Британская экспедиция на Джомолунгму (1933)

Британская экспедиция на Джомолунгму 1933 года — четвёртая экспедиция на Джомолунгму.

Как и предыдущие экспедиции, она не имела успеха в восхождении на вершину. Но при попытках восхождения, участники экспедиции Лоуренс Вагер (англ. Lawrence Wager) и Перси Вин-Харрис (англ. Percy Wyn-Harris), а после Франк Смит (англ. Frank Smythe) установили новые мировые рекорды высоты восхождения без кислородных приборов. Эти рекорды были побиты только в 1978 году, когда Райнхольд Месснер и Петер Хабелер (англ. Peter Habeler) дошли до вершины Джомолунгмы без использования кислородного оборудования. Кроме того, Вагер и Вин-Харрес, идя к вершине по флангам Северной стены, нашли ледоруб Эндрю Ирвина — пропавшего без вести участника предыдущей экспедиции на Джомолунгму 1924 года.

Предыстория

После безуспешных попыток покорить Джомолунгму в 1922 и 1924 годах, британцам пришлось ждать восемь лет. Только в августе 1932 года Далай-лама XIII дал им разрешение на проход к Джомолунгме с севера, со стороны Тибета — с условием, что все альпинисты, участвующие в экспедиции, будут из Великобритании. Получить такое разрешение Далай-ламы удалось в результате совместной работы Министерства по делам Индии, правительства Индии и подполковника Веира (англ. J. L. R. Weir), британского политического агента в Сиккиме. Британцы постарались как можно быстрее провести эту экспедицию из-за опасений, что немцы, незадолго перед тем предпринявшие горные экспедиции на Канченджангу и Нангапарбат, могут опередить британцев и первыми взойти на вершину Джомолунгмы.

Подготовка

Материальное обеспечение

Комитет Джомолунгмы выделил на нужды предстоящей экспедиции 5000 фунтов стерлингов; в то время как необходимые затраты оценивались в 11 — 13 тысяч. Оставшиеся средства удалось получить благодаря издательскому договору Руттледжа с британским издательством «Hodder & Stoughton», а также с газетой «The Daily Telegraph», и королю Георгу V, подарившему экспедиции ещё £100. Многие компании поставляли оборудование для экспедиции бесплатно или со скидкой.

Для нужд экспедиции были приобретены палатки пяти различных типов:

• Одна 16-местная общая палатка производства «Silver and Edgington».
• Три 14-местные круглые палатки производства «Muir Mills of Cawnpore», предназначенные для носильщиков; на практике в одну такую палатку иногда помещался 21 человек.
• Три шестиместные арктические палатки производства «Camp and Sports». Такая палатка представляла собой «гибрид» арктической палатки Уоткинса и юрты и, по словам Грина (Greene), выглядела «как рождественский пудниг без веточек». Как утверждал руководитель экспедиции Руттледж, эти палатки во многом определили успехи экспедиции: они смогли выдержать снежные бури, когда стояли в Лагере III на Восточном Ронгбуке.
• Две палатки Мида производства «Silver and Edgington».
• Одна модифицированная палатка Мида производства «Burns of Manchester».

В дополнение, ещё несколько лёгких аварийных палаток было куплено Лонгландом.

Фирмы «Burns of Manchester» и «Silver and Edgington» также поставляли экспедиции спальные мешки, включая сдвоенные спальные мешки новейшей по тем временам модели. «Йегер» (англ. «Jaeger») поставляла вкладыши в спальные мешки. Джордж Лоундерс (англ. George Lowndes) снабдил экспедицию специальным мешком-убежищем, в котором трое человек могли укрыться, если они не смогут добраться до своих палаток. Кожаные горные ботинки с шипованными подошвами для высокогорного похода предоставил Роберт Лори (англ. Robert Lawrie) из Бернли, а обувь для использования на подходе к Джомолунгме – «John Marlow and Son» и «F. P. Baker and Co». Кемпинговые ботинки из овечьей кожи и шерсти, доходящие до коленей, были от компании «Clarke, Son and Morland». Доктор Т. Магор Карделл (T. Magor Cardell) совместно с мистером Хамблином (Hamblin) специально для экспедиции разработали и изготовили высокогорные защитные очки со стёклами, тонированными в оранжевый цвет. Ледорубы и кошки были закуплены у нескольких поставщиков, в том числе у «Horeschowsky» в Австрии. Портянки, изготовленные в Кашмире по рекомендациям генерала Брюса, также были взяты с собой. Бил/Бейл (Beale) из Лондона предоставил 2000 футов (617 м) альпинистской верёвки из «Альпийского клуба» и тонкой ненагрузочной верёвки(англ. light line). Ещё столько же верёвки дал Джонс (Jones) из Ливерпуля.

