Братья Карамазовы

Братья Карамазовы
Жанр:	роман
Автор:	Ф. М. Достоевский
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1878—1880
Дата первой публикации:	1879—1880
Текст произведения в Викитеке

«Бра́тья Карама́зовы» — последний роман Ф. М. Достоевского, который автор писал два года. Роман был напечатан частями в журнале «Русский вестник». Достоевский задумывал роман как первую часть эпического романа «История Великого грешника». Произведение было окончено в ноябре 1880 года. Писатель умер через два месяца после публикации.

Роман затрагивает глубокие вопросы о Боге, свободе, морали.

Сюжет

Часть первая

Книга первая. История одной семейки. Мелкий помещик Фёдор Карамазов женился на богатой и знатной Аделаиде Миусовой, которая, узнав его ближе, стала презирать и сбежала в Санкт-Петербург, где умерла. От неё остался сын Дмитрий, про которого Карамазов забыл. Сначала мальчика воспитывал слуга Григорий, после чего четырёхлетнего Митю забрали родственники жены. Почти сразу Карамазов женился второй раз на Софье, безродной воспитаннице генеральши Вороховой. Она родила двух сыновей — Ивана и Алексея, после чего тоже умерла. Детей забрала воспитывать генеральша, а после её наследник Ефим Поленов. До встречи с отцом Дмитрий успел бросить гимназию и послужить на Кавказе, Иван проявил успехи в обучении и некоторую известность благодаря религиозной статье, Алексей в двадцать лет ушёл в монастырь к старцу Зосиме. В это время семья Карамазовых впервые собирается вместе.

Книга вторая. Неуместное собрание. В конце августа Фёдор Карамазов, Иван и Пётр Миусов приезжают в скит старца Зосимы. Дмитрий опаздывает. Алёша выходит вместе со старцем. Фёдор Павлович ведет себя, как шут, постоянно рассказывая истории и анекдоты и прося за это прощение. Старец оставляет их и выходит к собравшимся бабам, слушает их истории и благословляет. На обратном пути беседует с маловерной помещицей Хохлаковой, дочери которой Лизе стало лучше после его молитв. В келье в это время обсуждают религиозную статью Ивана. Появляется Дмитрий. Между ним и отцом сразу возникает скандал из-за наследства и Грушеньки. Старец его останавливает и все расходятся. В монастыре, куда всех пригласил на обед игумен, происходит ещё один скандал, на этот раз между Фёдором Карамазовым и Петром Миусовым.

Книга третья. Сладострастники. В доме Карамазова живут только они с Иваном. Во флигеле ещё слуги: старый Григорий с женой и их приёмный сын Павел Смердяков. Павел был сыном городской юродивой Лизаветы Смердящей, умершей при родах, и по слухам, Фёдора Карамазова. Григорий отмечал его странности в детстве, после отправил учиться на повара в Москву, вернувшись откуда тот остался служить Карамазову. Дмитрий перехватывает Алёшу по пути к дому отца; рассказывает ему историю про спасение отца Катерины из любви к ней и свою нынешнюю любовь к Грушеньке. Он просит Алёшу объяснить всё Катерине, а также признаться, что украл у неё три тысячи рублей. В доме Карамазова Фёдор, Иван, Алёша и Смердяков с Григорием спорят о религии, после чего отец наедине с сыновьями задумывается о бессмертии. Ворвавшийся в поисках Грушеньки Дмитрий избивает отца. Алёша идёт к Катерине Ивановне, где застаёт и Грушеньку. Между женщинами происходит скандал, в ходе которого Катерина понимает, что из себя представляет Грушенька. Алёша передаёт слова Дмитрия и получает письмо от Лизы, в котором та признаётся ему в любви.

Часть вторая

Книга четвёртая. Надрывы. Старец Зосима при смерти. Алёша снова заходит к отцу, которому уже лучше. По пути к Хохлаковой мальчик на улице бросает в него камни и кусает, не объясняя причины. У Хохлаковой Алёша объясняется с Лизой по поводу её письма. В гостиной Катерина Ивановна ему и Ивану объявляет, что всегда будет любить Дмитрия. Она просит Алёшу отдать двести рублей отставному штабс-капитану Снегирёву, пострадавшему из-за Дмитрия. Снегирёв не берёт денег. Оказывается, что мальчик, кидавший камни в Алёшу, это сын Снегирёва Илья, видевший, как Дмитрий таскал за бороду отца.

