Брейгель, Питер (Старший)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Брейгель, Питер Старший»)
Перейти к: навигация, поиск
Питер Брейгель Старший

Портрет Брейгеля работы Доминика Лампсония,
1572 год.
Имя при рождении:

Pieter Brueghel

Место рождения:

Бреда (?)

Место смерти:

Брюссель

Жанр:

пейзаж, жанровая живопись

Влияние:

Иероним Босх

Подпись:

Пи́тер Бре́йгель Ста́рший (нидерл. Pieter Bruegel de Oude [ˈpitər ˈbrøːɣəl][1]; ок. 1525 — 9 сентября 1569, Брюссель), известный также под прозвищем «Мужицкий» — нидерландский живописец и график, самый известный и значительный из носивших эту фамилию художников. Мастер пейзажа и жанровых сцен. Отец художников Питера Брейгеля Младшего («Адского») и Яна Брейгеля Старшего («Райского»).





Биография

Питер Брейгель родился предположительно между 1525 и 1530 годами (точная дата неизвестна). Местом его рождения чаще всего называют город Бреда (в современной нидерландской провинции Северный Брабант) или деревушку Брёгел около этого города. Первоначально фамилия художника писалась Brueghel (это написание сохранилось у фамилий его детей), однако с 1559 года он начал подписывать свои картины Bruegel.

Свою творческую биографию он начал как график. К середине 1540-х годов он попал в Антверпен, где обучался в мастерской у Питера Кука ван Альста, придворного художника императора Карла V.

В мастерской Ван Альста Брейгель работал до самой смерти своего учителя в 1550 году. В 1551 году Брейгель был принят в антверпенскую гильдию живописцев и поступил на работу в мастерскую к Иерониму Коку, печатавшему и продававшему гравюры. В мастерской Кока художник увидел эстампы с картин Босха, которые произвели на него такое впечатление, что он нарисовал собственные вариации на темы великого художника.

В 15521553 годах по предложению Кока Брейгель совершил путешествие во Францию, Италию, Швейцарию, чтобы сделать серию рисунков итальянских пейзажей, предназначенных для репродукции в гравюре. Был потрясён древними памятниками Рима и шедеврами Возрождения, морскими стихиями и живописными гаванями Средиземноморья. Предположительно в Риме он работал с миниатюристом Джулио Кловио.

В 1563 году Брейгель женился на дочери своего учителя Ван Альста, Марии (Майкен).

В 1556 году Брейгель работал в Антверпене для печатной мастерской «Четыре ветра», принадлежавшей нидерландскому издателю Иерониму Коку. По рисункам Брейгеля здесь были изготовлены гравюры «Большие рыбы поедают малых» и «Осёл в школе». Желая угодить вкусам богатых заказчиков, Кок даже не гнушался подделывать подписи на гравюрах. Так, гравюра «Большие рыбы поедают малых» была продана с подписью знаменитого нидерландского художника Иеронима Босха.

В 1557 году Брейгель написал цикл гравюр, иллюстрирующий семь смертных грехов.

В 1563 году переселился с семьёй в Брюссель.

Можно многое узнать о художнике, ответив на вопрос, чего он не писал. Насколько известно, Брейгель не писал заказных портретов и обнажённых фигур. Из портретов, приписываемых Брейгелю, только один несомненно принадлежит ему. Это картина «Голова крестьянки» 1564 года. Наверняка художник не имел недостатка в просьбах написать портреты своих современников, но судя по всему, Брейгель подобных заказов не принимал. Также в этот период пишется картина — «Поклонение волхвов».

В 1565 году была написана серия «Картины месяцев или времён года», от которой сохранилось всего пять произведений. В позднесредневековых иллюстрированных молитвенниках для знати религиозным текстам часто предшествовал календарь, где на каждый месяц приходилось по страничке. Смена сезонов изображалась чаще всего через призму занятий, соответствующих каждому месяцу. Но у Брейгеля в смене времён года основную роль играет природа, а люди, так же, как и леса, горы, вода, животные, становятся лишь частью необозримого ландшафта. «Возвращение стад. Осень», «Охотники на снегу. Зима» и «Сенокос» — одинакового формата и, возможно, выполнены для одного заказчика. Две другие — «Жатва. Лето» и «Сумрачный день. Весна». Карел ван Мандер называет заказчиком всей серии «Месяцев» богатого антверпенского купца Николаса Йонгелинка, который затем, срочно нуждаясь в крупной сумме денег, отдал все эти картины в залог и так и не выкупил их.

Чтобы не путать Питера Брейгеля с его сыном — тоже живописцем, Старшего позднее окрестили Брейгелем Мужицким.

Более тридцати приблизительно из сорока пяти картин кисти Брейгеля (или приписываемых ему) посвящено изображению природы, деревни и её жителей. Безликие представители сельских низов становятся главными героями его работ: на своих рисунках он зачастую вообще скрывает лица. Никто из художников ранее не осмеливался создавать произведения на подобные темы. Но многие поздние работы свидетельствуют о растущем интересе художника к индивидуальным фигурам. Художник начинает писать крупные фигуры людей, по отношению к которым окружение играет уже подчинённую роль. К таким картинам относятся «Притча о слепых», «Разоритель гнёзд» (другое название — «Крестьянин и разоритель гнёзд»), «Калеки» и «Мизантроп».