Как и предыдущие экспедиции, эта экспедиция взяла с собой баллоны с кислородом. Но было решено использовать их только при подъёме выше Северного седла, и только в аварийных случаях либо в случае неудачной акклиматизации. Грин работал в тандеме с «Британской ассоциацией снабжения кислородом» (англ. British Association of Oxygen Supply) и «Siebe, Gorman & Co.», в результате чего была разработана новая 12¾ lb модель кислородного прибора , в которой больше не было расходомера, но был свисток, сигнализировавший о прохождении кислорода через клапан.

Подбор участников

Назначение руководителя экспедиции было в компетенции «Комитета Джомолунгмы». Наиболее очевидным выбором был генерал Чарльз Гранвиль Брюс, который руководил двумя предыдущими экспедициями на Джомолгунгму — но он был недоступен. Предложения возглавить новую экспедицию получили ещё двое участников прежних экспедиций: бригадир Эдвард Феликс Нортон, который по военной службе недавно получил новое назначение на должность в Олдершоте, и майор Джеффри Брюс (Geoffrey Bruce), ожидавший нового назначения на пост в город Кветта. Но они оба отклонили эти предложения. В результате экспедицию возглавил сорокавосьмилетний Хью Руттледж (англ. Hugh Ruttledge), ранее не совершавший восхождений на большие высоты.

Этот выбор оказался неожиданным для всех, включая самого Руттледжа, который, хоть и был ветераном гималайских географических исследований, не имел опыта передового альпинизма; кроме того, он страдал хромотой после несчастного случая на охоте на кабана.

Руттледжу было поручено выбрать других участников экспедиции из числа британских альпинистов, в чём ему помогал консультативный подкомитет (Э. Ф. Нортон, Т. Дж. Лонгстафф (англ. T. G. Longstaff), Сидни Спенсер (Sydney Spencer)), а также Джеффри Уинтроп Янг (англ. Geoffrey Winthrop Young). Конечно, Руттледж стремился привлечь к участию в экспедиции альпинистов, уже побывавших на Джомолунгме. Но ни Ноэль Оделл (англ. Noel Odell), ни Говард Сомервелл (англ. Howard Somervell) не смогли принять участие в этой экспедиции. А Эдвард Шеббаре (Edward Shebbeare), который был ответственен за транспортировку в экспедиции 1924 года, снова получил ту же работу; но в этой экспедиции он стал ещё заместителем руководителя, и в свои 49 лет оказался самым старшим среди её участников. Другой опытный человек — Колин Г. Кроуфорд (англ. Colin G. Crawford) — был в экспедиции на Джомолунгму в 1922 году. Остальные участники собираемой экспедиции также уже имели гималайский опыт. Среди них стоит отметить Шиптона (Shipton), покорившего Камет и Кению, и Смита (Smythe), который не только взошёл на Камет, но также участвовал в международной экспедиции на Канченджангу вместе с профессором Диренфётом (Dyrenfurth). Бирни (Birnie) тоже был участником экспедиции на Камет, в ней он отвечал за транспортировку.

Примечательно, что в состав экспедиции не вошли несколько ведущих британских скалолазов того времени: Альф Бридж (Alf Bridge), Колин Киркус (англ. Colin Kirkus) и Морис Линнелл (Maurice Linnell). Их не взяли вследствие определённого предубеждения, которое разделяли члены подкомитета и сам Руттледж, заявивший тогда: «Я всё более и более склоняюсь к мнению, что мы должны остерегаться северной британской школы скалолазов, если мы идём на Эверест. По отдельности они, вероятно, хорошие люди; но [вместе] они представляют собой закрытую корпорацию и, как мне кажется, презирают каждого, кто не из их собственного клана».

Участники экспедиции

В результате всего этого отбора участников, в основной состав экспедиции вошли шестнадцать человек. Все они были британскими подданными. По словам Руттледжа, все участники экспедиции, кроме него самого, Шеббаре и двух радистов, были выбраны «с вполне определённой мыслью о том, что они должны быть способными принять участие в финальных штурмах горы».