Книга пятая. Pro и contra. Вернувшись к Хохлаковой, Алёша сообщает, что скоро покинет монастырь, пообещав в будущем жениться на Лизе. После этого в поисках Дмитрия он подслушивает Смердякова, критически отзывающегося о помещиках и Дмитрии в частности. Вместо Дмитрия в трактире Алёша находит Ивана. Тот собирается уезжать на следующий день и хочет перед отъездом лучше узнать брата. Иван пытается донести свою точку зрения на жизнь и религию, рассказывает свою поэму «Великий инквизитор», после которой Алёша определяет позицию Ивана, как «всё позволено», назвав бунтом. У дома отца Иван сталкивается со Смердяковым. Тот сообщает, что беспокоится из-за возможного убийства в конфликте Дмитрия с отцом. Поэтому собирается имитировать припадок, чтобы быть в стороне. Иван понимает, что Дмитрий действительно может убить отца, но всё равно уезжает в Москву.

Книга шестая. Русский инок. Вернувшись в келью старца Зосимы, Алёша успел записать его последнюю беседу с окружающими. Тот рассказал о своём детстве, кадетском корпусе, службе и дуэли из-за девушки, на которой он простил соперника, после чего ушел в монастырь, а также последующей жизни. Также старец оставил после себя несколько поучений об иноках, господах и слугах, молитве, любви, иных мирах, вере и адском огне.

Часть третья

Книга седьмая. Алёша. После смерти старца Зосимы Алексей расстроен тем, что тот «провонял», чего не должно было случиться со святым. Его встречает Ракитин и отводит к Грушеньке. Та рассказывает, что вернулся её жених поляк и ждёт её в селе Мокрое. После этого Алексей ненадолго возвращается в монастырь, молится и по повелению покойного старца «пребывать в миру» покидает монастырь.

Книга восьмая. Митя. Дмитрий пытается достать денег, для чего хочет продать лес отца, который у него отказываются покупать. Тогда он пытается занять три тысячи у Хохлаковой, но у той нет таких денег. В поисках Грушеньки Дмитрий в темноте идёт к дому отца. При виде Фёдора Павловича у него мелькает мысль об убийстве. Позже, убегая, он бьёт по голове пестиком слугу Григория. Вернувшись в крови и с деньгами, Дмитрий выпытывает у слуг, что Грушенька уехала в Мокрое. Накупив еды и шампанского, Дмитрий едет туда же и присоединяется к компании Грушеньки. За игрой в карты Грушенька узнаёт, что жених не любит её. Его прогоняют и устраивают пир.

Книга девятая. Предварительное следствие. Внезапное появление у Дмитрия крупной суммы денег и появление его в крови вызвало подозрение. В доме Карамазова находят убитого Фёдора Павловича, которому проломили голову. Подозревают Дмитрия, за которым едут в Мокрое и устраивают предварительное следствие. Дмитрий подтверждает, что ударил Григория, который в итоге выжил, но не признаётся в убийстве отца. После продолжительного допроса он признаётся, что деньги давно украл у Катерины Ивановны, но не потратил сразу. Дмитрию не верят, арестовывают и увозят.

Часть четвёртая

Книга десятая. Мальчики. История тринадцатилетнего социалиста Коли Красоткина, взявшего под протекцию Илюшу. Илюша убил собаку хлебом с булавкой, потом его отца оттаскал за бороду Дмитрий Карамазов. После нападения на Алексея Илюше стало значительно хуже. Коля убеждает его, что собака осталась жива. Пришедший доктор сообщает, что без дорогого лечения, которое они не могут себе позволить, мальчик скорее всего умрет. Позже мальчик умирает.

Книга одиннадцатая. Брат Иван Федорович. Перед судом Алёша посещает Грушеньку, Хохлакову с Лизой, Ивана и Дмитрия в тюрьме. Лиза больше не любит его. Иван выглядит больным, поэтому Алёша пытается убедить его, что тот не виновен в смерти отца. Иван уже дважды посещал Смердякова, который говорил с ним загадками, намекая на причастность Ивана к смерти отца. После встречи с Алёшей Иван снова идёт к Смердякову, который ему открыто признается в убийстве Фёдора Карамазова. Ночью перед судом Смердяков повесился.

Книга двенадцатая. Судебная ошибка. На суде Катерина, Грушенька и Алеша дают показания в пользу Дмитрия. Появляется Иван, который винит в убийстве Смердякова и себя. Катерина теперь больше любит Ивана, чем Дмитрия, поэтому предъявляет записку, в которой пьяный Дмитрий грозился убить отца, если потребуется достать денег. Прокурор обвиняет Дмитрия, адвокат пытается защитить. В итоге, присяжные называют его полностью виновным в убийстве и приговаривают к двадцати годам каторги в Сибири. Катерина обещает организовать побег.

