Бриньоле, Джакомо-Мария
| Джакомо Мария Бриньоле итал. Giacomo Maria Brignole <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 4 марта 1779 — 4 марта 1781 | |||
| Предшественник: | Джузеппе Ломеллини | ||
| Преемник: | Марко-Антонио Джентиле | ||
| 17 ноября 1795 — 17 июня 1797 | |||
| Предшественник: | Джузеппе-Мария Дориа | ||
| Преемник: | должность упразднена | ||
| |||
| 26 июня 1797 — 17 января 1798 | |||
| Предшественник: | должность учреждена | ||
| Преемник: | должность упразднена | ||
| Рождение: | 10 сентября 1724 Генуя | ||
| Смерть: | 21 декабря 1801 (77 лет) Флоренция | ||
| Отец: | Франческо Мария Бриньоле | ||
| Мать: | Лавиния Спинола | ||
| Супруга: | Барбара Дураццо | ||
| Дети: | шестеро | ||
Джакомо Мария Бриньоле (итал. Giacomo Maria Brignole; Генуя, 1724 — Флоренция, 1801) — дож Генуэзской республики. Он был последним дожем Генуи и единственным в истории, кто был избран дважды.
Содержание
Биография
Родился в 1724 году в семье генуэзских аристократов. Сын Франческо Марии Бриньоле и Лавинии Спинолы. О его юности практически ничего не известно, как и о периоде обучения. Известно, что в молодости он занимался коммерцией, так что первой его должностью в республике стал пост в магистрате торговли и финансов. Был внесен в Золотую книгу городского дворянства в 1746 году, служил в магистрате вина.
На посту защитника Банка Сан-Джорджо в ходе 1763 года он вступил в конфликт со Стефано Ломеллини, который обвинял его в злоупотреблениях, но это не сказалось на карьере Джакомо. Он в это время занимался строительством военного госпиталя в заливе Ла-Специя, способствовал возобновлению политических и коммерческих связей с Испанией, при поддержке семьи Гримальди.
Джакомо считался консерватором и очень религиозным человеком. Он отрицательно комментировал существовавшее политическое управление, экономику и правосудие, заявляя о необходимости проведения реформ и возрождения мощи республики.
Имя Джакомо появляется в списках сенаторов Республики в 1767 году, государственных обвинителей в 1770 году, членов Верховного синдикатория в 1773 году и членов магистрата войны с 1775 до 1776 годы. На сессии Малого Совета в декабре 1778 года он в очередной раз раскритиковал экономическое управление и правовую систему Генуи. На более поздней встрече, состоявшейся в январе 1779 года, он открыто заявил другим членам Малого Совета, что имеет готовый план реформ, и это, безусловно, способствовало его избранию на должность дожа. 198 голосами из 321, Джакомо был избран 4 марта 1779 года новым дожем Генуи, 176-м в республиканской истории.
Первое правление
Церемония коронации состоялась 13 сентября 1779 года в церкви Св. Амвросия, так как зал Большого Совета во Дворце дожей был в состоянии реконструкции после пожара 1777 года. Первый мандат Бриньоле был отмечен жестокой эпидемией оспы, которая быстро распространилась по всей территории республики из-за многочисленных набегов берберских пиратов вдоль побережья. Успешная экспедиция против пиратов во главе с Джироламо Дураццо, брата дожа, позволила капитану Джованни Де Марчи захватить несколько пиратских шебек.
Его мандат истек 4 марта 1781 года, и бывший дож вошел в состав магистрата границ. В 1788—1796 годах он был президентом коллегии государственных инквизиторов и в этом качестве сумел протолкнуть, в конце 1790 года, закон о более жестком регулировании цензуры.
Второе правление и отречение
17 ноября 1796 года Джакомо был избран дожем во второй раз — уникальный случай в истории Республики Генуя. В трудное время он отказался от торжеств и церемонии коронации.
В условиях близости войск Наполеона Бонапарта к границам Генуи политика дожа была нацелена на поддержание нейтралитета (в частности, он не присоединился к австро-сардинской коалиции против Франции). Ситуация стала ухудшаться по мере новых победоносных наполеоновских сражений, что неизбежно вызвало появление сторонников французского императора среди знати и представителей генуэзского народа. Прибывший в Геную представитель Франции Шарль Гийом Фэпуль имел прямое указание от Наполеона следить за событиями в столице республики. В мае 1797 года последовали аресты некоторых якобинцев, которые организовали массовые беспорядки в городе, что фактически разделило генуэзское общество по вопросу поддержки Наполеона. В столкновениях с генуэзскими якобинцами участвовал также сын дожа, Джан Карло Бриньоле.
После перехода французских войск через Альпы, возможно, желая обеспечить себе сохранение высоких должностей в новом генуэзском государстве, Джакомо Мария Бриньоле предпочел отречься от власти 14 июня 1797 года.
Президент Лигурийской республики
Республика Генуя была ликвидирована Наполеоном, но бывший дож Бриньоле был выбран в качестве дожа временного правительства вновь образованной Лигурийской республики из двенадцати сенаторов, а также представителей различных профранцузских знатных семей.
26 июня, по инициативе юриста Гаэтано Марре и самого Бриньоле, должность дожа была переименована в Президента временного правительства Лигурийской республики. Бриньоле сохранял пост представителя марионеточного государства до 17 января 1798 года, когда, по приказу французских властей, некоторые известные жители Генуи, так называемые «опасные люди», были изгнаны из государства. Среди них были бывший дож Джакомо Мария Бриньоле, Стефано Риварола, братья Джироламо и Джованни Баттиста Серра, якобинец Гаспаре Саули. Братья Серра переехали в Милан, Бриньоле и Саули — во Флоренцию, Риварола — в свои земли в Кьявари.
Бриньоле поселился в монастыре святого Павлина во Флоренции, где умер 21 декабря 1801 года.
Личная жизнь
Был женат на Барбаре Дураццо, от которой имел шестерых детей. Старший сын Джан Карло был министром финансов Королевства Сардинии с 1816 до 1824 года.
Библиография
- Sergio Buonadonna, Mario Mercenaro, Rosso doge. I dogi della Repubblica di Genova dal 1339 al 1797, Genova, De Ferrari Editori, 2007.
Напишите отзыв о статье "Бриньоле, Джакомо-Мария"
Отрывок, характеризующий Бриньоле, Джакомо-Мария
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