Имя	Функция	Профессия
Хью Руттледж (англ. Hugh Ruttledge)	Руководитель экспедиции	Служащий Индийской гражданской службы (англ. Indian Civil Service)
Эдвард О. Шеббаре (Edward O. Shebbeare)	Заместитель руководителя, ответственный за транспортировку	Служащий Индийской лесной службы
Капитан Э. Ст. Дж. Бирни (E. St. J. Birnie)	Альпинист	Солдат Двенадцатой кавалерии пограничных сил (Кавалерии Сэма Брауна) (англ. Sam Browne’s Cavalry)
Майор Х. Баустид (H. Boustead)	Альпинист	Солдат Суданских оборонительных сил (Суданского верблюжьего корпуса) (англ. Sudan Defence Force/Sudan Camel Corps)
Т. А. Броклибанк (T. A. Brocklebank)	Альпинист	Выпускник Кембриджа
Ч. Г. Кроуфорд (C. G. Crawford)	Альпинист	Служащий Индийской гражданской службы
Доктор Чарльз Раймонд Грин (англ. Charles Raymond Greene)	Основной врач экспедиции и альпинист	Врач
Джон Лоренс (Джек) Лонгланд (англ. John Laurence "Jack" Longland)	Альпинист	Преподаватель английского языка в Даремском университете
Доктор У. Мак-Лин (W. McLean)	Второй врач экспедиции и альпинист	Сотрудник «Миссии к евреям» (англ. Mission to the Jews) в Иерусалиме
Эрик Эрл Шиптон (англ. Eric Earle Shipton)	Альпинист	Кофейный плантатор в Кении
У. Р. Смижт-Виндхам (W. R. Smijth-Windham)	Радист	Солдат
Фрэнсис Сидней Смит (англ. Francis Sydney Smythe)	Альпинист	Вольнозанятый искатель приключений
Э. Ч. Томпсон (E. C. Thompson)	Радист	Солдат
Лоренс Рикард Вагер (англ. Lawrence Rickard Wager)	Альпинист	Преподаватель геологии
Г. Вуд-Жонсон (G. Wood-Johnson)	Альпинист	Чайный плантатор
Перси Вин-Харрис (англ. Percy Wyn-Harris)	Альпинист	Служащий Кенийской гражданской службы

Все участники экспедиции, жившие в Великобритании, должны были пройти определённые физические и психологические тесты в медицинском подразделении британских ВВС. Финальный тест проводил доктор Клод Уилсон (Claude Wilson).

Выход на маршрут

Основная экспедиционная партия отплыла из Англии 20 января 1933 года. Останавливались в Гибралтаре, где поднимались на Гибралтарскую скалу, и в Адене. Во время плавания участники экспедиции обсуждали проблемы предстоящего восхождения на Джомолунгму, места установки лагерей на её северном склоне, а так же учили непальский язык (учителем был Кроуфорд). Экспедиционная партия сошла на берег в Бомбее, где им помогал Борехам (C. E. Boreham), управляющий складами армии и флота. Руттледж повёл участников экспедиции на экскурсии по достопримечательностям Агры и Фатехпур-Сикри. Далее их путь пролегал через Калькутту, где их принимал губернатор Бенгалии сэр Джон Андерсон (англ. John Anderson), в Дарджилинг, где Смит, Грин и Бирни сошлись вместе, в то время как Руттледж отправился в Силигури, чтобы там встретиться с Шеббаре и организовать транспортировку грузов экспедиции.

А в Дарджилинге двое шерпов — Нима Дордже (Nima Dorje) и Санам Топге (Sanam Topgye), которые уже работали в экспедиции с Руттеджем в 1932 году, снова были наняты и отправились в округ Солукхумбу, чтобы найти там ещё людей, согласных поработать носильщиками британской экспедиции. Ллакпар Чеди (Llakpar Chedi), Лэва (Lewa) и Нурсанг (Nursang) были выбраны сирдарами (бригадирами носильщиков). Также участвовал Нима Тендруп, ветеран многих экспедиций на Джомолунгму, и некоторое количество шерпов, ранее работавших в германских экспедициях на Канченджангу. Переводчиком экспедиция стал Карма Паул (Karma Paul), ранее участвовавший в британских экспедициях на Джомолунгму 1922 и 1924 года. Все носильщики прошли медицинское обследование в больнице Дарджилинга, и у 34 % этих людей были выявлены внутренние паразитарные заболевания. Выявленных больных, однако, взяли в экспедицию, но надели на них пижамы в сине-белую полоску и нумерованные идентификационные диски.