Публикация

Цензура

Несмотря на то, что Достоевский умер «в разгаре всероссийской и на пороге мировой славы», а также имел надёжную политическую репутацию автора «Бесов», цензурные инстанции России не обошли его стороной. В 1886 году Санкт-Петербургский цензорный комитет запретил печатать для народного чтения отрывок «Рассказ старца Зосимы» из-за «мистически-социального учения, несогласного с духом учения православной веры и церкви и существующим порядком государственной и общественной жизни». В 1896 году рассматривалась возможность включения отрывка «Верующие бабы» в программу училищ. Докладчик отметил несоответствие отдельных моментов романа «ортодоксальной православно-христианской доктрине» и превышение понимания крестьянских детей. В 1898 году на заседании Учёного комитета была отвергнута идея разрешить местным управлениям определять допустимые книги для народных читален. Докладчик отметил, что в «Братьях Карамазовых» обычный читатель найдёт «ряд эксцентрических личностей <…> рассказов или разговоров <…> длинный ряд мыслей и суждений по разным вопросам философско-богословным и церковно-гражданским». В итоге вердикт цензоров был: «полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского, значащееся ныне в каталогах книг для сих читален, исключить из него при следующем издании этого каталога».

Персонажи

Литературовед Георгий Фридлендер отметил, что характеры персонажей романа казались современникам писателя «исключительными, нарочито взвинченными и неправдоподобными». Публицист и литературный критик Николай Михайловский упрекал Достоевского «в нарочитой жестокости» по отношению к своим героям, которые подвергаются «ненужным мучениям».

Фёдор Павлович Карамазов

В отличие от прочих персонажей романа, сведений о прототипе Фёдора Карамазова достаточно мало. По мнению литературоведа и критика Аркадия Долинина, судя по отдельным чертам, его прототипом мог быть сотрудник журналов «Время» и «Эпоха» Пётр Горский. По мнению Любови Достоевской, дочери писателя, некоторые общие черты совпадают с отцом самого Достоевского, в размышлениях о котором и создавался тип Фёдора Карамазова.

По мнению филолога Моисея Альтмана, полный прототип Фёдора Карамазова — Дмитрий Николаевич Философов, свёкор Анны Философовой, которая дружила с Достоевским, и поэтому писатель хорошо знал подробности жизни Дмитрия Философова. Для обоих, персонажа и его прототипа, характерно вольнодумство и сладострастие. Философов, как и Фёдор Карамазов, был дважды женат, и обе жены умерли раньше него. Как и у Карамазова, первая была красавицей, а вторая робким существом, которое «всё стерпит и смолчит». У Философова было три сына, младший из которых по характеру и взаимоотношениям с отцом напоминает Алексея Карамазова. Старшего сына Николая отец лишил наследства под тем предлогом, что уже выдал ему достаточно денег. Это схоже с историей Дмитрий Карамазова. Отношения между отцом и старшим сыном были обострены и доходили до угроз убийства друг друга, аналогичных угрозам Дмитрия и Фёдора Павловича Карамазовых.

Братья

По мнению критика и литературоведа Константина Мочульского, братья Карамазовы отразили три аспекта и три последовательных этапа эволюции личности самого Достоевского — ранний, романтический (Дмитрий), атеистический (Иван), поздний (Алёша). Иными словами, создатель романа послужил прототипом каждого из трёх братьев.

На этот счёт, однако, высказывались и другие мнения.

Иван Карамазов

По мнению филолога Моисея Альтмана, прототипами Ивана Карамазова послужили Иван Шидловский и Владимир Соловьёв. Достоевский подчёркивал важность дружбы с Иваном Шидловским, основные характерные особенности которого можно обнаружить в одном из братьев Карамазовых. Шидловский так же, как и Иван Карамазов, занимался историей церкви и имел весьма противоречивую натуру, особенно в религиозных вопросах, где его искренняя вера периодически сменялась временным скептицизмом. Кроме того, для Шидловского приверженность к романтизму «выражалась в культе шиллеровской поэзии», фрагмент которой случается цитировать и Карамазову. Исходя из этих признаков и характерного для Достоевского использования имён прототипов, Альтман отметил, что сознательно или бессознательно писатель использовал в качестве прототипа Ивана Шидловского. В то же время известно утверждение жены Достоевского, Анны Григорьевны, что прототипом Ивана послужил философ Владимир Соловьёв, что однако, из-за их «почти тождественности» в восприятии Достоевского, по мнению Альтмана, только подтверждает версию с Шидловским, которого, по признанию писателя, ему напоминал философ Соловьёв.

