Брентано, Луйо

Луйо Брентано
нем. Lujo Brentano
Место рождения:	Ашаффенбург
Место смерти:	Мюнхен
Научная сфера:	экономика
Учёное звание:	член-корреспондент СПбАН

Лу́йо Брента́но (нем. Lujo Brentano; 1844—1931) — немецкий экономист, реформатор, представитель катедер-социализма и «новой исторической школы» в экономике, университетский профессор в ряде германских городов. Племянник поэта Клеменса Брентано, сын Кристиана и Эмилии Брентано, младший брат философа и психолога Франца Брентано.

Биография

Посещал гимназии в Аугсбурге и Ашафенбурге и в 1861 году отправился в Дублин, где в течение года слушал лекции при университете; затем посвятил себя изучению политической экономии, юриспруденции и истории в Гейдельберге, Мюнхене, Вюрцбурге и Геттингене и в течение года состоял членом статистической семинарии в Берлине, директором которой был Энгель. Последнего Брентано сопровождал в его научном путешествии в Англию, где имел случай познакомиться с положением английских рабочих и особенно с рабочими союзами. Плодом этой поездки стало его сочинение: «Die Arbeitergilden der Gegenwart» (2 т. Лейпциг, 1871—72 г.).

Сделавшись в 1871 году приват-доцентом в Берлинском университете, он в 1872 году вновь отправился в Англию. В том же году он получил приглашение занять в качестве экстраординарного профессора кафедру политических наук в Бреслау, где в 1873 году был выбран ординарным профессором.

Для осуществления социально-экономических реформ совместно с А. Вагнером и Г. Шмоллером в 1872 году организовал «Союз социальной политики».

В начале Первой мировой войны подписал националистический Манифест 93-х, после Ноябрьской революции на протяжении нескольких дней в декабре 1918 года был народным комиссаром торговли в баварском правительстве социалиста Курта Эйснера.

Член-корреспондент Петербургской Академии наук (1895).

Научные взгляды

Брентано описывал возможность социального равенства и классового мира при капитализме, выступал за реформирование профсоюзов и фабричного законодательства, отстаивал «закон убывающего плодородия почвы» и теорию устойчивости мелкого хозяйства в земледелии, защищал монополии.

Брентано утверждал, что технический прогресс — основа социального. Развитие капиталистического хозяйства только на первых порах ведет к ухудшению положения рабочих, но последующие шаги капитализма сопровождаются ростом заработной платы, сокращением рабочего дня и улучшением жизни рабочего класса. Интересы предпринимателей не страдают от этого, т. к. высокая заработная плата и короткий рабочий день повышают производительность труда. Этим объясняется то, что на мировом рынке побеждают страны с лучше оплачиваемыми рабочими. В противоположность взгляду Рикардо, что выгода рабочих — убыток капиталистов, Брентано утверждал, что выгоды обоих конфликтующих классов, в конце концов, совпадают.

Сочинения

• «О причинах современной социальной нужды» (1889).
• «Аграрная политика» (1897).
• «Этика и народное хозяйство в истории» (Ethik und Volkswirtschaft in der Geschichte, 1901).
• Л. Брентано. Народное хозяйство Византии = Die Byzantinische Volkswirtschaft. — Красанд, 2011. — ISBN 978-5-396-00281-4.
• Л. Брентано. История хозяйственного развития Англии в 3-х томах, в 4-х книгах. = Eine Geschichte der wirtschaftlichen Entwicklung Englands. — Государственное издательство Москва—Ленинград, 1930.
• «Моя жизнь в борьбе за социальное развитие в Германии» (Mein Leben im Kampf um die soziale Entwicklung Deutschlands, 1931)

Литература

• Брентано, Людвиг-Иосиф // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/2465/БРЕНТАНО Луйо Брентано в Советской исторической энциклопедии]
• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc1p/9290 Луйо Брентано в Современной энциклопедии]

Ссылки

• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-49669.ln-ru Профиль Брентано Луйо или Людвиг Иосиф] на официальном сайте РАН

Отрывок, характеризующий Брентано, Луйо

– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.