Бретань (герцогство)

герцогство Бретань
фр. Duché de Bretagne
герцогство
← 939 год — 1532 год →
Флаг Бретани Герб Бретани
Девиз Скорее смерть, чем позор.
Феодальные владения Бретани в 1154 году
Столица	Ренн
Крупнейшие города	Нант, Ванн, Леон, Корнуай, Трегор, Пентьевр, Доль, Малуин
Язык(и)	бретонский, галльский, французский, латинский
Площадь	31850 км²
Династия	931—937: Нормандская династия 937—990: Нантский дом 980—1066: Реннский дом 1066—1156: Корнуайский дом 1156—1181: Дом де Пентьевр 1181—1203: Плантагенеты 1203—1221: Дом де Туар 1213—1341: Дом де Дрё 1341—1365: Дом де Пентьевр 1341—1514: Дом де Монфор-л'Амори 1514—1559: Валуа
История
-  930-е	Падение королевства Бретань. Присвоение Вильгельмом I Нормандским титула герцога Бретани.
-  939	Битва при Тране. Окнчательный захват Бретани норманнами.
- 1532	Объединение герцгоства с королевством Франция
Преемственность
← Королевство Бретань Королевство Франция →

К:Появились в 939 годуК:Исчезли в 1532 году

Герцогство Бретань (фр. Duché de Bretagne) — феодальное владение на северо-западе Франции, земли которого располагались первоначально на территории исторической области, а затем вошли в состав современного французского региона Бретань. Правители носили титул герцогов. В 939 году королевство Бретань захватили норманны, на месте которого основали герцогство Бретань. В 1532 году герцогство объединилось с королевством Франция.

География

Герцогство Бретань занимало территорию, на котором располагается современный французский регион Бретань, а также департамент Луара Антлантическая. Традиционно герцогство Бретань делилось на следующие провинции (области, «страны»), соответствующие епархиям: в Нижней Бретани (фр. Breizh Izel) располагались области Леон, Трегор, Корнуай и Ваннская область (фр. Vannetais), тогда как в Верхней Бретани (фр. Breizh Uhel) находились область Сен-Бриё, область Сен-Мало, область Доль, Реннская область и Нантская область. В этих областях правили знатные феодалы или духовенство.

История

Образование герцогства

После смерти в 907 году короля Алена I Великого королевство Бретань пало под ударами норманнов. В 913-931 годах Бретань заняли норманны под предводительством Рагенольда (Рогнвальда), Фелекана и Инкона. В 931 году Ален Кривая Борода и Юдикаэль Беранже, граф де Ренн пытались освободить Бретань, но без успеха. В 931—937 годы Вильгельм Длинный Меч, герцог Нормандии, завоевал области Котентен и Авраншен и присвоил себе титул герцога Бретани.

Управление герцогством Вторым Нантским домом

Ален II Кривая Борода, внук по материнской линии Алена I Великого, старался восстановить разрушенную норманнами Бретань, однако средств на это у него было немного. Кроме того, герцогство Бретань значительно уменьшилось в размерах по сравнению с королевством при правлении Саломона. Ален был вынужден отказаться от Котантена, Авранша и западного Мэна. В 952 году герцог Ален II умер, так и не успев осуществить все свои планы. Новым герцогом Бретани стал его старший сын, Дрого.

Смерть Дрого произошедшая в 958 году в Анжере при странных обстоятельствах вызвала кривотолки в Бретани. Некоторые увидели в убийстве руку Фулька II Анжуйского, который стал графом Нанта с 958 до своей смерти. Жители Нанта, обвиняя Фулька в убийстве Дрого, подняли восстание и избрали себе в графы внебрачного сына Алена II по имени Хоэль.

В том же 981 году умер епископ Нанта Готье, и брат Хоэля, Гюереш, направился в Тур для рукоположения в этот сан. Однако пока брат находится в отъезде, Хоэль I был убит по указанию Конана, графа Ренна, и Гюэрешу пришлось возвратиться и принять на себя титулы графа Нанта и герцога Бретани.