Алексей Карамазов

Так как Алексей является главным героем романа, то по мнению филолога Моисея Альтмана, смысл фамилии «Карамазов» скрыт именно в его образе. Один из теоретиков черносотенного движения Константин Головин, а позже советский литературовед Леонид Гроссман писали о предполагаемой «не столь миролюбивой» роли персонажа, намекая на Дмитрия Каракозова, покушавшегося на императора Александра II. Поэт и историк литературы Пётр Вейнберг отмечал, что это покушение произвело на Достоевского сильное впечатление. По словам Алексея Суворина, писатель планировал после монастыря сделать Алёшу революционером, которого бы казнили за политическое преступление. Тем самым он повторил бы судьбу Каракозова.

По поводу происхождения имени было озвучено несколько вариантов. Так, Дмитрий Каракозов конспиративно был известен как Алексей Петров. С другой стороны, Леонид Гроссман отметил, что литературным прототипом Алёши мог стать инок Алексей, герой романа Жорж Санд «Спиридон». Владимир Поссе предположил, что прототипом Алёши также мог послужить молодой Алексей Храповицкий (впоследствии митрополит Антоний), подолгу общавшийся с писателем. Кроме того, по мнению филолога Моисея Альтмана, имя героя могло быть взято от Алексия, человека Божьего, так как Достоевский планировал писать книгу соответствующего направления, а самого персонажа подобным образом несколько раз называют окружающие.

Павел Смердяков

Слуга Карамазовых и, по слухам, незаконный сын Фёдора Павловича от Лизаветы Смердящей, юродивой, прототипом которой послужила юродивая Аграфена из деревни Достоевских «Дарового». Прототипом Павла в детстве послужил ребёнок из соседнего села Моногарова, любивший «рядиться в священника» и «служить что-нибудь». Взрослый Смердяков создан на основе рассказов среди дворян об убийствах «опасно умными слугами» своих господ. В «Братьях Карамазовых» Смердяков также учится у Ивана, что всё позволено.

Старец Зосима

По мнению Моисея Альтмана, однозначно указать прототип старца Зосимы нельзя. Одним из прообразов послужил иеромонах Амвросий Оптинский, с которым дважды наедине общался писатель. На него указывали жена Анна Достоевская, исследователь Достоевского Аркадий Долинин и критик Василий Розанов. Прообразом поучений Зосимы послужили поучения епископа Тихона Задонского, о чём в одном из писем упомянул сам автор. Литературовед Леонид Гроссман, на основании характерного для Достоевского использования имени прототипа, также указывал на схимонаха Зосиму Тобольского как на возможного прототипа старца. По мнению Альтмана, литературным прообразом также послужил монах Пимен из пушкинского «Бориса Годунова».

Прочие персонажи

Среди прочих персонажей — Великий инквизитор, Грушенька, Катерина Ивановна, Михаил Ракитин, Екатерина Осиповна Хохлакова, Лиза Хохлакова, Отец Ферапонт и другие.

Критика

Отношение иностранных коллег

• Бельгийский поэт и один из основателей символизма Эмиль Верхарн заявил, что из всех романов Достоевского его «всего более пленяют» «Братья Карамазовы». По мнению критика, благодаря характерам Ивана и Смердякова роман примыкает «к великому племени персонажей Шекспира и Бальзака». «Это трепещущее и окровавленное человечество; это сверхострая патетика; это ясновидение, прозревающее всё — сквозь мглу и ночь» — отметил Эмиль Верхарн.
• Американский писатель Фрэнсис Скотт Фицджеральд признавал, что «любил больше других европейцев» Достоевского, первое знакомство с которым состоялось именно после прочтения «Братьев Карамазовых». Роман потряс Фицджеральда, в письме своей дочери он советовал ей прочитать его, чтобы она могла увидеть «каким может быть роман». Писатель отметил, что на его роман «Великий Гэтсби» во многом повлияла мужественная манера романа Достоевского.

Сюжет

Главные события романа происходят в заштатном провинциальном городке Скотопригоньевске, о чём читатели узнают только в четвёртой части романа (книга одиннадцатая, глава «Больная ножка»).

Роман включает в себя сложную, отлично выстроенную и психологически выверенную детективную историю, при этом в канве детективного сюжета обыкновенное (на первый взгляд) уголовное происшествие не только сплетается с историей любовного соперничества, но и встраивается в общую картину современного Достоевскому общества. Сюжет сложен и ветвится: от основного сюжета отделяются побочные линии.

Преступление, о котором идёт речь — убийство Фёдора Павловича Карамазова, человека пожилого и весьма состоятельного.. Почву для этого преступления подготовило соперничество между Фёдором Павловичем и его сыном Дмитрием из-за Грушеньки Светловой.

