Бриан О’Нилл

Бриан О’Нилл англ. Brian O'Neill, Baron Dungannon
2-й барон Данганнон
1558 — 1562
Предшественник:	Мэттью О’Нилл
Преемник:	Хью О’Нилл
Рождение:	Ольстер, Северная Ирландия
Смерть:	18 апреля 1562(1562-04-18) Ольстер, Северная Ирландия
Род:	О'Ниллы
Отец:	Мэттью О’Нилл
Мать:	Джоан Магуайр

Бриан О’Нилл (Бриан МакБарон О’Нейлл) (убит 18 апреля 1562) — ирландский аристократ, 2-й барон Данганнон (1558—1562), старший сын Мэттью О’Нилла (1520—1558), 1-го графа Данганнона (1542—1558), и внук Конна Бакаха О’Нилла (ок. 1480—1559), короля Тир Эогайна (1519—1559) и 1-го графа Тирона (1542—1559). Представитель ирландской династии О’Нилл из Ольстера.

Биография

Бриан О’Нилл был старшим сыном Мэттью О’Нилла (1520—1558), 1-го барона Данганнона (1542—1558), незаконнорожденного сына Конна Бакаха О’Нилла (ок. 1480—1559), короля Тир Эогайна в Ольстере (1519—1559). Матерью Бриана была Джоан Магуайр (ум. 1600), дочери Константина Магуайра. У Бриана было два младших брата: Хью, граф Тирон (ок. 1550—1616) и Кормак (ум. 1613).

В 1542 году король Тир Эогайна Конн Баках О’Нилл, сопровождаемый своим сыном Мэттью, совершил поездку в Англию, где принес ленную присягу на верность английскому королю Генриху VIII Тюдору, отказавшись от своего ирландского королевского титула. Генрих VIII пожаловал Конну Бакаху О’Ниллу титул графа Тирона, а его бастард Мэттью получил титул барона Данганнона и право на наследование графского титула после смерти своего отца.

В 1558 году Мэттью О’Нилл, барон Данганнон, был убит своим сводным братом и соперником Шейном О’Ниллом (ок. 1530—1567), законным сыном Конна Бакаха от первого брака. В 1559 году после смерти Конна Бакаха О’Нилла власть в Тироне унаследовал его сын Шейн О’Нилл (1559—1567). Однако английская администрация в Дублине в лице наместника графа Сассекса не признавала Шейна О’Нилла в качестве преемника отца и поддерживали его племянников, сыновей Мэттью О’Нилла. После гибели Мэттью его старший сын Бриан О’Нилл унаследовал титул барона Данганнона, также он признавался английскими властями в качестве 2-го графа Тирона.

В 1562 году Шейн и Бриан О’Ниллы получили от английского правительство приказ явиться в Лондон, где королева Елизавета Тюдор и её советники должны были разрешить их спор о наследстве. Шейн О’Нилл прибыл в Лондон, где признал верховную власть английской короны. Королева Елизавета признала Шейна главой клана О’Нилл, но отказалась утвердить его в качестве графа Тирона. Его племянник Бриан О’Нилл, выехавший из Ньюри в Карлингфорд, по пути попал в засаду и был убит Турлохом Луйнехом О’Ниллом, действовавшим по приказу Шейна. Преемником Бриана в качестве 3-го барона Данганнона стал его младший брат Хью О’Нилл (ок. 1550—1616), который в 1585 году получил титул графа Тирона, а в 1593 году возглавил клан О’Нилл в Ольстере.

Источники

• Falls, Cyril. Elizabeth’s Irish Wars. Syracuse University Press, 1997.
• Morgan, Hiram. Tyrone’s Rebellion. Boydell Press, 1999.

Отрывок, характеризующий Бриан О’Нилл

Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.