Для того, чтобы бороться против Конана I, которого подозревали в организации убийства Хоэля, Гюереш заключил союз с герцогом Аквитании Гильомом IV. Через семь лет после убийства Хоэля I Конан, опасаясь направленного против него Нантско-Анжуйского союза, организовал отравление Гюереша.

После смерти герцога Гюереша его владения унаследовал малолетний сын Ален. Кто был его опекуном — неизвестно. Но уже в 990 году Ален умер от болезни, после чего Конану удалось захватить Нант и присвоить себе титул герцога Бретани.

Захват герцогства Реннским домом

Вскоре Конану пришлось столкнуться с графом Анжу Фульком III Неррой, провозгласившего себя защитником интересов Нантского дома. 27 июня 992 года Фульк разбил Конана во второй битве при Конкерей, причём сам Конан при этом погиб. Герцогство Бретань и графство перешло к его старшему сыну Жоффруа I.

В 1008 году Жоффруа I скончался, когда он возвращался из паломничества из Рима. Он оставил двух малолетних сыновей — Алена, герцога Бретани и Эона, графа Пентьевра, поручив над ними опеку Ричарду II, герцогу Нормандии.

В 1040 году Ален III был отравлен норманнами. Так как его единственный сын Конан был ещё несовершеннолетним, то регентом герцогства стал младший сын Жоффруа I Эд, которому было передано графство Пентьевр в качестве апанажа. Конан II не оставил законных наследников, после чего герцогом Бретани был объявлен Хоэль II, первый представитель дома де Корнуай на троне герцогов Бретани.

Правление графов Корнуая

Хоэль II де Корнуай был мужем Хависы, дочери герцога Алена III и сестры Конана II. Его отцом был Ален, граф Корнуая, а матерью — Юдит, графиня Нанта. Его брак с Хависой состоялся 11 декабря 1066 года, и он также был официально коронован герцогом Бретани, после чего Хоэль и его потомки получили права на герцогство. Ему наследовал 13 апреля 1084 года старший сын Ален, тогда как графство Нант перешло к его второму сыну Матье. В 1103 году последний скончался, и графство перешло к Алену IV. Он скончался 13 октября 1119 года. Следующим герцогом стал Конан III, сын Алена IV.

Однако перед своей смертью в 1148 году Конан III лишил наследства своего сына Хоэля III и назначил своим преемником своего внука Конана IV, сына его дочери Берты и Алана Чёрного, графа Ричмонда. Конан IV правил под регентством своего зятя Эона де Пороэт, второго мужа Берты. Хоэль III оспаривал права на герцогство у Конана IV и последний был вынужден укрыться в Англии. В 1156 году Генрих II, король Англии, вновь водворил на престоле герцогства Бретань Конана IV.

Герцогство Бретань в 1156—1221 годах

Во время беспорядков и восстаний среди дворянства Бретани Конан IV попросил короля Генриха II оказать ему поддержку. Последний согласился, с условием, если дочь Конана Констанция выйдет за его сына Жоффруа. Под давлением Генриха II Конан IV был вынужден отречься от престола в 1166 году. Генрих II объявил себя герцогом Бретани, и герцогство присоединилось к Анжуйской империи. Позиции Генриха II в Бретани особенно укрепились в 1181 году, когда его сын Жоффруа женился на Констанции, после чего Генрих передал ему герцогство. Начиная с герцога Жоффруа II, герцоги Бретонские приносили оммаж королю Франции (иногда перенесённому на короля Англии) за свой лен — герцогство Бретань.

Жоффруа II наследовал его сын Артур I. Когда Артуру I было шестнадцать лет, его захватил и заточил в Руане, а после убил, с помощью своей матери Элеоноры Аквитанской родной дядя, узурпатор английского престола, Иоанн Безземельный.