2 марта у здания «Дарджилингского клуба плантаторов» (англ. Darjeeling Planters' Club) ламы из монастыря Гхум провели церемонию, благословив всех участников экспедиции. Руттледж отметил, что «церемония проводилась с тихим достоинством, и ни один не был ни возвышен, ни забыт»

Первоначально планировалось идти к Джомолунгме по кратчайшему и наиболее прямому пути через перевал Себу Ла, но тот перевал был ещё заснеженным. Пришлось выбрать альтернативный маршрут, более длинный, через долину Чумби и посёлок Пагри (он же Пари Дзонг). На этом этапе пути экспедиционная партия разделилась на два отряда, намереваясь вновь соединиться в Гауце. Лонгланд и Шиптон шли впереди остальных, чтобы приобрести припасы в Калимпонге. Первый отряд отправился в путь 3 марта; в нём шли новички, не имевшие опыта путешествий в Гималаях. Более опытные путешественники, включая Руттледжа, Шеббаре, Грина, Смита и Бирни, отправились вслед за ними 8 марта. В Калимпонге тибетский правительственный торговец Пангда Цанг (Pangda Tsang) указал, что мулы с грузами экспедиции должны проследовать в Кампа Дзонг через Джелеп Ла, и потому третий отряд экспедиции, в котором шли Смижт-Виндхам, Томпсон и Карма Паул, сопровождал этот вьючный поезд, собираясь соединиться со вторым отрядом в Чомо.

Дальше экспедиция двигалась через Педонг и Пахёнг (Pakhyong), пока не дошла до Гангтока, столицы Сиккима, в котором находилась почтовая служба Лобсанга Церинга; он принял почту от экспедиции и направил её в Калькутту. Ф. Уильямсон (F. Williamson), политический агент в Сиккиме, вручил экспедиции паспорт с печатью Правительства Тибета. В этот документ были внесены имена четырнадцати, а не шестнадцати участников экспедиции: два радиста почему-то не были включены, и это позднее озадачили дипона Пипитанга (но проблему удалось решить с помощью телеграммы Уильямсону. Экспедиционная партия также встречалась с чогьялом Сиккима, а после отправилась в Карпонанг, Цомго и перешла перевал Нату-Ла, с которого четверо участников экспедиции поднимались на пик Чомунко (5330 метров над уровнем моря).

С перевала они спустились в Чумбитанг, а оттуда проследовали до Чомо (Ятунга), и, наконец, до монастыря Хаджук (Khajuk), лама и монахи которого были очень озадачены и не могли понять, почему это вдруг кому-то захотелось покорять Джомолунгму. Капитан А. А. Руссел (A. A. Russell), Британский торговый агент в Ятунге, встретив экспедицию, вместе с её участниками пошёл на игру в поло, утроенную Вудом-Джонсоном (Wood-Johnson). Вся экспедиция собралась вместе в Гауце, и там же Руттледж назначил Шеббаре своим заместителем. Здесь погода становилась более холодной, и вечером 22 марта прошёл первый снегопад на этом пути экспедиции.

Миновав 25 марта Пагри Дзонг, на Танг Ла экспедиция отклонилась от планового маршрута из-за сильного ветра со снегом, спустилась до Шабра Шубра (Shabra Shubra), а потом направилась через перевалы Донгка Ла и Чаго Ла в земли Лимбуи в Тацанг. 29 марта экспедиция прибыла в Кампа Дзонг через перевал, с которого они первый раз увидели Джомолунгму, находящуюся в сотне миль оттуда.

В Кампа Дзонге, с его захватывающей «архитектурной красотой высшего порядка», Руттледж переоделся в одежду типа местной: тибетскую шёлковую тогу с овчинной подкладкой, перетянутую красным поясом, но на голову надел складной цилиндр, который привёз из Англии с первоначальным намерением отдать его лучшему носильщику в качества награды — чтобы встретить няпалу. Сам Руттледж оставил такой комментарий к этому: «Эффект превзошёл все ожидания. Здесь, очевидно, был мужчина, уважаемый в своей стране. Глубина звала в глубину в наиболее дружелюбной манере, и наши переговоры были полностью успешными» Няпала пригласил экспедиционную партию на экскурсию по дзонгу. В тех же местах был похоронен учёный и альпинист А. М. Келлас (англ. Alexander Mitchell Kellas), участник разведывательной экспедиции 1921 года, умерший на пути к горе. Участники экспедиции 1933 года посетили его могилу, установили там новую каменную плиту и совершили небольшую церемонию над ней.

