Бригада Голани
Поделись знанием:
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
| חֲטִיבַת גּוֹלָנִי 1-я пехотная бригада «Голани» | |
 Эмблема бригады «Голани» | |
| Годы существования |
22 февраля 1948 года |
|---|---|
| Страна | |
| Подчинение | |
| Входит в |
бронетанковую дивизию «Гааш» |
| Тип |
пехота |
| Девиз |
Бригада номер 1 |
| Цвета |
коричневый берет, зелёно-жёлтое знамя |
| Марш |
גולני שלי (Мой Голани) |
| Командиры | |
| Действующий командир | |
| Известные командиры | |
1-я пехотная бригада «Голани» (ивр. חטיבת גולני) — пехотная бригада Aрмии обороны Израиля, сформирована 22 февраля 1948. Дислоцирована в Северном военном округе.
Содержание
Состав
В состав бригады входят:
- 12-й пехотный батальон «Бара́к»;
- 13-й пехотный батальон «Гидео́н»;
- 51-й пехотный батальон «Ха-Бокъи́м ха-ришо́н»;
- 621-й батальон особого назначения «Эгоз»;
- 631-й рекогносцировочный батальон (ивр. גדס"ר гадса́р), включающий рекогносцировочную роту (ивр. פלס"ר пальса́р) («Сайе́рет Гола́ни»), противотанковую роту (ивр. פלנ"ט пальна́т) и инженерную роту (ивр. פלחה"ן пальха́hан);
- Тренировочная база бригады (ивр. בא"ח גולני бах Гола́ни);
- Рота связи бригадного подчинения (ивр. פלחי"ק пальхи́к).
Участие в боевых действиях
Бригада участвовала в боевых действиях в ходе Войны за Независимость. По её завершении, в 1950-е годы была задействована в рейдах на сирийской (1951) и египетской (1955) территории. Во время Синайской кампании 1956 года выполняла задачу по захвату района города Рафа в Синайской пустыне. Бригада участвовала в арабо-израильских войнах 1967 и 1973 годов. Во время войны в Ливане 1982 года она провела одну из своих самых известных операций, взяв штурмом замок крестоносцев Бофор, удерживавшийся подразделениями ООП.
С 2000г «Голани» выполняет задачи в пределах северной границы Израиля и в Самарии (северная часть, главным образом Дженин). В 2002 году 13 батальон бригады «Голани» был направлен на усиление бригады Гивати в секторе Газа, где выполнял специальные операции в районе северной газы, бейт-ханун, ханьюнес по нейтрализации наводчиков ракет касам. В результате операции были достигнуты серьёзные результаты и присутствие Голани в секторе газа было восстановлено.
Во время Второй ливанской войны 2006 года одно из подразделений бригады (51-й батальон, состоявший из срочников) понесло серьёзные потери в ходе штурма и прочёсывания населённого пункта Бинт-Джбейль на юге Ливана, превращённого боевиками организации «Хезболла» в укреплённый район.
Бригада принимала участие в операции «Литой свинец» в декабре 2008 — январе 2009 в секторе Газа.
Символика
Эмблема бригады — зелёное оливковое дерево с корнями на жёлтом фоне. Зелёный и жёлтый — цвета лугов Голанских высот, где бригада первоначально дислоцировалась. Оливковое дерево известно своими сильными корнями, проникающими вглубь и цепко держащимися за почву. Это символ прочной связи бригады с историческим наследием Израиля. Жёлтый фон — напоминание о той роли, которую бригада сыграла в войне 1948 года на юге страны, где она взяла штурмом самый южный город страны — Эйлат. Первыми солдатами бригады были еврейские крестьяне и недавние иммигранты. Коричневые береты военнослужащих символизируют землю Израиля — своим цветом они резко отличаются от ярких цветов беретов военнослужащих других пехотных бригад армии Израиля (фиолетовый, ярко зелёный, красный). Свои береты бригада получила в знак заслуг военнослужащих её роты специального назначения — спецназ (Sayeret Golani) во время операции по освобождению заложников в аэропорту Энтеббе, Уганда (1976).