Дом де Дрё

Пьер I Моклерк де Дрё был троюродным братом короля Франции Людовика VIII. Несмотря на то, что он был королевского происхождения, как представитель младшей ветви Пьер не имел больших перспектив. Но королю Франции нужен был лояльный правитель Бретани. Запутанная династическая ситуация после смерти Артура, позволила королю Франции Филипп II Августу, в 1212 году выдать наследницу Артура Аликс, дочь опекуна Артура Ги де Туара, за своего родича Пьера Моклерка де Дрё. В 1213 году Пьер был сделан герцогом Бретани.

Ему удалось вывести Бретань из-под влияния Англии и Франции. Через год после становления герцогом он захватил графство Пентьевр, присвоив себе титул графа в этой области. Передав в 1237 году Седьмой крестовый поход, оставив преемникам крепкую герцогскую власть, а Бретани — свой родовой символ, горностая. Пьер сопровождал короля Франции Людовика IX в крестовом походе в 1249 году и был захвачен в плен 6 апреля 1250 года, будучи раненым в сражении при Мансуре. Он умер в море во время его возвращению в Западную Европу.

Жан I Рыжий скончался в 1286 году, передав герцогство старшему сыну Жану II. В 1297 году Жан II стал первым герцогом Бретани, бывшим пэром Франции. Как родственник короля Англии Эдуарда I он был назначен последним общим капитаном Аквитании и защищал эту область от армии короля Франции, которой командовал Карл Валуа. Жан II вёл только оборонительную войну, и Бретань была захвачена. В 1305 году Жан II отправился в Лион на интронизацию папы римского папы Клемента V, но, участвуя в этой церемонии, он был убит упавшей стеной.

Ему наследовал сын Артур II. Он приносил оммаж за виконтство Лимож королю Франции . В свою очередь Артур II передал Бретань своему старшему сыну Жан III Добрый, а графство Пентьевр перешло к его второму сыну Ги. Бездетный Жан III скончался в Кане 13 апреля 1341 года во время возвращения из Фландрии.

Война за Бретонское наследство

В 1341 году началась война за Бретонское наследство, вызванная притязаниями французского короля на герцогство Бретань. Она началась после смерти герцога Жана III, который не оставил наследников. Жанна де Пентьевр, дочь Ги де Пентьевра, брата Жана III, и Жанна Фландрская, жена герцога Жана IV, оспаривали друг у друга право наследования и, в конце концов, подтолкнули своих мужей, Жана II де Монфора и Карла де Блуа заявить свои права на герцогство. В то время Англия и Франция уже несколько лет находились в состоянии конфликта (Столетняя война началась в 1337 году). Эдуард III объявил себя королём Франции, и Жан де Монфор принес оммаж ему. А Карл де Блуа поклялся в верности своему дяде, Филиппу VI.

В 1341 году французы взяли в плен Жана де Монфора и отдали герцогство Карлу де Блуа, но в 1342 году Эдуард III высадился в Бресте. Жана де Монфора бросили в тюрьму, Жанна Фландрская сошла с ума. В 1343 году было заключено перемирие.

Status quo соблюдался вплоть до поражения французов в битве при Оре в 1364 году. Победа проанглийской партии позволила в 1365 году заключить первый Герандский договор, который сделал законным наследником Жана IV Храброго, сына Жана II де Монфора. Жан в свою очередь подписал союзный договор с Англией.

Правление в Бретани Монфоров

После утверждения титула герцога Бретани, Жан IV правил спокойно, только столкнувшись с восстанием Оливье де Клиссона. Герцоги Бретани из дома де Монфор приносили оммаж королю Франции за графство Монфор-л'Амори. Жан IV скончался в 1399 году, передав титул своему сыну Жану V Мудрому. Его старший сын, Франсуа Любимый, унаследовал Бретань после смерти отца в 1442 году, но сам не оставил наследников. Он скончался через восемь лет после смерти отца, в 1450 году, и герцогом Бретани стал его младший брат Пьер II Простой.