Туда же, в Кампа Дзонг, прибыл караван яков, управляемый Лонгландом, который доставил дополнительные припасы для экспедиции. 2 апреля экспедиционная партия вышла из Кампа Дзонга и направилась в Тенгке Дзонг (Tengkye Dzong), минуя Лингга и Менде. Там участники экспедиции ещё поразвлекались: сначала сыграли в футбол, потом Баустид показал бокс, а Лонгланд — прыжки с бамбуковым шестом (что было заснято Смитом). Покинув этот городок 5 апреля, партия отправилась в Кхенгу через перевал Бахман Дортэ́ (Bahman Dopté). В Кхенгу Лопсанг Церинг упал со своего пони и сломал себе ключицу. Грин дал ему обезболивающее средство, что неожиданно вызвало остановку сердца, и только интенсивная реанимация с использованием кордиамина спасла шерпу жизнь.

Экспедиции пришлось дважды переходить вброд реку Чиблунг-Чу (Chiblung-Chu) перед тем, как они разбили лагерь в Джикьёпе (Jikyop), затем их путь лежал до Трангсо-Чумбаба (Trangso-Chumbab) и Кйишонга (Kyishong), а ещё дальше — по горам, которых Шеббаре сравнивал с «лунными горами»; и шли люди по этим горам до тех пор, пока не дошли до Шелкар Дзонга — восхитившего их тибетского поселения, где были белые дома и два монастыря. Руттледж охарактеризовал Шелкар как «очаровательное место, где начинается сказка». Но в этих сказочных на вид местах в то время была эпидемия оспы; и, что ещё хуже, там у экспедиции украли часть снаряжения, включая горные ботинки и палатку Мида, а также часть съестных припасов. За это дзонгпен на следующий день выпорол погонщиков багажного каравана — но вора так и не нашли. Здесь же, в Шелкаре, впервые были установлены арктические палатки экспедиции — чтобы опробовать их. Вин-Харрис оказался неплохим парикмахером и подстриг волосы другим участникам экспедиции. 13 апреля все снова двинулись в путь — вверх на перевал Панг Ла (5200 метров н.у.м.), и снова вниз — в Ташидзом (Tashidzom), где лошадок-пони поставили в конюшню.

15 апреля — Чё-Дзонг (Chö-Dzong). С холма, возвышавшегося над ним, открывался хороший вид на Джомолунгму, особенно если рассматривать гору в морской телескоп. Северная стена предстала относительно свободной от снега, и хорошо были видны уступы на ней, по которым ранее шёл Нортон, но которые, по словам Руттледжа, выглядели «заметно трудными» для прохождения. А нависающая Вторая ступень представлялась вообще «чудовищным препятствием». Склоны около вершины виделись вполне проходимыми, но «главной проблемой было добраться до них через ужасные плиты на станах кулуара».

Руттледж так описал это:

Темнота сгущалась по мере того, как длинные тучи собирались вокруг вершины. Мы спускались в лагерь в сдержанно-оптимистическом настроении. По крайней мере, с такого расстояния мы в первый раз детально рассмотрели гору, на которую нам предстояло идти, и смогли вынести собственные суждения. К тому времени мы уже пробыли под горой достаточно долго, и потому хорошо представляли себе, какие именно трудности нам придётся преодолеть.

Оригинальный текст (англ.)  

Darkness began to fall as long clouds drifted across the summit. We descended to camp in a mood of qualified optimism. At least we had been able, for the first time, to see for ourselves, to form a judgement of our own, and from a distance which allowed of a fairly true perspective. Henceforth we should be too much under the mountain to estimate our difficulties with any accuracy.