Доктор филологических наук Вадим Рак отмечает юридическую ошибку, допущенную в ходе процесса Дмитрия Карамазова. Действующий Устав уголовного судопроизводства 1864 года запрещал допрашивать приглашённых экспертов в качестве свидетелей. Однако, на суде в романе эксперт доктор Герценштубе, «спрошенный уже как свидетель, совершенно неожиданно вдруг послужил в пользу Мите». Критик указывает на тот факт, что Достоевский знал о подобной ошибке, произошедшей с Екатериной Корниловой, и принял участие в решении её дела, закончившегося оправ­дательным приговором. Исходя из этого Рак приходит к выводу, что писатель мог допустить подобную ошибку в своём романе умышленно, и предполагает, что эта ошибка могла повлечь обжалование решения суда и послужить деталью к продолжению романа.

Жанр

Исследователь творчества Достоевского доктор филологических наук Валентина Ветловская отмечает, что тема романа «Братья Карамазовы», которой является уголовное происшествие, раскрывается «по законам детективного жанра». В произведении присутствуют интригующее начало и завязка во вступлении; события, приводящие к «катастрофе»; умолчание относительно преступника; развязка с выяснением личности преступника. В то же время, по мнению Ветловской, замысел Достоевского, идейная доминанта романа, «не в перипетиях детективного сюжета, а в нравственно-философской и социально-публицистической тематике, которую этот сюжет вбирает». Сюжет служит только организации материала романа, подчиняется идейной доминанте и отходит в ряд приёмов её выражения, вследствие чего «передаваемая сюжетом тема не может быть бесспорным показателем жанра». По мнению литературоведа Леонида Гроссмана, «исходным пунктом в романе Достоевского является идея. Отвлеченный замысел философского характера служит ему тем стержнем, на который он нанизывает многочисленные, сложные и запутанные события фабулы».

По мнению Ветловской, в силу подчинённости детективного сюжета философско-публицистической доминанте, роман скорее близок к философско-публицистическим жанрам. Различные идеи претворяются в художественные факты таким образом, чтобы сохранить идейную суть. Мысль автора «воздействует одновременно и на ум читателя, и на его чувство». Ветловская отмечает, что этот основной принцип повествования в философско-публицистических произведениях связывает их поэтическую систему с ораторскими жанрами. Авторское слово имеет главное значение, в то же время не игнорируя и даже вводя в текст чужие мнения.

Вымышленный рассказчик

Повествование в романе ведётся от лица вымышленного рассказчика, что по мнению филолога Валентины Ветловской, служит прежде всего впечатлению достоверности рассказа, что важно для авторской мысли в философско-публицистическом произведении. У Достоевского рассказчик близок к героям, живёт с ними в одном городе, кого-то знает сам, а о других имеет точные сведения, либо свидетельства окружающих. Кроме того, такой рассказчик «скрывает личность истинного автора». Рассказчик Достоевского бывает наивен и простодушен, но одновременно, является моралистом, нравственно оценивающем излагаемые факты. Ветловская подчеркивает, что он «лишен того подчеркнутого бесстрастия, которое отличает повествования Пушкина и Щедрина». В отличие от рассказчиков этих авторов, ориентированных на историю, рассказчик Достоевского — биограф, интересующийся частной жизнью людей. По мнению Ветловской, он напоминает житийного повествователя, хотя и отличается беспокойством о значении героя романа в глазах читателя. Как и житийный повествователь, рассказчик Достоевского отделен от главных героев на протяжении всего романа, что способствует «высокой авторской задаче, его стремлению представить в главных своих героях некий морально-философский синтез современной ему России».

Ветловская отмечает, что несмотря на введение рассказчика для скрытия автора, его различие с автором «не касается главных в идейном отношении моментов рассказа: характеристик героев, объяснения побудительных причин и следствий событий». Из-за отсутствия явной грани между Достоевским и рассказчиком в романе личность последнего не интересует автора сама по себе. Осведомленность рассказчика и степень его близости к героям романа остаются необъяснёнными. По мнению Ветловской, цели убеждения в достоверности истории рассказчика служит его «незнание» отдельных моментов. Для закрепления необходимого впечатления несколько позже рассказчик возвращается к сказанному уже без оговорок «не знаю». Когда рядом оказываются несколько несовместимых друг с другом заявлений рассказчика, значение «первого из них уничтожается последующим или несколькими последующими заявлениями». Неуверенность рассказчика во второстепенных для выражения авторской мысли обстоятельствах служит впечатлению достоверности, а её фиктивный характер по отношению к авторской мысли вскрывается с иронией или очевидностью. Похожим приёмом, служащим «впечатлению достоверности, объективности и беспристрастия», у рассказчика Достоевского является апелляция к мнению других лиц.

Место действия

По мнению, филолога и культуролога Дмитрия Сергеевича Лихачёва, подлинность «сценической площадки», в роли которой оказалась Старая Русса, поддерживает в романе «ощущение подлинности действия». Несмотря на разрушения города в годы войны, «ощущение подлинности не менее сильно и сейчac». Литературовед Георгий Фридлендер отметил, что мир, воссозданный Достоевским в романе, «казался многим современникам писателя <…> искусственным и фантастическим».

