Брекер, Арно

Арно Брекер
Arno Breker
1972
Дата рождения:	19 июля 1900(1900-07-19)
Место рождения:	Эльберфельд, Германия
Дата смерти:	13 февраля 1991(1991-02-13) (90 лет)
Место смерти:	Дюссельдорф, Германия
Подданство:	Германия Германия
Гражданство:	Германия
Жанр:	Монументальная скульптура
Учёба:	Дюссельдорфская академия художеств
Стиль:	Монументальный классицизм
Влияние:	Огюст Роден, Аристид Майоль
Работы на Викискладе

Олимпийские награды
Конкурс искусств
Серебро	Берлин 1936	Скульптура

Арно Брекер (нем. Arno Breker; 19 июля 1900, Эльберфельд, ныне в составе Вупперталя — 13 февраля 1991, Дюссельдорф) — немецкий скульптор, поставивший свой талант на службу Третьему рейху.

Биография

Начало творческого пути

Арно Брекер родился в семье каменотёса Арнольда Брекера и его супруги Луизы в 1900 году. Ещё в школьные годы в отцовской мастерской он обучился работе каменотёса, затем учился в ремесленном училище Эльберфельда. В 1920 году поступил в Дюссельдорфскую академию художеств, изучал архитектуру у Вильгельма Крайса и скульптуру у Губерта Нетцера, ученика Адольфа фон Гильдебранда. В 1924 году известный галерист Альфред Флехтхайм стал его официальным представителем и покровителем.

В 1925 году Брекер завершил учебу. В 1926 и 1927 гг. он предпринял первые поездки в Париж, который слыл тогда центром изобразительного искусства. С 1928 по 1932 гг. жил и работал в Париже, не прерывая связи с Германией. Испытал большое влияние Аристида Майоля и Шарля Деспьо, работавших в стиле Огюста Родена. Познакомился там с писателем и художником Жаном Кокто, кинорежиссёром Жаном Ренуаром, галеристом Даниэлем-Анри Канвейлером. В 1932 году получил Римский приз прусского министерства культуры и в качестве стипендиата провел год на Вилле Массимо. Во Флоренции изучал работы Микеланджело. В июне 1933 года посетил Мюнхен и Берлин и решил вернуться в Германию.

Период творческого подъёма

В ноябре 1933 года Брекер обосновался в Берлине. Выполнил среди прочего бюст и посмертную маску художника Макса Либермана.

В 1935—1936 годах создал пять барельефов для здания страховой компании «Нордштерн» на Фербеллинер плац 2 в Берлине, которые после войны были демонтированы.

В 1936 году принял участие в конкурсе на скульптурное оформление Имперского спортивного поля и Олимпийского стадиона в Берлине, представив статуи «Десятиборец» и «Победительница» для Спортивного форума и «Дионис» для Олимпийской деревни в Деберице. В Конкурсе искусств на Олимпийских играх 1936 года в Берлине Международный олимпийский комитет присудил Брекеру серебряную медаль за скульптуру «Десятиборец», которая затем была показана на выставке «Искусство Олимпиады».

Брекер познакомился с Гитлером и Шпеером. В 1937 году выполнил скульптуру «Прометей», установленную во дворе министерства пропаганды, а также бюсты Гитлера и Геббельса.

20 апреля 1937 года Гитлер присвоил ему звание профессора. 1 мая 1937 года Брекер вступил в НСДАП (членский номер 5379989, который позже заменят на более короткий — 51562). В мае он был членом международного жюри Всемирной выставки в Париже, а в июне членом жюри первой Большой немецкой художественной выставки в Мюнхене.

16 октября 1937 года Брекер женился на гречанке Деметре Мессале, бывшей модели Майоля, с которой он уже почти десять лет жил вместе.

1 мая 1938 года он начал преподавать в Объединенных государственных школах свободного и прикладного искусства в Берлине.

В 1938 году по настоятельному желанию Гитлера Брекер получил крупный государственный заказ в связи с планами генеральной реконструкции Берлина. Выполнил ряд работ для новой рейхсканцелярии, в том числе скульптуры «Партия» и «Вермахт».