Джомолунгма была уже близко. Оставался один переход — вверх по долине Ронгбук до монастыря Ронгбук. Карма Паул, переводчик экспедиции, был послан вперёд, чтобы попросить аудиенции ламы монастыря. Благословение ламы было важно как для тибетских носильщиков экспедиции, так и для тех, кто пришёл сюда из Солакхумбу (Непал). Лама откликнулся на просьбу, и потом спросил Руттледжа, имеет ли тот отношение к генералу Брюсу — руководителю предыдущей экспедиции, также побывавшей в этом монастыре. Затем лама благословил каждого участника экспедиции индивидуально, возлагая своё дордже на голову каждому, произнося при этом мантру «Ом мани падме хум».

Горные лагеря

17 апреля эта экспедиция установила свой базовый лагерь там же, где и предыдущие: в четырёх милях от монастыря Ронгбук. Некоторые из участников экспедиции заболели: Кроуфорд — бронхитом, Вин-Харрис — гриппом, Томпсон — сердечным заболеванием. У носильщика Онди обнаружилась двусторонняя пневмония, из-за чего он вместе с Кроуфордом и Мак-Лином отправился обратно в Ронгбук.

Несмотря на это, все продолжали усердно работать над обустройством нижних лагерей. Соблюдался принцип: каждый лагерь должен быть полностью оборудован и снабжён всем необходимым прежде, чем участники экспедиции пойдут выше, до места следующего лагеря. Это позволяло в случае неблагоприятной погоды переждать ненастье в лагере, а не покидать его.

Радисты Смижт-Виндхам и Томпсон быстро приступили к работе. В одной из палаток была оборудована «радиорубка», антенну установили на двух мачтах. Для питания радиостанции использовались ветрогенератор и бензогенератор. 20 апреля радисты приняли сигнал, переданный из Дарджилинга.

Солдат гуркхской армии, старший сержант (Havildar-Major) Гагган Сингх (Gaggan Singh), охранял казну экспедиции, хранящуюся в базовом лагере, а двое его подчинённых, сержанты Лачман Сингх (Lachman Singh) и (Bahadur Gurung), стерегли другие лагеря на леднике.

На пути от Шелкар-Дзонга и до Лагеря II экспедиция нанимала местных тибетских работников, чтобы сберечь силы высотным носильщикам. 21 апреля был разбит Лагерь I в 360 метрах от Восточного Ронгбука, и Смит, Шиптон, Бирни, Баустид, Вуд-Джонсон и Броклибанк провели ночь в нём. А 26 апреля Смит, Шиптон, Баустид и Вуд-Джонсон установили Лагерь II — на западной стороне Восточного Ронгбука, на высоте примерно 6000 метров над уровнем моря. Этот лагерь стал «важным нервным центром на линиях коммуникации», а в его палатках могло разместиться не менее сорока человек.

2 мая Смит, Шиптон, Бирни, Баустид, Вуд-Джонсон и Лонгланд, при помощи носильщиков, установили Лагерь III (высота 6400). Предполагалось, что этот лагерь будет полностью независимым от базового лагеря, и сможет оперативно снабжать следующие горные лагеря, расположенные на ещё больших высотах.. Из Лагеря III можно было хорошо разглядеть Северное седло, и Руттледж заметил, что это «первая серьёзная горная проблема… лёд на крутом ледопаде находится в постоянном движении, из-за чего маршрут, который был вполне проходимым, на следующий год может оказаться перекрыт ледниковыми барьерами и расселинами». Кроме того, недалеко оттуда погибли под лавиной семеро носильщиков из экспедиции 1922 года. Участники экспедиции, помня о той трагедии, были очень осторожны в выборе пути подъёма на Северное седло. Им оставалось подняться примерно на 300 метров, чтобы оказаться на гребне седла и пойти по нему дальше к вершине. Но на эти триста метров высоты предстояло взбираться по ледяной стене. Экспедиция даже сделала дополнительный Лагерь III-а, расположив его как можно ближе к подножию ледопада, чтобы максимально облегчить восхождение на него. Но всё равно такой подъём оказался практически неосуществимым; Руттледж отметил, что «вырубание ступеней на этом склоне займёт не одну неделю». Это был тот же маршрут, по которому шла предыдущая экспедиция в 1922 году. Он вёл до уступа на нижней стороне расселины, находящейся ниже седла; на том уступе предполагалось установить Лагерь IV.

