Британские вторжения в вице-королевство Рио-де-Ла-Плата
| Британские вторжения в вице-королевство Рио-де-Ла-Плата | |||
| Основной конфликт: Французские революционные войны | |||
 Театр военных действий | |||
| Дата |
1806—1807 | ||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа испанцев | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Брита́нские вторже́ния в ви́це-короле́вство Ри́о-де-Ла-Пла́та (исп. Invasiones Inglesas del Río de la Plata) представляли собой серию неудачных попыток со стороны Великобритании завладеть испанскими колониями в Южной Америке. Вторжения продолжались с 1806 по 1807 год, в рамках Наполеоновских войн и союза Испании с Францией (Война четвёртой коалиции).
Вторжения можно разделить на две основные фазы. Первая началась захватом Буэнос-Айреса британской армией в июне 1806 года и закончилась разгромом англичан 46 дней спустя. Во второй фазе, в феврале 1807 года британские подкрепления овладели Монтевидео, а в июле попытались снова захватить Буэнос-Айрес, но были вновь разбиты и в конечном итоге вынуждены капитулировать.
Активное сопротивление местного населения привело к ряду изменений в политической жизни вице-королевства и способствовало росту национального самосознания креолов, были созданы местные военные соединения. Всё это создало предпосылки для Майской революции 1810 года и провозглашению независимости Аргентины в 1826 году.
Содержание
Причины вторжения
Вице-королевство Рио-де-Ла-Плата было самым молодым из четырёх существовавших в Америке, оно было выделено из вице-королевства Перу в 1776 году. Тем не менее оно страдало от тех же самых проблем, что и остальные испанские колонии — огромная территория, неразвитая система коммуникаций и очень слабая защищённость в сочетании с оппозиционными настроениями части креольской верхушки делали вице-королевство очень уязвимым.
Фактически, единственной причиной, по которой Британия не захватывала испанские колонии в Новом Свете, было отсутствие в этом необходимости. Несмотря на периодическое охлаждение отношений между государствами и даже военные действия, взаимовыгодная контрабандная торговля через порты Британской Вест-Индии или через португальскую Бразилию не прекращалась.
С другой стороны, торговля с испанскими колониями, несмотря на её важность, никогда не была жизненно необходимой для Британской империи: в 1805 году большая часть английского экспорта шла за пределы Европы: 27 % в США, 40 % в «другие части света» (включая Латинскую Америку), Старый свет импортировал оставшиеся 33 % товаров, таким образом даже потеря европейского рынка (как произошло после объявления Континентальной блокады в 1806 году) не вызывала бы необходимости в значительном расширении заокеанской торговли.
Даже после 12 декабря 1804 года, когда Испания объявила войну Великобритании и соединила свой флот с французским, британский премьер-министр Уильям Питт Младший не торопился атаковать испанские колонии. На тот момент непосредственное вторжение Наполеона грозило самой метрополии, и флот был занят блокадой французского побережья. Таким образом, непосредственных предпосылок к вторжению не было.
Планы вторжения
Одним из активных представителей национального движения в Южной Америке в конце XVIII — начале XIX вв. был Франсиско де Миранда, бывший офицер испанской армии, стремившийся к освобождению испанских колоний в Латинской Америке. Не найдя поддержки своим планам в США, Миранда отправился в 1785 году в Лондон где, благодаря протекции своего покровителя, бывшего губернатора британской Колонии Массачусетского залива Томаса Паунолла был принят премьер-министром империи Уильямом Питтом Младшим. Питт с интересом выслушал планы Миранды, но заявил, что реализовать что-то подобное можно только в случае войны между Британией и Испанией.
Тем не менее, Миранда остается в Лондоне, где поддерживает отношения с капитаном королевского флота Хоумом Пофаном, который и подготовил на основании идей венесуэльского революционера так называемый «меморандум Пофана». Меморандум, врученный премьер-министру Уильяму Питту и первому лорду Адмиралтейства Генри Мелвиллу в октябре 1804 года, несколько корректировал идеи Миранды: согласно ему экспедиция планировалась исключительно против вице-королевства Рио-де-Ла-Плата и малыми силами, Пофан заверял, что англичане будут встречены как освободители. Питт отвечал уклончиво, но при желании его слова можно было истолковать как разрешение. Что и сделал Пофан[1].
Экспедиция к мысу Доброй Надежды
В июне 1805 года капитан первого ранга Хоум Пофан получил приказ доставить экспедиционный корпус генерала Дэвида Бэда для захвата голландской Капской колонии. Британцы уже захватывали её в 1795 году, после оккупации Францией Республики Соединенных Провинций, но были вынуждены вернуть её новообразованной Батавской республике по Амьенскому миру 1802 года. Теперь, находясь в состоянии новой войны с Наполеоном и зная о слабости местной власти, британцы решили поставить Мыс Доброй Надежды под свой контроль.
4 января 1806 года британские силы с ходу взяли штурмом Кейптаун и подчинили Капскую Колонию. Месяц спустя Пофан узнал о разгроме австро-русской армии при Аустерлице и победе британского флота под Трафальгаром. Это означало, что Англии удалось сохранить господство на море, но она вновь осталась один на один с Наполеоном. В такой ситуации Пофан посчитал оправданным риском атаковать испанские колонии.