Летом 1939 года началось строительство государственного ателье Брекера в Берлине-Далеме. В ноябре 1939 года он временно поселился на бывшей вилле Вальтера Ратенау в Берлине-Груневальде.

В 1940 году Брекер стал первым художником, получившим приз имени Муссолини на биеннале в Венеции.

23 июня 1940 года — через день после заключения Компьенского перемирия с Францией — вместе с архитекторами Альбертом Шпеером и Германом Гизлером Брекер в качестве гида сопровождал Гитлера во время его краткосрочной поездки в поверженный Париж.

19 июля 1940 года по случаю 40-летия Брекера Гитлер наградил его золотым партийным знаком НСДАП и подарил ему отремонтированный за счет государства замок Йекельсбрух в Одербрухе.

В ноябре 1940 года Вячеслав Молотов, посетивший Берлин с официальным визитом, якобы передал Брекеру приглашение Сталина на работу в СССР.

В своих воспоминаниях Брекер так описал свою встречу с наркомом иностранных дел СССР на приёме в отеле «Кайзерхоф»:

Молотов оказался маленьким и коренастым, у него было бледное, непроницаемое лицо и отсутствующий взгляд, в котором не отражалось никаких эмоций. Он спросил меня, готов ли я выполнить в России монументальные работы по заказу Сталина. Русский переводчик перевёл мне то, что сказал Молотов:

— Ваши работы произвели на нас впечатление. У нас в Москве есть большие здания, облицованные камнями. Они ждут отделки. Сталин — большой почитатель вашего творчества. Ваш стиль вдохновит и русский народ, он его поймёт. Нам не хватает скульптора вашего значения.

Потрясенный, я мог только поблагодарить за оказанную мне высокую честь и попросил времени для раздумья.

— Arno Breker. Im Strahlungsfeld der Ereignisse, S. 148.

В 1941 году Брекер стал вице-президентом имперской палаты изобразительных искусств.

В августе того же года было организовано общество с ограниченной ответственностью «Скульптурные мастерские Арно Брекера». Учредителями стали Арно Брекер с долей в размере 1000 рейхсмарок и германский рейх в лице генерального инспектора по строительству Альберта Шпеера с долей в размере 99000 рейхсмарок. Уже через год общество целиком перешло в собственность государства и стало подразделением главной строительной инспекции. Таким образом, Шпеер мог напрямую снабжать Брекера работой, а тот ничем не рискуя мог брать на себя колоссальные заказы. До конца войны мастерские во Врицене разрослись в огромное предприятие с уставным капиталом в размере 1 000 000 рейхсмарок. На Брекера работали французские военнопленные, а также подневольные рабочие из Польши и с Украины.

В 1942 году по приглашению правительства Виши Брекер организовал крупную персональную выставку в «Оранжерее» в Париже.

Его персональные выставки состоялись также в 1943 году в Кельне и в 1944 году в Потсдаме.

В 1944 году на студии Лени Рифеншталь был снят короткометражный культурфильм «Арно Брекер — тяжелое время, сильное искусство».

Наряду с Георгом Кольбе, Фрицем Климшем, Йозефом Тораком Брекер был включен Гитлером в специальный «список наделенных божественным даром», означавший освобождение от призыва на фронт.

Послевоенные годы

29 января 1945 года, незадолго до начала наступления советских войск на Берлин, при содействии Альберта Шпеера Арно Брекер бежал из своего поместья Йекельсбрух (округ Обербарним) в Баварию, сначала в замок Лейтштеттен у Штарнбергского озера, затем в замок Буххоф в общине Перха и, наконец, в Вемдинг.

21 марта 1945 года он отправил в Берлин список невыплаченных гонораров, на что ему было переведено 5,5 млн рейхсмарок. Из причитавшихся ему 27,4 млн рейхсмарок до конца войны Брекер получил 9,1 млн. Еще 60 000 он получил от Альберта Шпеера в качестве «подарка рейхсминистра».