С 8 по 15 мая Смит, Шиптон, Грин, Лонгланд, Вин-Харрис, Вагер и Броклибанк взбирались по обледенелому склону и закрепляли на нём верёвки. Вырубленные ступени каждый день засыпа́ло снегом, и оттого на следующий день трудно было подниматься по ним. 12 мая Смит и Шиптон преодолевали последний этап подъёма — вертикальный лёд. На следующий день Лонгланд и Вагер смогли закрепить там верёвочную лестницу (одну из трёх подаренных экспедиции клубом «Yorkshire Rambling Club»). Но из-за ухудшившейся погоды Крофорд и Броклибанк только 15 мая смогли поставить Лагерь IV в запланированном месте, и в итога «эпопея с шестью подъёмами и спусками по склонам Северного седла… позволила партии высотных восходителей расположиться в безопасном месте».

Только после того, как Северное седло было таким образом достигнуто, стало возможным устанавливать следующие горные лагеря на ещё больших высотах. Однако между участниками экспедиции возникли разногласия насчёт места расположения Лагеря V.

20 мая Вин-Харрис, Бирни, Баустид и несколько носильщиков, отправившиеся для установки следующего лагеря, вдруг побросали всю свою поклажу прямо на склоне горы и вернулись в Лагерь IV; Вин-Харрис хотел подняться намного выше, чем остальные в этой партии. Руттледж узнал об этом происшествии из письма, которое было доставлено к нему в Лагерь III-а, и решил сам подняться в Лагерь IV и «исправить это положение». Он послал Вин-Харриса, Грина, Бирни и Баустида, а также носильщиков, разбить Лагерь V на высоте примерно 7770 метров над уровнем моря, а на следующий день — Лагерь VI ещё выше. Им помогал Лхакпа Чеди с восемью носильщиками. Бирни, Баустид и носильщики должны были спускаться в то время, когда Вагер и Лонгланд будут подниматься в Лагерь V; затем спустятся и они. После этого Шиптон и Смит пойдут в Лагерь V, затем в Лагерь VI — всё это для того, чтобы две группы восхождения были на местах и в готовности.

В результате Лагерь V появился 22 мая на высоте 7830 метров. Недалеко от него альпинисты обнаружили следы пребывания предшествующей британской экспедиции (1922 года): изорванную Меад-овскую палатку Джорджа Финча, рядом с которой валялось несколько кислородных баллонов. Один из них, как ни странно, остался в рабочем состоянии, пролежав там два года, и кислород из этого баллона помог Грину восстановить силы. Там же нашёлся неоткрытый контейнер с фотоплёнкой Kodak — но при ближайшем рассмотрении стало ясно, что ни одного снимка на эту плёнку так и не было сделано. Грин, который собирался продолжать восхождение, из-за проблемы с сердцем был вынужден покинуть Лагерь V и спускаться; Вагер во второй половине того же дня поднялся до Лагеря V и заменил Грина как напарника Вин-Харриса.

На следующий день, 23 мая, с рассвета похолодало, и пошёл снег. Но Шиптон и Смит при сильном ветре поднимались в Лагерь V.

Список литературы

• Corbett, G. L. [www.himalayanclub.org/journal/reviews-7/ Reviews] (англ.) // Himalayan Journal : журнал. — 1935. — Vol. 7.

• Glasby, Geoff. [www.geolsoc.org.uk/Geoscientist/Archive/December-2007/Skaergaard-Everest-and-more Geological Society - Skaergaard, Everest and more...]. www.geolsoc.org.uk. Проверено 21 августа 2013.
• Hoyland, Graham. Last Hours on Everest: The Gripping Story of Mallory and Irvine's Fatal Ascent. — London: HarperCollins, 2013.
• Ruttledge, Hugh. Everest 1933. — 2nd. — London: Hodder & Stoughton, 1941.
• Ruttledge, Hugh. [www.himalayanclub.org/journal/the-mount-everest-expedition-of-1933/ The Mount Everest Expedition of 1933] (англ.) // Himalayan Journal : журнал. — 1934. — Vol. 6.
• Salkeld, Audrey [www.oxforddnb.com/templates/article.jsp?articleid=35893&back= Hugh Ruttledge]. Oxford Dictionary of National Biography. OUP. Проверено 12 сентября 2013.
• Shipton, Eric. Large or Small // Mirrors in the Cliffs / Ken Wilson. — London: Diadem, 1983..
• Thompson, Simon. Unjustifiable Risk? The Story of British Climbing. — Milnthorpe: Cicerone Press, 2010.

Отрывок, характеризующий Британская экспедиция на Джомолунгму (1933)

Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…