Следующим герцогом Бретани стал сын Жана IV Артур III, коннетабль Франции. Через год, в декабре 1458 года он умер в Нанте и был похоронен в городском соборе. После его смерти наследником герцогства оказался Франциск II, сын Ричарда, графа Этампа, Манта, Бенона и Вертю. В 1488 году Франциск скончался, и герцогиней стала его малолетняя дочь Анна.

Присоединение к Франции

Когда началась война за Бретонское наследство, Максимилиан I, император Священной Римской империи, не упустил возможности вмешаться в этот конфликт на стороне герцогини Анны, которую обещали ему в жёны. На стороне Максимилиана и Анны выступили также Англия и Кастилия. Ещё при жизни отца Анны Бретонской, герцога Бретани Франциска II, Максимилиан получил официальное согласие на брак. 19 декабря 1490 года в Ренне состоялся его брак по доверенности с Анной Бретонской, однако сам Максимилиан, занятый решением проблем с Венгерским королевством, в Бретань не спешил. Этим воспользовалась Анна де Божё, регентша при короле Франции Карле VIII, обручённым с малолетней дочерью Максимилиана. Не желая, чтобы Бретань досталась Максимилиану и пока он не прибыл в Бретань для завершения брака, Анна и Карл решились на поход в герцогство под предлогом, что король является сюзереном Бретани и герцогиня обязана получить у него разрешение на брак. Поход возглавил молодой король. Он захватил Ренн и потребовал от Анны стать его женой. Брак был заключён 6 декабря 1491 года в замке Ланже на Луаре, после чего а Бретань вошла в состав французского королевства.

Этот брак вызвал осуждение во всей Европе. В том числе был недоволен и папа римский Иннокентий VIII, поскольку Карл не дождался разрешения на разрыв предыдущей помолвки с Маргаритой. Уязвлённый же Максимилиан обвинил Карла в бесчестности и постарался, чтобы дурная слава о французском короле распространилась повсеместно. При этом ему пришлось отказаться от войны против Франции, поскольку имперские князья отказались финансировать его личную месть. Однако Максимилиану удалось вернуть Франш-Конте, разгромив французов у Санлиса в 1493 году, но развить свой успех не смог. По Санлисскому миру Карл был вынужден признать это завоевание, кроме того Франция официально признала права Габсбургов на правление в Нидерландах.

Бретонское герцогство таким образом оказалось в личной унии с французской короной, однако, сохранила обособленность от королевского домена, Анна в качестве его правящей герцогини управляла им самостоятельно. После смерти в 1498 году Карла VIII чтобы не допустить расторжения унии (брак Карла и Анны остался бездетным) его наследник Людовик XII также вступил в брак с овдовевшей Анной Бретонской (с первой женой Жанной, Людовик развелся с разрешения папы Александра VI). Дочь от этого брака, Клод, ставшая герцогиней Бретани после смерти Анны, была выдана замуж за двоюродного племянника Людовика XII, Францискa, графа Алансона, в 1515 году унаследовавшего французский престол под именем Франциска I, сделав его тем самым также герцогом. Франциск передал герцогство своему сыну Франциску III в 1524 году после смерти его матери Анны.

В 1532 году Франциск I, используя военную силу, добился от бретонского парламента издания акта о неразрывности унии между французской короной и герцогством Бретань. Бретань, таким образом, была фактически превращена во французскую провинцию, однако сохранила внутреннее самоуправление. В Бретани продолжал действовать сословно-представительный орган — Штаты Бретани, ведавший в том числе и вопросами налогообложения.

В 1536 году Франциск III скончался. Герцогство Бретань перешло ко второму сыну короля Франциска I Генриху II, ставшего королём Франции после смерти Франциска I в 1547 году. Титулярным герцогом Бретани был до восшествия на престол в 1559 году после смерти Генриха II его сын Франциск II.