Основной корпус скульптур и барельефов Брекера пережил окончание войны без повреждений в двух ателье — в Берлине-Далеме и в Йекельсбрухе под Берлином, а также в хранилище Дома немецкого искусства в Мюнхене и в хранилище Музея современного искусства в Париже. Летом 1945 года работы из берлинского ателье, оказавшегося в американской оккупационной зоне, были переданы на хранение Этнографическому музею в Далеме. Йекельсбрух находился в советской оккупационной зоне. По свидетельству бывшего директора Музея Одербрух в Бад-Фрайенвальде на Одере Ганса Ульриха Энгеля, в 1949 году около 15 бронзовых скульптур и один барельеф были вывезены из Йекельсбруха в Потсдам, а поздней осенью 1950 года расплавлены.

Две скульптуры «Провозвестник» и «Призвание» из ателье в Йекельсбрухе были позже установлены в Эберсвальде на стадионе 20-й армии Группы советских войск в Германии. Вместе с двумя женскими статуями Фрица Климша, а также двумя скульптурами коней Йозефа Торака из сада рейхсканцелярии они стояли там до лета 1989 года.

28 апреля 1945 года незадолго до взрыва замка Геринга Каринхалл статуи Брекера «Эос», «Грация» и «Ступающая» были сброшены в Большое Дельнзее. В 1990 году полицейские аквалангисты подняли их со дна озера.

Скульптуры «Десятиборец» и «Победительница» в Спортивном форуме Олимпийского комплекса оказались в британской оккупационной зоне Берлина и остались нетронутыми.

В Берлине сохранилась также выполненная Брекером скульптура на фасаде югославского посольства (сегодня здание Немецкого общества международной политики) на Раухштрассе 17-18.

После освобождения Франции 34 скульптуры, представленные на парижской выставке 1942 года, как «собственность неприятеля» были конфискованы новым французским правительством. 23 августа 1961 года они были выставлены на аукцион в знаменитом аукционном доме Дюран-Рюэль, и Брекеру удалось выкупить их через подставных лиц из Швейцарии за 76 000 немецких марок. Позже он установил их в своем парке в Дюссельдорфе.

В 1948 году Брекер прошел процесс денацификации. Несмотря на привилегированное положение в Третьем рейхе, он был классифицирован всего лишь в качестве «попутчика» и приговорен к штрафу в размере 100 марок. В его пользу свидетельствовали факты помощи многим жертвам режима. Например, в конце 1943 года Брекер помог освободить из гестапо подругу и музу Майоля Дину Верни, которая была еврейкой. Что касается помощи Пабло Пикассо, то о ней известно лишь со слов самого Брекера, рассказавшего об этом уже после смерти художника.

В 1949 году Брекер обосновался в Дюссельдорфе, где к тому времени поселились многие бывшие сотрудники Альберта Шпеера. Отсутствие официальных государственных заказов компенсировалось заказами частных лиц. Основными заказчиками любимого скульптора Гитлера стали представители высших деловых кругов Западной Германии. К началу 1950-х годов Брекер снова стал одним из самых востребованных и высокооплачиваемых скульпторов. Он выполнил также портретные бюсты Жана Кокто (1963), Жана Маре (1963), Людвига Эрхарда (1973), Сальвадора Дали (1975), Конрада Адэнауэра (1979), Эрнста Юнгера (1982), Петера Людвига и Ирены Людвиг (1986).

В 1960 году он открыл ателье в Париже.

В 1980—1985 гг. под Кельном был создан «Музей Арно Брекера».

Арно Брекер умер 13 февраля 1991 года в Дюссельдорфе и был похоронен на Северном кладбище города.

Литература

• Arno Breker: Im Strahlungsfeld der Ereignisse. K. W. Schütz KG, Preußisch Oldendorf 1972.
• Jürgen Trimborn: Arno Breker. Der Künstler und die Macht. Aufbau, Berlin 2011.

Ссылки

• [www.dhm.de/lemo/html/biografien/BrekerArno/index.html Биография Арно Брекера на сайте Немецкого исторического музея  (нем.)]
• [www.museum-arno-breker.org/ Музей Арно Брекера]
• [www.meaus.com/arno-breker-archiv.htm Архив Брекера]

Отрывок, характеризующий Брекер, Арно

Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.