Художественные особенности

Филолог Ирина Белобровцева отметила чрезвычайную скупость Достоевского при использовании мимики и жестов персонажей, что иногда может приводить к тому, что один и тот же жест или мимическое движение может многократно повторяться. В «Братьях Карамазовых» у Ивана, Грушеньки, Илюши и других персонажей сверкают глаза, что по мнению филолога, может быть связано с традицией авантюрного романа. В целом, в романе решающее значение отдано слову и диалогу, а количество жестов сведено к минимуму. Больше всего жестов присутствует в сцене разговора Ивана Карамазова и Смердякова.

Литературовед Георгий Фридлендер рассмотрел использованный в романе метод «психологического объяснения» человеческих поступков, разъяснённый в сцене суда и различных других эпизодах самим писателем, который, однако, полагал его недостаточно глубоким. В сцене суда прокурор, защитник и свидетели пытаются объяснить характер и мотивы Дмитрия Карамазова, при этом вспоминая его прошлое, либо описывая возможное преступление. На протяжении романа все персонажи также получают от рассказчика или других персонажей некоторые психологические характеристики, при этом ни одна из них не даёт полного представления о персонаже. Все персонажи оказываются сложнее любой предшествующей характеристики, в которой оказывается только некоторая часть правды, а не вся в целом.

Для творчества Достоевского характерно отметить начальное расположение персонажей и предметов перед началом разговора, после чего писатель не заботится об этом. Так, в одной из центральных сцен романа, в которой происходит диалог Ивана и Алексея, Достоевский детально изображает помещение, в котором находился Иван, однако, после начала разговора на протяжении нескольких десятков страниц нет ни одной предметной детали. Только по завершении диалога упоминается, что они вышли на крыльцо. Таким образом, некоторый «надмирный» смысл диалога отменяет все первоначальные установки предметного окружения. В начале шестой книги сам автор прямым текстом говорит об исключении в дальнейшем всего предметного из повествования: «Вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь свою в виде повести, обращаясь к друзьям своим, тоrда как <…> велась беседа в тот вечер общая, и хотя rости хозяина cвoeгo мало перебивали, но все же говорили и от себя <…> к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился на постель свою <…> Раз или два беседа прерывалась чтением Евангелия».

Значение

Французский дипломат и литературный критик Эжен де Вогюэ полагал, что значение романа «Братья Карамазовы» не столько в анализе социальных, нравственных и психологических проблем, сколько «в отражении особых, незнакомых западному человеку метафизических свойств „русской души“».

Философские вопросы в романе

Три брата, Иван, Алексей (Алёша) и Дмитрий (Митя), «заняты разрешением вопросов о первопричинах и конечных целях бытия» , и каждый из них делает свой выбор, по-своему пытаясь ответить на вопрос о Боге и бессмертии души.

Ответ Ивана

— Неужели вы действительно такого убеждения о последствиях иссякновения у людей веры в бессмертие души их? — спросил вдруг старец Ивана Федоровича.

— Да, я это утверждал. Нет добродетели, если нет бессмертия.

— Блаженны вы, коли так веруете, или уже очень несчастны!

— Почему несчастен? — улыбнулся Иван Федорович.

— Потому что, по всей вероятности, не веруете сами ни в бессмертие вашей души, ни даже в то, что написали о церкви и о церковном вопросе.

Ф. М. Достоевский, «Братья Карамазовы»

Образ мысли Ивана нередко подытоживают одной фразой: «Если Бога нет, всё позволено», которую (в различных её вариантах) иногда признают самой известной цитатой из Достоевского, хотя в именно таком виде она отсутствует в романе. В то же самое время эта мысль «проведена через весь огромный роман с высокой степенью художественной убедительности».

Достоевский, по сути, разделяет её со своим персонажем. Однако различие между Достоевским и Иваном состоит в том, что Достоевский, пройдя в молодости через атеизм, выбрал путь веры в Бога, в то время как Иван в бессмертие души не верит и страдает от своего неверия (см. врезку).

Ответ Алёши

Алёша, в отличие от своего брата Ивана, «убежден в существовании Бога и бессмертии души» и решает для себя: «Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю».

Ответ Дмитрия

К тем же мыслям склоняется и Дмитрий Карамазов. Дмитрий чувствует «невидимое участие в жизни людей мистических сил» и говорит: «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей».

Но и Дмитрий временами не чужд сомнений: «А меня Бог мучит. Одно только это и мучит. А что как Его нет? Что, если прав Ракитин, что это идея искусственная в человечестве? Тогда, если Его нет, то человек шеф земли, мироздания. Великолепно! Только как он будет добродетелен без Бога-то? Вопрос! Я все про это».