После небольшого торга генерал Бэд предоставил Пофану около тысячи солдат, взамен их командир бригадный генерал Бересфорд назначался командующим всех британских сил, действующих против Рио-де-Ла-Плата, а в случае захвата Буэнос-Айреса или Монтевидео получал пост губернатора. Это автоматически исключало провозглашение независимости колонии и означало потерю поддержки местного населения, являвшиеся краеугольными камнями «меморандума Пофана».
В Адмиралтейство было отправлено сообщение с описанием принятого решения. Не дожидаясь отрицательного ответа, Пофан отплыл в Южную Америку.
Первое вторжение
Согласно первоначальному плану должен был быть атакован Монтевидео, но, оценив мощь укреплений, Пофан отказался от этой идеи. Тяжёлой сухопутной артиллерией англичане не обладали, а глубина порта оказалась всё же недостаточной для использования кораблей с тяжёлой артиллерией. Кроме того, Пофан обнаружил, что в Буэнос-Айресе располагалась казна вице-королевства. Это окончательно решило вопрос в пользу столицы вице-королевства.
Ранним утром 24 июня английская эскадра, состоящая из восьми кораблей, попыталась высадить десант у Энсеньяда де Барраган, но под огнём пушек укреплений и пришвартованного здесь фрегата «Нептун» была вынуждены отойти в поисках более безопасного места. Сантьяго де Линьерс немедленно сообщил о происшедшем вице-королю, тот спешно издал указ, предписывающий всем способным держать оружие мужчинам вступить в ряды ополчения в течение трёх дней. 25 июня англичане начали высадку на побережье Кильмеса.
Маркиз де Собремонте направил к месту высадки отряд из 500 человек с двумя пушками и одной гаубицей под командованием бригадного генерала Педро де Арсе с приказом остановить или задержать англичан. Тем не менее, испанцы даже не попытались атаковать высаживающийся десант, поскольку мэр Кильмеса уверил их, что нападающим не удастся преодолеть болотистую местность, отделяющую пляж от собственно берега. Весь день шёл дождь, войска де Арсе занимали хорошо укреплённые позиции на береговых высотах, а англичанам при атаке пришлось бы подниматься по размокшему склону. Тем не менее, когда на следующий день Бересфорд построил свои войска и начал наступление, испанцы дали всего несколько залпов и, увидев, что те не произвели должного эффекта, обратились в бегство. Англичанам достались три орудия и неповреждённые укрепления. 27 июня у реки Риачуэло испанцы были вновь разбиты. После этого Рафаэль де Собремонте назначил бригадного генерала Игнасио де Ла Кинтана ответственным за переговоры о сдаче города, а сам покинул столицу и отправился в Кордову[2].
Богатые слои общества были недовольны приходом британцев. Тем не менее, большая часть политиков присягнула им на верность. Религиозные деятели также присягнули на верность после того, как британцы пообещали не притеснять католиков. Однако основная часть населения не принимала британцев. Торговцы были недовольны отменой испанской монополии на торговлю и открытие свободной торговли, так как это вредило их интересам; одним из их лидеров был Мартин де Альсага.
Альсага организовал рытьё секретного туннеля в форт, где были расположены британцы, с целью заминировать его взрывчаткой. Хуан Мартин де Пуэйрредон организовал ополчение неподалеку от города, но был обнаружен прежде, чем войска были готовы, и его отряд был разбит. Сантьяго де Линьерс, который был назначен охранять соседнюю береговую батарею, пробрался в город, чтобы оценить ситуацию. Он убедил Альсагу придерживаться своего плана и отправился в Монтевидео. Губернатор Руис Уидобро отдал в его распоряжение 550 ветеранов и 400 солдат, чтобы вернуться в Буэнос-Айрес и попытаться отбить город. Собремонте занимался тем же в Кордове, но Линьерс добрался до Буэнос-Айреса первым.
4 августа 1806 года Линьерс со своим отрядом высадился в Лас-Кончас, к северу от Буэнос-Айреса, и, соединившись с войсками из Буэнос-Айреса и отрядом милиции из Монтевидео, направился к городу. 10 августа он взял под свой контроль стратегические точки Мисерере и Эль-Ретиро, которые контролировали вход в город с севера и запада. Генерал Бересфорд сдался 14 августа. Совет горожан принял решение сместить Собремонте с его поста и назначить вместо него Линьерса. Как было сказано выше, побег Собремонте в начале войны сделал его крайне непопулярным среди жителей Буэнос-Айреса. Потому Собремонте больше не возвращался в Буэнос-Айрес, а вместо этого переехал в Монтевидео. Совет горожан также принял решение подготовить город к отражению возможного повторного нападения британских войск.
Предвидя возможность повторного вторжения, в городе были сформированы несколько отрядов ополченцев из испанцев и креолов, в том числе, так называемый «Полк патрициев», который на настоящий момент является старейшим полком аргентинской армии. Создание таких отрядов вызвало озабоченность испанской элиты, которая опасалась попытки отделения от испанской короны.
