Британская крона

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Крона (англ. crown — корона) — название английских, а затем британских монет в 5 шиллингов.





История английской кроны

Первоначально так назвали золотую монету, выпущенную в небольшом количестве в 1526 году королём Генрихом VIII в подражание французской золотой монете «золотой экю с солнцем». Она получила название «крона с розой» (на реверсе была изображена роза на гербовом щите) и приравнивалась к 4 шиллингам 6 пенсам. В настоящее время имеются только единичные экземпляры этой монеты.
В том же 1526 году (или в начале 1527 года) начали выпускать новую золотую монету — так называемую «крону с двойной розой». Она была приравнена к 5 шиллингам, весила 3,11 г и содержала 2,85 г золота.

В 1551 году была выпущена первая серебряная крона с изображением короля Эдуарда VI. Она также приравнивалась к 5 шиллингам и весила 31,014 г (содержала 28,546 г серебра), то есть соответствовала европейскому талеру. Серебряную крону выпускали в течение 1551-54 годов.

Королева Елизавета (1558—1603) возобновила чеканку золотой кроны, но снизила её вес до 2,78 г (2,55 г золота). В 1601 году чеканка золотой кроны приостановилась и вновь была начата чеканка серебряной кроны.

Король Яков I (1603-25) одновременно чеканил как золотую крону (так называемую «британскую»), так и серебряную крону (вес её был снижен до 29,807 г, а содержание серебра — до 27,527 г). Обе монеты приравнивались 5 шиллингам.

Одновременная чеканка золотой и серебряной кроны продолжалась вплоть до 1662 года, после чего в 1663 году золотую крону в качестве основной золотой монеты Англии сменила гинея.

Регулярная чеканка серебряных крон достоинством 5 шиллингов продолжалась до 1751 года, после чего в связи с большим дефицитом серебра в Англии прекратилась на 67 лет.

В этот период нужда в крупной серебряной монете привела к неофициальному обращению в качестве «кроны» испанской монеты в 8 реалов; в 1797 году для её легализации на монете стали чеканить восьмиугольный штамп с портретом короля Георга III. В 1804 году Английский банк перечеканил испанские доллары: на аверс надчеканивали изображение английского короля Георга III, на реверс — надпись Bank of England, дату 1804 и номинал 5 shillings и dollar.

В 1818 после долгого перерыва была возобновлена регулярная чеканка собственно английской кроны. Монета стала весить 28,276 г серебра 925-й пробы (содержала 26,155 г чистого серебра). На аверсе был изображён портрет монарха, на реверсе — сюжет «Святой Георгий, убивающий змея».
Этот высокохудожественный штемпель создал итальянский медальер Бенедетто Пеструччи, работавший на Лондонском монетном дворе в 1816-25 годах (штемпель со Святым Георгием использовали также при чеканке соверена и полсоверена).
Кроны со Святым Георгием на реверсе чеканили при Георге III, Георге IV, затем при королеве Виктории1887 года) и короле Эдуарде VII (1902). Последний раз Святой Георгий появился на кроне Георга VI («Фестивальная» крона 1951 года).

Нередко кроны выпускали в качестве наградных или коллекционных монет.

При королеве Виктории кроны чеканили в 1844-45 и 1847 годах, причём в 1847 году было выпущено два разных варианта монеты, один из которых — так называемая «готическая» крона.
С 1887 года начата регулярная чеканка кроны (с 1893 года — с новым портретом). При Эдуарде VII крону выпускали только в 1902 году.
При Георге V её чеканили ежегодно с 1927 по 1936 год, в 1935 году выпустили специальную юбилейную крону в честь 25-летнего юбилея царствования Георга V .
В царствование короля Георга VI выпустили два варианта крон: коронационную (1937) и «фестивальную» (1951; из медно-никелевого сплава, так как все английские монеты с 1947 года стали чеканить из этого сплава; на реверсе опять использовали изображение Святого Георгия, убивающего змея).
Королева Елизавета II выпускала в обращение кроны из медно-никелевого сплава: коронационную (1953), обычную крону в 1960 году и в 1965 году на смерть Уинстона Черчилля.
На некоторых кронах чеканили номинал 5 шиллингов.

Английская монета полкроны

В 1526 году, тогда же когда была выпущена первая золотая крона, была выпущена и золотая монета полкроны (half crown).
Позже, как и крону, монеты полкроны периодически выпускали в золоте и серебре (первая серебряная полкрона была выпущена в 1551 году). В 1751—1816 годах монету полкроны не выпускали, после чего стали чеканить регулярно. Монета весила 14,1 г и имела в диаметре 32 мм. Эти параметры сохранялись вплоть до перехода на десятичную монетную систему в 1971 году.
С 1947 года выпускались медно-никелевые полкроны.

Монету полкроны выпускала также Ирландия до перехода на десятичную систему (в последний раз была выпущена в 1967 году).

Английская двойная крона

В 1604-19 годах при короле Якове I вместо монеты в полсоверена чеканили золотую монету в две кроны, но уже в 1611 году в связи с ростом стоимости золота её приравняли к 11 шиллингам (а не 10, как две кроны).
Позже золотую монету в две кроны чеканили при Карле I и позже вплоть до 1662 года.

Влияние английской кроны

По образцу Великобритании крону чеканили некоторые её доминионы.

Английская крона после 1971 года

После перехода Великобритании на десятичную монетную систему размер кроны унаследовала монета 25 пенсов: она весила 28,28 г и имела диаметр 38,61 мм. Выпускали юбилейные 25 пенсов из медно-никелевого сплава (чеканили также коллекционные серебряные экземпляры); с 1990 года в связи с инфляцией роль юбилейной «кроны» стала выполнять монета 5 фунтов (5 pounds).

Напишите отзыв о статье "Британская крона"

Ссылки

  • [royalcoins.ru/uk.html Монеты Англии и Великобритании] каталог на русском языке
  • [www.tclayton.demon.co.uk/ Монеты Англии и Великобритании]  (англ.)


Отрывок, характеризующий Британская крона

Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.