Брирвуд, Эдвард

Эдвард Брирвуд
англ. Edward Brerewood
Место рождения:	Честер
Научная сфера:	математик, астроном, филолог, археолог, педагог
Место работы:	Грешем-колледж
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	St Mary Hall

Эдвард (Эдуард) Брирвуд (англ. Edward Brerewood; 1565—1613) — английский математик, астроном, филолог, археолог и педагог.

Биография

Эдвард Брирвуд родился в 1565 году в Честере, где отец его был городским судьей, а затем трижды переизбирался мэром. Учился сперва в Королевской школе родного города («The King’s School»), затем в Оксфорде в «Brasenose College». По окончании последнего перешёл в «St Mary Hall» при Оксфордском университете.

В 1596 году Брирвуд стал первым профессором астрономии в Грешем-колледже (англ. Gresham-college) расположенном в столице Великобритании городе Лондоне, где и проработал практически до самой смерти.

В конце XIX — начале XX века на страницах «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона» была дана следующая оценка его научным изысканиям: «Как математик, Б. пользовался у своих соотечественников величайшим авторитетом; не менее выдавался он своими познаниями в области археологии, особенно необыкновенно ясными для своего времени представлениями в области филологии. Он писал много, но при жизни своей из скромности ничего не печатал».

Из трудов учёного, изданных после его смерти (племянником последнего Робертом, которому Эдвард Брирвуд завещал своё состояние и библиотеку), следует отметить много раз перепечатанные: «De ponderibus et pretiis veterum nummorum eorumque cum recentioribus collatione» (Лондон, 1614) и «Изыскания касательно разнообразия языков и верований в основных частях света» (Лондон, 1614). Последнее сочинение было переведено на латинский, французский и немецкий языки. Среди всего прочего, он выдвигал предположение, что коренные американцы происходят от «тартар», а те, в свою очередь — от Десяти потерянных колен (вслед за Гийомом Постелем).

Эдвард Брирвуд умер 4 ноября 1613 года в Лондоне и был похоронен в церкви Святой Елены. Почти четыреста лет спустя британский историк Кристофер Хилл отметил, что никто глубже Бирвуда не осветил социальные аспекты прений о субботничестве.

Избранная библиография

• De ponderibus et pretiis veterum nummorum, eorumque cum recentioribus collatione, London, 1614. This was first published by his nephew, and afterwards inserted in the 'Apparatus' of the Biblia Polyglotta, by Brian Walton, and also in the Critici Sacri, vol. viii.
• Enquiries touching the Diversities of Languages and Religions through the chief parts of the world, London, 1614, 1622, 1635, 1647, &c. This was likewise published by his nephew, and afterwards translated into French by J. de la Montagne, Paris, 1640, and into Latin by John Johnston. Richard Simon made some remarks on Brerewood’s work, under the pseudonym of le Sieur de Moni, in a treatise entitled Histoire critique de la créance et des coûtumes des nations du Levant, Frankfort (really printed at Amsterdam), 1684. In 1693 it was reprinted, and again since that date with the following alterations in the title:—Histoire critique des dogmes, des controverses, des coûtumes, et des ceremonies des Chretiens orientaux.
• Elementa Logicæ, in gratiam studiosæ juventutis in academia Oxoniensi, London, 1614, 1615, &c.
• Tractatus quidam logici de prædicabilibus, et prædicamentis, Oxford, 1628, 1637, &c. This book was first published by Thomas Sixesmith, M. A., fellow of Brasenose College, Oxford. A manuscript of it is preserved in Queen’s College library in that university. The work is sometimes quoted as 'Brerewood de moribus.'
• 'Tractatus duo: quorum primus est de meteoris, secundus de oculo,' Oxford, 1631, 1638. These two tracts were also published by Sixesmith.
• A Treatise of the Sabbath, Oxford, 1630, 1631. This book was written as a letter to Nicholas Byfield, preacher at Chester, having been occasioned by a sermon of his relating to the morality of the Sabbath. It is dated from Gresham House 15 July 1611. Richard Byfield, Nicholas’s brother, wrote a reply to it.
• Mr. Byfield’s Answer, with Mr. Brerewood’s Reply, Oxford, 1631. These were both printed together, with the second edition of the former.
• A second Treatise of the Sabbath, or an Explication of the Fourth Commandment, Oxford, 1632.
• Commentarii in Ethica Aristotelis, Oxford, 1640. These commentaries relate only to the first four books, and were published by Sixesmith.
• A Declaration of the Patriarchal Government of the antient Church, Oxford, 1641, London, 1647, Bremen, 1701. The Oxford edition is subjoined to a treatise called 'The original of Bishops and Metropolitans, briefly laid down by Archbishop Ussher,' &c.

Литература

• Brerewood, Edward (DNB00)  (англ.)

Отрывок, характеризующий Брирвуд, Эдвард

– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»