Британская оккупация Фарерских островов

Британская оккупация Фарерских островов, также известная как операция «Валентина», произошла в 1940 году во время Второй мировой войны, сразу же после оккупации Германией территорий Дании и Норвегии. Великобритания в апреле 1940 года заняли стратегически важные Фарерские острова, бывшие колонией Дании, для предотвращения их захвата Германией. Британские войска покинули острова вскоре после окончания войны.

Оккупация

К моменту высадки британских войск Фарерские острова имели статус амта (графства) Дании. После вторжения германских войск в Данию 9 апреля 1940 года Уинстон Черчилль — тогда Первый Лорд Адмиралтейства — объявил 11 апреля в Палате общин, что Фарерские острова должны быть заняты британцами:

«Также в этот момент мы оккупируем Фарерские острова, принадлежащие Дании, которые имеют большое стратегическое значение и чьи жители показали готовность радушно принять нас. Мы должны оградить Фарерские острова от всех тягот войны и утвердиться там на море и в воздухе, пока не наступит момент, когда острова могут быть возвращены Дании, освобождённой от рабства, в котором она оказалась в результате германской агрессии».

Его выступление транслировалось по радио BBC. В тот же день самолёт Королевских ВВС был замечен в небе над Торсхавном.

12 апреля началась операция «Валентина»: два эсминца Королевского ВМФ прибыли в гавань Торсхавна. После встречи их капитанов с Карлом Ооге Гильбертом, префектом островов, и Кристианом Джурхусом, главой лёгтинга, фарерского парламента, было созвано экстренное заседание лёгтинга. Некоторые его члены, поддерживавшие идею независимости островов от Дании, попытались воспользоваться ситуацией и провозгласить независимость, но оказались в меньшинстве. В итоге было сделано официальное заявление, в котором признавалась оккупация островов: отныне города Торсхавн и Аргир затемнялись ночью, почта и телеграф находились под цензурой, а перемещение автотранспортных средств ночью без специального разрешения было строжайше запрещено.

13 апреля крейсер Королевского флота HMS «Саффолк» прибыл в Торсхавн. Полковник Санделл (британский военачальник) и Фредерик Мэйсон (новый британский консул на Фарерских островах) встретились с датским префектом. Префект в беседе высказал Санделлу формальный протест против его действий, хотя Гильберт утверждал, что из-за оккупации Дании он не может официально представлять датское правительство. Он в итоге принял основные британские условия оккупации в обмен на обещание, что Великобритания не будет вмешиваться во внутренние дела островов. Официальный протест, однако, был сделан лёгтингом, который при этом высказал пожелание, чтобы отношения между населением и оккупантами были мирными. На практике между англичанами и властями Фарерских островов действительно поддерживались хорошие отношения.

В мае 1940 года королевские морские пехотинцы были заменены шотландским полком скаутов Ловата. В 1942 году скауты, в свою очередь, были заменены шотландскими стрелками-кэмероновцами. С 1944 года британский воинский контингент на островах был значительно уменьшен.

Заметным «гостем» на Фарерских островах во время Второй мировой войны был писатель Эрик Линклейтер, присутствовавший на них в качестве офицера британской армии. Его роман «Тьма лета», вышедший в 1956 году, посвящён Фарерским островам в годы войны. Он также написал книгу «Северные гарнизоны: армия на войне» (1941), а также написал предисловие к книге 1948 года Кеннета Вильямсона «Атлантические острова: Изучение фарерской жизни и культуры».

Последствия

Британскими ветеранами в соборе Торсхавна была установлена памятная доска с выражением благодарности за доброту, оказанную им фарерскими гражданами в период оккупации. Около 170 браков было заключено между британскими солдатами и фарерскими женщинами. Британский консул Фредерик Мэйсон (1913—2008 г.г.) сам женился на местной женщине Карен Рорхолм. Впоследствии они покинули Фарерские острова: в 1943 году он был назначен британским консулом в Колоне, Панама, позднее, как сэр Фредерик Мэйсон, был послом Великобритании в Чили (1966—1970) и, наконец, постоянным представителем Великобритании в Женеве при отделении ООН (1971—1973).