Во время первого вторжения 71-й пехотный полк потерял в бою оба своих полковых знамени, которые в настоящее время хранятся в Аргентине. Во время второго вторжения была предпринята попытка вернуть оба флага. Но они были отбиты милицией Буэнос-Айреса и вернулись в монастырь Санто-Доминго. Ещё два знамени Британского Королевского флота также хранятся в монастыре.
Второе вторжение
Битва за Монтевидео
3 февраля 1807 года Монтевидео, который защищали около 5000 солдат, был осаждён в 2 часа утра британским отрядом из 6000 человек под командованием генерала сэра Сэмюэля Аучмати и эскадрой под командованием адмирала сэра Чарльза Стерлинга. Так как подкрепление для защитников города находилось в пути из Буэнос-Айреса, было необходимо как можно скорее захватить город.
Город подвергся нападению со стороны 40-го полка и элитного 95-го (стрелкового) полка. На стенах британцы встретили серьёзное сопротивление испанских защитников, которые пытались остановить их продвижение, но они постепенно оттеснили обороняющихся. С другой стороны города был предпринят второй штурм, возглавляемый 87-м пехотным полком, атаковавшим горожан с тыла. Испанский губернатор Руис Уидобро принял ультиматум Аучмати о безоговорочной капитуляции около 5 часов утра. Испанцы потеряли убитыми и ранеными 1500 человек, ещё 2000 были взяты в плен, в то время как британцы потеряли убитыми и ранеными 600 человек. 10 мая генерал-лейтенант Джон Уайтлок прибыл в Монтевидео, чтобы принять командование британскими силами в Рио-де-ла-Плата. 27 июня он предпринял вторую попытку захватить Буэнос-Айрес.
Вторая битва за Буэнос-Айрес
1 июля армия во главе с Линьерсом храбро сражалась, но была разбита превосходящими силами британцев в окрестностях города. В этот решающий момент Уайтлок не предпринимал попыток войти в город, но два раза потребовал капитуляции города. Между тем, мэр Буэнос-Айреса Мартин де Альсага организовал оборону города и направил людей на рытье окопов, укрепление зданий и возведение баррикад, что осуществлялось с большой поддержкой креолов, которые жаждали независимости. Наконец, через 3 дня после того как Уайтлок вынудил войска Линьерса отступить, Уайтлок решил атаковать Буэнос-Айрес. Уверенный в превосходстве своих солдат, он разделил свою армию на 12 отрядов и предпринял атаку без поддержки артиллерии. Его армия была встречена на улицах смешанными отрядами милиции, в которые входили в том числе и 686 африканских рабов, усиленные местным первым батальоном морской пехоты и «Полком патрициев»[3]. Боевые действия продолжались на улицах Буэнос-Айреса 4 и 5 июля. Уайтлок недооценил важность городских боёв, в которых жители использовали кастрюли, наполненные горящей нефтью, которую они выливали на солдат с крыш домов, ранив несколько красных мундиров из 88-го полка.
К вечеру 5 июля британцы взяли под свой контроль районы Ретиро и Резедентиа, потеряв при этом около 70 офицеров и 1000 солдат, убитыми или ранеными, но центр города всё ещё был в руках защитников[4]. К этому времени контратакой ополченцев и колониальных войск были разбиты несколько британских отрядов, в том числе отряд Роберта Крауфорда и Денниса Пака. Тогда Уайтлок предложил 24-часовое перемирие, которое было отклонено Линьерсом, приказавшим начать артиллерийский обстрел британских позиций.
Потеряв 311 человек убитыми, 679 ранеными и 1808 взятыми в плен или пропавшими без вести, Уайтлок подписал перемирие с Линьерсом 12 августа[5]. Уайтлок покинул Рио-де-ла-Плата, прихватив с собой все британские силы из Буэнос-Айреса, Монтевидео и Колония-дель-Сакраменто. По возвращении в Великобританию он был осужден военно-полевым судом и уволен со службы, главным образом, за сдачу Монтевидео. Линьерс был позже назначен вице-королём Рио-де-ла-Плата под властью испанской короны.
См. также
- Англо-португальское вторжение в Рио-де-Ла-Плата
- Французская блокада Рио-де-ла-Платы
- Англо-французская блокада Рио-де-ла-Платы
Напишите отзыв о статье "Британские вторжения в вице-королевство Рио-де-Ла-Плата"
Примечания
Литература
- Félix Luna. Breve historia de los Argentinos. — Buenos Aires: Planeta/Espejo de la Argentina, 1994. — ISBN 950-742-415-6.
- Félix Luna. Los conflictos armados. — Buenos Aires: La Nación, 2003. — ISBN 950-49-1123-4.
- David Marley. Historic cities of the Americas: an illustrated encyclopedia. — ABC-CLIO, 2005. — Vol. 1.
Ссылки
- [www.argentina-rree.com/2/2-007.htm Британское вторжение в Рио-де-ла-Плата (исп.)]
Отрывок, характеризующий Британские вторжения в вице-королевство Рио-де-Ла-Плата
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.
– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.
Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