Значение земли

Доктор филологических наук Владимир Туниманов подчеркнул характерное творчеству Достоевского особое значение земли в жизни человека, в значительной степени проявившееся в исповеди Дмитрия Карамазова. Писатель задумывался над «сакраментальной зависимостью» нравственной составляющей человека от его отношения к земле. По мнению Туниманова, для Достоевского земля и почва — «понятия мифологические, „поэтические“, мифологические».

Адаптации

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• «Братья Карамазовы (Скотопригоньевск)» (1997) — спектакль Юрия Любимова, Театр на Таганке.
• «Братья Карамазовы» (1932) — опера чешского композитора Отакара Еремиаша.
• «Карамазовы и ад» (театр Современник, 1996) — композиция и режиссура Валерия Фокина, пьеса Николая Климонтовича, действующие лица и исполнители: Папаша Карамазов — Игорь Кваша, Старший брат — Сергей Гармаш, Средний брат — Евгений Миронов.
• «Братья Карамазовы» (2008) — опера русского композитора Александра Смелкова.
• «Карамазовы» (1995) — балет русского хореографа Бориса Эйфмана.
• «Мальчики» («Студия театрального искусства») (2004) — композиция и постановка Сергея Женовача, спектакль по десятой книге романа, обладатель премии «Хрустальная Турандот» за режиссуру
• «Братья Карамазовы» (яп. カラマーゾフの兄弟, 2008) — японский мюзикл, режиссёр Сайто Ёсимаса, композитор — Тэрасима Тамия.
• «Брат Иван Фёдорович» («Студия театрального искусства») (2011) — спектакль по четвёртой части одиннадцатой книги «Братьев Карамазовых» (день до суда), режиссёр Сергей Женовач
• «Карамазовы» (МХТ им. А. П. Чехова) (2013) — спектакль — фантазии режиссёра К. Богомолова на тему романа Ф. Достоевского, режиссёр К. Богомолов.
• «Братья Карамазовы» (2015 г. Фёдор Достоевский. Роман в трёх действиях. Санкт-Петербургский театр Мастерская, режиссёр Григорий Козлов).

Постановки

Цензура не пропускала подавляющее большинство инсценировок романов Достоевского, усматривая в них «сплошной протест против существующего общества», и «Братья Карамазовы» были многократно запрещены к постановке на сцене. Так, уже в 1881 году инсценировка Вольфсона была отклонена с комментарием: «Чудовищное преступление отцеубийства, в котором принимают самое деятельное или бессознательное участие трое сыновей, по мнению цензора, не может быть производимо на сцене». В 1885 году тайный советник Фридберг запретил постановку драмы Мердера, отметив что реализм романа представляет собой «что-то нравственно ядовитое», а сам роман «ложится позорным пятном на русское помещичье сословие». В дальнейшем, как постановки всего романа, так и отдельных сцен запрещались с тем же пояснением. Впервые разрешение на постановку в театре в 1899 году получила инсценировка Сутугина. При этом было наложено ограничение на постановку только в провинции и «с особого разрешения».

Экранизация

• Братья Карамазовы (1915) (Россия, режиссёр Виктор Турянский)
• Братья Карамазовы (нем. Die Brüder Karamasoff, 1920) (Германия, режиссёры Карл Фрелих, Дмитрий Буховецкий)
• Убийца Дмитрий Карамазов Der Mörder Dimitri Karamasoff 1931 (Германия, режиссёры Эрих Энгельс, Фёдор Оцеп)
• Братья Карамазовы Les Frères Karamazoff 1931 (Франция, режиссёр Фёдор Оцеп)
• Братья Карамазовы (итал. I fratelli Karamazoff, 1947) (Италия, режиссёр Джакомо Джентиломо)
• Братья Карамазовы (англ. The Brothers Karamazov, 1958) (США, режиссёр Ричард Брукс)
• Братья Карамазовы (фильм, 1968) (СССР, режиссёры Иван Пырьев, Михаил Ульянов, Кирилл Лавров)
• Братья Карамазовы (телевизионный фильм, 1969) (Франция, режиссёр Марсель Блюваль)
• Братья Карамазовы (сериал, 1969) (Италия, режиссёр Сандро Больки) (I Fratelli Karamazov, Bolchi, 1969) — [www.youtube.com/watch?v=oSaeueahjqg онлайн]
• Мальчики (фильм, 1990) (СССР, режиссёр Ренита Григорьева) — по одноимённой десятой книге романа
• Братья Карамазовы (телесериал) (2008, Россия, режиссёр Юрий Мороз)
• Карамазовы (фильм, 2008) (Чехия, режиссёр Пётр Зеленка)
• Братья Карамазовы (фильм, 2008) (США)
• Карадаглар (Karadağlar, 2010, сериал, по мотивам романа «Братья Карамазовы») (Турция, режиссёр Огузхан Терджан)
• Братья Карамазовы (сериал, 2013) (Япония)