Фарерские острова во время войны подвергались отдельным атакам немецкой авиации, но никогда не было даже попытки какого-либо полномасштабного вторжения. Дрейфующие морские мины оказались серьёзной проблемой и привели к потере множества рыболовных судов и их экипажей. Траулер Nýggjaberg был потоплен 28 марта 1942 года около Исландии: погиб 21 фарерский моряк, это стало самой большой единовременной людской потерей островов в войне. Во время войны фарерские корабли поднимали фарерский флаг, а на бортах их краской было написано «„FAROES / FØROYAR“», чтобы Королевский флот мог опознавать эти корабли как «дружественные».

Чтобы предотвратить инфляцию, на датских банкнотах в обращении на островах были поставлены отметки с указанием их действия только на территории островов. Датская крона (на Фарерских островах) соответствовала 22,4 датской кроны к 1 стерлингу. Чрезвычайные банкноты были выпущены, и специальные банкноты позднее были напечатаны компанией Бредбери Уилкинсона в Англии.

Во время оккупации лёгтингу была предоставлена абсолютная законодательная власть, хотя реально он получил её после оккупации Германией Дании. Хотя Исландия стала независимой республикой в 1944 году, Черчилль отказался изменять конституционный статус Фарер, пока Дания остаётся под немецкой оккупацией. После освобождения Дании и окончания Второй мировой войны в Европе оккупация островов была прекращена в мае 1945 года; последний британский солдат покинул Фареры в сентябре 1945 года. Опыт военного самоуправления, однако, означал, что возвращение Фарер к довоенному статусу амта (графства) был не только непопулярен, но и нереален. Референдум о независимости прошёл в 1946 году; впоследствии, в 1948 году, островам была предоставлена автономия (пусть и в рамках Датского королевства).

Крупнейший «памятник» британского военного присутствия на островах — взлётно-посадочная полоса аэропорта Вагар. Другим напоминанием об оккупации являются береговые орудия в крепости Скансин в Торсхавне, которая служила штаб-квартирой для британской армии. Ещё одним «наследием» тех времён является любовь фарерцев к блюду «рыба и чипсы» и британскому шоколаду, такому как Daily Milk, который легко купить во всех магазинах на островах, но практически не достать в самой Дании.

В 1990 году фарерское правительство организовало Британскую неделю в честь празднования 50-летия со дня начала дружественной оккупации. В праздновании приняли участие HMS «Бриллиант» и королевские морские пехотинцы. Сэр Фредерик Мэйсон, бывший британский консул на Фарерах тех лет, также присутствовал.

Потери

Более 200 фарерских моряков погибли в море во время Второй мировой войны — в первую очередь из-за боевых действий. Памятник им стоит в торсхавнском городском парке. Несколько фарерских судов было либо разбомблено, либо потоплено немецкими подводными лодками или дрейфующими морскими минами (рыболовные фарерские суда вели промысел в водах около Исландии и Фарер и потом продавали улов в Великобритании).

Аэродром

Единственный аэродром на Фарерах был построен в 1942—1943 годах на острове Вагар королевскими военными инженерами британской армии. Большинство британских военнослужащих на Фарерах было размещено на Вагаре и в основном работало на строительстве аэродрома. После войны аэродром был заброшен, однако в 1963 году был открыт вновь, но уже как гражданский аэропорт. Левостороннее движение на дорогах Вагара сохранялось, пока британские войска не покинули остров.

Фарерский флаг

После оккупации Германией Дании Британское Адмиралтейство запретило Фарерским островам использовать на своих кораблях датский флаг. Это имело большое значение ввиду крайней важности рыболовного флота для экономики Фарер. После долгих дискуссий между британскими оккупационными властями, правительством островов и датским префектом, а затем между министерством иностранных дел Великобритании и датским послом в Лондоне 25 апреля 1940 года британские власти признали фарерский флаг — меркид — в качестве «гражданского символа» Фарер. Традиционный герб Фарерских островов, однако, не был признан вплоть до официального введения самоуправления 23 марта 1948 года.

Иллюстрации

Памятная почтовая марка 2005 года, иллюстрирующая дружбу англичан и фарерцев во время оккупации.   Памятник новозеландскому лётчику Уистлеру, погибшему на Фарерах, возле Вагарского аэропорта.   Марка с изображением траулера Nýggjaberg, потопленного 28 марта 1942 года.   Орудия береговой артиллерии британских войск в крепости Скансин в гавани Торсхавна.   Следы от британских казарм в окрестностях аэропорта на Вагаре.

См. также

• Вторжение в Исландию (1940)
• Фарерские острова
• Дания во Второй мировой войне
• Датско-норвежская операция

Отрывок, характеризующий Британская оккупация Фарерских островов

Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.