Питеру Брейгелю было около сорока, когда армия испанского герцога Альбы с приказом уничтожить еретиков в Нидерландах вошла в Брюссель. В течение последующих лет Альба приговорил к смерти несколько тысяч нидерландцев. Последние годы жизни прошли в атмосфере террора, насаждаемого Альбой. Об одной из последних работ Брейгеля, «Сорока на виселице», ван Мандер пишет, что «он завещал жене картину с сорокой на виселице. Сорока означает сплетников, которых он хотел бы увидеть повешенными». Виселицы ассоциировались с испанским правлением, когда власти начали приговаривать к позорной смерти через повешение предикантов, а сам террор Альбы держался почти исключительно на слухах и доносах. Картина «Избиение младенцев» содержит изображение зловещего человека в чёрном, наблюдающим за исполнением приказа царя Ирода; этот человек очень похож на Альбу; значит, короля Филиппа II художник сравнивает с Иродом.

Ван Мандер сообщает также о последней картине Брейгеля «Торжество правды», которую он называет самой лучшей в творчестве художника. До нас она не дошла, к тому же у ван Мандера соседствуют правда и вымысел.

Художник умер 5 сентября 1569 года в Брюсселе. Похоронен в брюссельской церкви Нотр-Дам де ла Шапель.

Из всех сохранившихся картин Брейгеля около трети находятся в Музее истории искусства в Вене. В России произведений Брейгеля нет.

Некоторые известные работы

Примечание. Поскольку названия картин не принадлежат Брейгелю (придуманы музейными работниками и позднейшими искусствоведами), в разных языковых традициях (и даже в пределах одной традиции) они могут различаться.

В кинематографе

В литературе

Генеалогическое древо

 
 
 
 
 
Питер Брейгель
Старший
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Питер Брейгель
Младший
 
Ян Брейгель
Старший
 
Мари Брейгель
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Амбросий Брейгель
 
Ян Брейгель
Младший
 
Анна Брейгель
 
Давид Тенирс
Младший
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Абрахам Брейгель



Напишите отзыв о статье "Брейгель, Питер (Старший)"

Примечания

  1. Согласно современной нидерландско-русской практической транскрипции, эту фамилию по-русски следует передавать как «Брёгел».
  2. [www.dni.ru/culture/2010/9/24/199584.html В Мадриде нашли средневековый шедевр]

Литература

  • Bastelaar R. van, Hulin de Loo G. Peter Bruegel l’Ancien, son oeuvre et son temps, v. 1-2. Brux., 1906—1907.
  • Алпатов М. Питер Брейгель Мужицкий. М., 1939.
  • Климов P. Питер Брейгель. М., 1959.
  • Львов С. Л. Питер Брейгель Старший. М., 1971.
  • Гершензон-Чегодаева Н. М. Брейгель. М., 1983.
  • Grossmann F. Peeter Brueghel. — L.: Firenze, 1956.
  • Rocquet C.-H. Breuegel ou l’atelier des songes. P., 1987; рус. переводы: Роке К.-А. Брейгель (серия «Жизнь замечательных людей»). М.: Молодая гвардия, 2008. 304 с. ISBN 978-5-235-03134-0; Роке А. К.-А. Брейгель, или Мастерская сновидений. СПб.: «Вита Нова», 2010. ISBN 978-5-93898-306-9
  • Marijnissen R.H. Bruegel: tout l’oeuvre peint et dessiné. Anvers, 1988.
  • Francastel P., Ferrier J.L. Bruegel. P., 1995.
  • Rucker R. As above, so below: A novel of Peter Bruegel. N. Y.: Forge, 2002.
  • Хаген Р. М., Хаген Р.. Брейгель. — М.: Taschen/Арт-Родник, 2002. 95 с. ISBN 3-8228-7150-8
  • Бьянко Д. Брейгель: Сокровища мировых шедевров / Пер. с ит. В.Гривиной. М.: БММ, 2012. — 160 с., ил., 3000 экз., ISBN 978-5-88353-461-3

Ссылки

  • Брёгели или Брюгели // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • [www.pieter-bruegel-the-elder.org/ Любительский веб-сайт по П.Брейгелю (с полным собранием его картин)]
  • [www.owlstand.com/#/exhibitions/9c183517-9325-414d-9c08-2e06def37630 Картины Брейгель, Питер (Старший)]
  • [art-klyan.com/view_artists.php?id=6 Брейгель Питер. Биография] // art-klyan.com
  • [www.artcyclopedia.com/artists/bruegel_the_elder_pieter.html на artcyclopedia.com]
  • [www.wga.hu/bio/b/bruegel/pieter_e/biograph.html на Web Gallery of Art]
  • [www.breigel.ru Питер Брейгель. Биография, хронология жизни, галерея, музей]
  • [www.abcgallery.com/B/bruegel/bruegel.html Pieter Bruegel the Elder at Olga’s Gallery]
  • [www.art-drawing.ru/biographies/brief-biographies/199-bruegel-peter Творчество Брейгеля заложило основу развития нидерландской школы]
  • [www.google.com/culturalinstitute/asset-viewer/the-fall-of-the-rebel-angels/ewEs_8lOXkz7tQ?hl=en Падение мятежных ангелов в проекте Google Cultural Institute] (сверхвысокое разрешение)
  • [www.proza.ru/2014/05/04/2289 Гравюра «Святой Иаков и маг Гермоген»]

Отрывок, характеризующий Брейгель, Питер (Старший)

Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.