.)

• 1950 — Наши песни (незакончен)
• 1954 — Герои Шипки
• 1958 — В дни Октября (первая серия)

Память

• Именем братьев Васильевых была названа Государственная премия РСФСР за произведения кинематографии.

О братьях Васильевых

• Братья Васильевы: Собрание сочинений в 3-х тт. — Москва: Искусство, 1983.
• Братья Васильевы: документальный фильм, реж. Владимир Непевный. — 2003.

Отрывок, характеризующий Братья Васильевы

Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.