Литература

• Альтман, М. С. Достоевский. По вехам имен. — Саратов: Издательство Саратовского университета, 1975. — 280 с.
• Белобровцева, И. З. Мимика и жест у Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1978. — Т. 3. — С. 195-204. — 296 с. — 27 200 экз.
• Ветловская, В. Е. Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». — Санкт-Петербург: Пушкинский Дом, 2007. — 640 с. — ISBN 978-5-91476-001-1.
• Волгин, И. Л. Достоевский и правительственная политика в области просвещения (1881-1917) // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1980. — Т. 4. — С. 192-206. — 288 с. — 25 050 экз.
• Долинин, А. С. Последние романы Достоевского: Как создавались «Подросток» и «Братья Карамазовы». — М.—Л.: Советский писатель, 1963. — 344 с. — 10 000 экз.
• Достоевская, Л. Ф. Достоевский в изображении его дочери Л. Достоевской. — Москва: Государственное издательство, 1922. — С. 17-18. — 106 с.
• Ланский, Л. Р. Бельгийские писатели о Достоевском // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1976. — Т. 2. — С. 244-252. — 332 с. — 15 000 экз.
• Лихачев, Д. С. В поисках выражения реального // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1974. — Т. 1. — С. 5-13. — 352 с. — 15 000 экз.
• Орнатская, Т. И., Степанова Г. В. Романы Достоевского и драматическая цензура // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1974. — Т. 1. — С. 268-285. — 352 с. — 15 000 экз.
• Рак, Л. Р. Юридическая ошибка в романе «Братья Карамазовы» // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1976. — Т. 2. — С. 154-159. — 332 с. — 15 000 экз.
• Сохряков, Ю. И. Творчество Ф. М. Достоевского и реалистическая литература США 20-30-х годов ХХ века // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1978. — Т. 3. — С. 243-255. — 296 с. — 27 200 экз.
• Туниманов, В. А. Достоевский и Глеб Успенский // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1974. — Т. 1. — С. 30-57. — 352 с. — 15 000 экз.
• Тыркова, А.В. Анна Павловна Философова и ее время. — Санкт-Петербург: Товарищество Р. Голике и А. Вильборг, 1915. — Т. 1. — С. 258. — 488 с.
• Фридлендер, Г. М. Достоевский в современном мире // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1974. — Т. 1. — С. 14-29. — 352 с. — 15 000 экз.
• Фридлендер, Г. М. О некоторых очередных задачах и проблемах изучения Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1980. — Т. 4. — С. 7-27. — 288 с. — 25 050 экз.
• Чудаков, А. П. Предметный мир Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1980. — Т. 4. — С. 96-105. — 288 с. — 25 050 экз.

Ссылки

• [www.fedordostoevsky.ru/works/lifetime/karamazov/ «Братья Карамазовы» в проекте «Федор Михайлович Достоевский. Антология жизни и творчества»]
• [www.fedordostoevsky.ru/works/lifetime/karamazov/1879-1880/ Первая прижизненная журнальная публикация в «Русском вестнике» М. Каткова (1879—1880)]
• Отдельное прижизненное издание «Братья Карамазовы». Роман в четырёх частях с эпилогом. Ф. М. Достоевского. СПб.: Тип. бр. Пантелеевых, 1881. [www.fedordostoevsky.ru/works/lifetime/karamazov/1881/1/ Т. 1. (509 с.)]. [www.fedordostoevsky.ru/works/lifetime/karamazov/1881/2/ Т. 2. (699 с.)]
• [az.lib.ru/d/dostoewskij_f_m/text_0100.shtml Братья Карамазовы] в библиотеке Максима Мошкова
• [www.tanais.info/art/glazunov.html Илья Глазунов. Триптих «Легенда о Великом Инквизиторе».] Иллюстрации к роману «Братья Карамазовы».
• [www.vehi.net/dostoevsky/bahtin/index.html М. М. Бахтин. Проблемы творчества Достоевского]
• [revsoc.org/archives/3331 В. Ф. Переверзев. «Творчество Достоевского», гл. VIII]
• [lampada.ucoz.ru/publ/obraz_ditjo_v_kontekste_filosofskoj_antropologii_fm_dostoevskogo/8-1-0-58 Образ «дитё» в контексте философской антропологии Ф. М. Достоевского]

</div>

Отрывок, характеризующий Братья Карамазовы

– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.