Браун, Максимилиан Кристиан Густав Карл

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Макс Браун
нем. Maximilian Christian Gustav Carl Braun
Дата рождения:

30 сентября 1850(1850-09-30)

Место рождения:

Мысловице

Дата смерти:

19 февраля 1930(1930-02-19) (79 лет)

Место смерти:

Кёнигсберг

Страна:

Германия Германия

Научная сфера:

биолог
педагог

Место работы:

Вюрцбургский университет, Дерптский университет, Ростокский университет, Кёнигсбергский университет

Альма-матер:

Вюрцбургский университет

Максимилиан Кристиан Густав Карл Браун (нем. Maximilian Christian Gustav Carl Braun; 1850—1930) — немецкий зоолог и педагог; один из крупнейших гельминтологов конца XIX — начала XX века[1].





Биография

Макс Браун родился 30 сентября 1850 года в Мысловице; изучал медицину и естественные науки в университетах Грейфсвальда и Вюрцбурга[2].

В 1878—1880 гг. читал лекции по зоологии в Вюрцбургском университете в качестве приват-доцента[2]. Одновременно, он некоторое время занимал должность директора Зоологического музея Вюрцбурга[1].

В 1880 году Макс Браун был приглашен прозектором при анатомической кафедре в университете Дерпта (ныне Тартуский университет), где в 1883 году назначен профессором зоологии[2].

После начавшейся русификации[1] в 1886 году перешёл на кафедру зоологии и сравнительной анатомии в Ростокский университет, а в 1890 году начал преподавать в университете Кёнигсберга[2], которому и посвятил остаток жизни.

Макс Браун умер 19 февраля 1930 года в городе Кёнигсберге.

Научная деятельность

Научная деятельность Брауна состояла преимущественно в изучении паразитических червей, в особенности паразитов человека. В 1881 году Брауну удалось установить путь заражения млекопитающих широким лентецом: в кишечнике собак, поедавших заражённую плероцеркоидами пресноводную рыбу, личинки развивались в половозрелую стадию. Позже Браун подтвердил этот путь заражения на человеке[3] (на самом себе и студентах-добровольцах[1]).

Избранная библиография

  • «Das zootomische Practicum», 1886, переведено на русский язык;
  • «Bronn’s Klassen und Ordnungen».

Напишите отзыв о статье "Браун, Максимилиан Кристиан Густав Карл"

Примечания

  1. 1 2 3 4 [medencped.ru/braun/ Браун, Макс] // Большая медицинская энциклопедия. — 1970.
  2. 1 2 3 4 Аделунг Н. Н. Браун, Макс // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  3. Cox F. E. G. History of human parasitology // Clinical Microbiology Reviews. — 2002. — Vol. 15, № 4. — P. 595—612. — DOI:10.1128/CMR.15.4.595-612.2002.

Ссылки

  • [portal.dnb.de/opac.htm?method=simpleSearch&query=116421991 Научные труды Макса Брауна] (нем.)

Отрывок, характеризующий Браун, Максимилиан Кристиан Густав Карл

Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.