Снаряжение
 |
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
На снаряжении бригады, как и у других пехотных бригад АОИ, находятся бронетранспортеры Ахзарит, с 2010 года бригада находится в процессе освоения тяжелых бронетранспортеров Намер. Основным стрелковым вооружением с 2008 по 2011 год был компактный Тавор CTAR 21, c 2012 — укороченный MTAR-21 (Micro TAR).
Командиры бригады
| Имя | Период | Комментарий |
| Моше Ман | февраль — май 1948 | |
| Мишаэль Шахам | май — июль 1948 | |
| Нахум Голан | 1948 — 1950 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Дан Ланер | 1950 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Авраам Йоффе | 1950 — 1951 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Меир Амит | 1951 — 1952 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) и директор «Моссада» |
| Асаф Симхони | 1952 — 1954 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Иссахар Шадми | 1954 — 1955 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Хаим Бен-Давид | 1955 — 1956 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Биньямин Гибли | 1956 — 1957 | |
| Аарон Дорон | 1957 — 1958 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Эльад Пелед | 1958 — 1960 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Аарон Ярив | 1960 — 1961 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Мордехай Гур | 1961 — 1963 | В дальнейшем генерал-лейтенант (рав-алуф), 10-й Начальник Генштаба армии |
| Ури Бар-Рацон | 1963 — 1965 | |
| Шломо Альтон | 1965 — 1966 | В дальнейшем погиб от ранения, полученного во время Шестидневной войны |
| Йона Эфрат | 1966 — 1968 | Командир бригады во время Шестидневной войны; в дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Йекутиэль Адам | 1968 — 1970 | В дальнейшем генерал-майор (алуф); погиб во время Ливанской войны |
| Йехуда Голан | 1970 — 1972 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Амир Дрори | 1972 — 1974 | Командир бригады во время Войны Судного дня; в дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Ури Симхони | 1974 — 1975 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Хаим Биньямини | 1975 — 1976 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Ури Саги | 1976 — 1977 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Амир Реувени | 1977 — 1978 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Давид Кац | 1978 — 1980 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Илан Биран | 1980 — 1981 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Эрвин Лави | 1981 — 1982 | Командир бригады во время Ливанской войны; в дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Иммануэль Харт | 1982 — 1984 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Цви Полег | 1984 — 1986 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Габи Офир | 1986 — 1987 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Габи Ашкенази | 1987 — 1988 | В дальнейшем генерал-лейтенант (рав-алуф), 19-й Начальник Генштаба армии |
| Барух Шпигель | 1988 — 1990 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Моше Цин | 1990 — 1991 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Яир Наве | 1991 — 1993 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Моше Каплински | 1993 — 1995 | В дальнейшем генерал-майор (алуф) |
| Эрез Герштейн | 1995 — 1997 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф); погиб в Ливане |
| Гади Айзенкот | 1997 — 1999 | В дальнейшем генерал-лейтенант (рав-алуф), 21-й Начальник Генштаба армии. |
| Шмуэль Закай | 1999 — 2001 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Моше («Чико») Тамир | 2001— 2003 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Эрез Цукерман | 2003 — 2005 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Тамир Ядай | 2005 — 2008 | Командир бригады во время Второй ливанской войны; в дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Ави Пелед | 2008 — 2010 | |
| Офек Бухрис | 2010 — 2012 | В дальнейшем бригадный генерал (тат-алуф) |
| Янив Асор | 2012[1] — 2014 | |
| Рассан Элиан | с июня 2014[2] |
Напишите отзыв о статье "Бригада Голани"
Ссылки
- [www.golani.co.il/show_item.asp?itemId=62&levelId=60583&itemType=0 Официальный сайт бригады Голани] (иврит)
- [www.idf.il/1516-en/Dover.aspx Бригада Голани на сайте АОИ] (англ.)
- [midrasha.net/article.php?id=2756 Бригада Голани] — на сайте «Мидраша Ционит»
- [www.isayeret.com/content/units/land/infantry/guide.htm Спецподразделения Голани] (англ.)
- [ilmuseums.com/museum_rus.asp?id=110 Музей героизма дивизии Голани]
- [golani.livedns.co.il/ Инженерная рота Голани] (иврит)
Примечания
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Бригада Голани
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