Феодальные владения на территории герцогства

В состав герцогства входил ряд феодальных владений, являвшихся вассалами бретонских герцогов. После присоединения Бретани к французской короне некоторые из них сами получили статус герцогства.

Графства

• Графство Корнуай (брет. Kernev)
• Графство Генгам (брет. Gwengamp)
• Графство Нант (брет. Naoned)
• Графство Поэр (лат. Poucher)
• Графство Пентьевр (брет. Penteur), позже герцогство
• Графство Ренн (брет. Roazhon)
• Графство Трегор (Трегье) (брет. Landreger)
• Графство Ванн (брет. Gwened)

Виконтства

• Виконтство Леон (брет. Leon)
• Виконтство Пороэт (брет. Pourc'hoad)
• Виконтство Роан (Роган)

Сеньории

• Сеньория Фужер
• Сеньория Витр
• Сеньория Гоэлё
• Сеньория Динан
• Сеньория Доль
• Сеньория Авогур
• Сеньория Монфор-де-Бретань

Церковные владения

• Архиепископство Доль
• Епископство Ренн
• Епископство Ванн

См. также

• Список герцогов Бретани

Литература

• Флодоард. [www.vostlit.info/Texts/rus/Flodoard/frameFlodoard.htm Анналы]. // Рихер Реймский. История. / Пер. с лат., сост., коммент. и указ. А. В. Тарасовой ; отв. ред. И. С. Филиппов. — М.: РОССПЭН, 1997. — ISBN 5-86004-074-1.
• [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k55624v La chronique de Nantes] (570 environ-1049) / Présentée et annotée par René Merlet. — Paris: 1996.
• Chédeville André, Guillotel Hubert. La Bretagne féodale XIe-XIIIe siècle. — Editions Ouest France, 1987.
• Le Journal de la Bretagne des origines à nos jours, (dir. Jacques Marseille — éditions Larousse, Paris, 2001).
• Joëlle Quaghebeur. La Cornouaille du IXe au XIIe siècle : Mémoire, pouvoirs, noblesse. Société archéologique du Finistère (2001).
• John T. Koch. Celtic culture : a historical encyclopedia. ABC Clio Eds (2006)
• André Chédeville, Noël-Yves Tonnerre. La Bretagne féodale XI—XIII. Ouest-France Université Rennes (1987).
• Arthur de La Borderie. Histoire de Bretagne: Réédition Joseph Floch Imprimeur Éditeur à Mayenne (1975).
• Jean-Christophe Cassard. Houel Huuel, comte de Cornouaille puis duc de Bretagne (circa 1030—1084). Société archéologique du Finistère, Tome CXVII, année 1988.
• Étienne Gasche. Petite histoire des Rois et Ducs de Bretagne, éditions Yoran Embanner, 2006.
• Émile Gabory. L’Union de la Bretagne à la France: Anne de Bretagne, duchesse et reine, Plon, 1941.
• Louis Mélennec. Le Rattachement de la Bretagne à la France, Université Paris IV, Mémoire de DEA, 2001.
• Joël Cornette. Histoire de la Bretagne et des Bretons, Seuil, 2005.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/BRITTANY.htm#_Toc216697257 DUKES of BRITTANY] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 28 декабря 2009. [www.webcitation.org/65aPHwWyX Архивировано из первоисточника 20 февраля 2012].
• [genealogy.euweb.cz/pan/bretagne.html Genealogy of the Dukes of Brittany] (англ.). genealogy.euweb. Проверено 29 декабря 2009. [www.webcitation.org/66u8IucCX Архивировано из первоисточника 14 апреля 2012].
• [www.lexilogos.com/bretagne_drapeau.htm Drapeau breton] (фр.). lexilogos.com. Проверено 29 декабря 2009. [www.webcitation.org/66u8JTS9v Архивировано из первоисточника 14 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Бретань (герцогство)

– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.