Британский союз фашистов
| Британский союз фашистов | |
| англ. British Union of Fascists | |
 Флаг Британского союза фашистов | |
| Лидер: | |
|---|---|
| Дата основания: | |
| Дата роспуска: | |
| Штаб-квартира: | |
| Идеология: | |
К:Исчезли в 1940 году Брита́нский сою́з фаши́стов (англ. British Union of Fascists) — политическое объединение, возникшее в Великобритании в обстановке Великой депрессии и ставшее самой массовой британской фашистской организацией в межвоенный период, чья деятельность оказала заметное влияние на общественно-политическую жизнь страны в 30-е годы. В 1936 году партия была переименована в «Британский союз фашистов и национал-социалистов», а в 1937 году стала называться просто «Британский союз», просуществовав под этим названием до 1940 года, в котором была запрещена.
Содержание
Становление партии
Британский союз фашистов (БСФ) был основан в Лондоне 1 октября 1932 года английским аристократом Освальдом Мосли, который был бессменным руководителем и главным идеологом Союза на протяжении всего времени его существования. Мосли был участником Первой мировой войны, после её окончания начал политическую карьеру в рядах консервативной партии, затем перешёл к лейбористам, был членом второго лейбористского правительства, которое в 1930 году покинул. В начале 30-х годов в обстановке углублявшегося в стране экономического кризиса Мосли, разочаровавшись в традиционных политических партиях и в целом в парламентской системе, принял решение объединить под своим началом все праворадикальные силы страны.
Лидер БСФ отстаивал антидемократические, антикоммунистические, националистические воззрения. Программа политических реформ фашистов предусматривала поэтапную ликвидацию парламентской системы, установление в стране диктатуры, подчинение государству практически всех важнейших сфер жизни британского общества. В начале 30-х годов для Мосли главным примером для подражания была фашистская Италия, которую он неоднократно посещал и где он встречался с Муссолини.
БСФ имел полувоенную структуру. Во главе организации стоял вождь Союза — Освальд Мосли, обладавший в БСФ неограниченной властью. Ниже по иерархической лестнице БСФ следовали общенациональные, районные руководители, офицеры и рядовые. Последние были объединены в роты, взводы, звенья. Рота состояла из пяти взводов, взвод из пяти звеньев, в звене насчитывалось шесть рядовых членов. Высшие руководители, офицеры и активисты БСФ имели право носить форму — чёрную рубашку и чёрные (или серые) брюки. Эмблемой БСФ (до конца 1935 года) был древнеримский символ власти — пучок связанных ремнём прутьев с топором в середине (фасции).
На начальном этапе развития Союза его лидеры нашли поддержку у некоторых влиятельных и богатых представителей британского общества. Среди них были газетный король лорд Ротермир (владелец популярного издания «Дейли Мэйл»), автомобильный магнат лорд Наффилд, миллионерша леди Хаустон и некоторые другие. При их поддержке, а также получая щедрые денежные субсидии от Муссолини, Британский союз фашистов в первые годы существования быстро развивался. С конца 1933 года руководители БСФ регулярно проводили массовые митинги и шествия в крупнейших городах страны, издавали газеты, среди которых ведущей была «Блэкшёт» («Чёрная рубашка»), её лозунгом были слова «Британия прежде всего».
1 января 1934 года лидерами БСФ основан «Январский клуб», куда входили видные представители английского общества. Председатель клуба Джон Скваер, редактор журнала «Лондон Меркьюри», говорил, что члены клуба «в большинстве своем относятся с симпатией к фашистскому движению». В клуб входило около 450 человек, в том числе Герберт де ля Пэр Гот — директор нескольких крупных компаний, Винсент Виккерс — директор Лондонской страховой компании, лорд Ллойд — бывший губернатор Бомбея, председатель Имперского экономического союза, граф Глазго — крупный землевладелец и др.
К лету 1934 года БСФ имел десятки отделений по всей Великобритании и за её пределами — в Италии и Германии. Были созданы фашистские организации женщин, молодёжи, Фашистский союз британских рабочих, Федерация британских университетских фашистских ассоциаций с представительствами в Оксфорде и Кембридже и др. Заметную роль на начальном этапе существования Союза играли штурмовые отряды — так называемые Силы обороны БСФ, которые лидеры Союза в начале 1934 года всемерно укрепляли и расширяли. В это время некоторые отделения Союза превращались в казармы; были сформированы транспортные секции (для оперативной переброски фашистов в различные районы страны); созданы служба оказания первой медицинской помощи и секция по переливанию крови.
К лету 1934 года в рядах БСФ состояло от 40 до 50 тысяч человек. Социальный состав Союза отличался неоднородностью. В рядах фашистской организации можно было встретить представителей практически всех социальных слоев британского общества от аристократа до безработного. Руководителями среднего звена в основном были представители средних слоев и офицеры в отставке. Много в БСФ было молодёжи, которая оказалась особенно восприимчивой к националистическим лозунгам и социальной демагогии. Немалое воздействие на молодых людей оказали также внешняя атрибутика БСФ, использование формы, полувоенная дисциплина Союза, массовые шествия и демонстрации, организуемые лидерами фашистов.
События в «Олимпии»
7 июня 1934 года руководство БСФ провело в лондонском зале «Олимпия» массовый митинг, на котором присутствовало около 12 тысяч человек. Митинг был задуман главным образом с целью показать всем собравшимся (среди которых было немало влиятельных представителей британского общества) возросшую силу фашистов и их способность сломить любую оппозицию. Во время выступления Освальда Мосли члены БСФ демонстративно учинили массовое избиение тех, кто пытался скандировать антифашистские лозунги или задавать вопросы. Выкрики и шум в зале не могли заглушить слов Мосли, так как его речь усиливали 24 динамика. Тем не менее, вождь британских фашистов при малейшем нарушении тишины в зале прерывал выступление на 5-6 минут.
«Вскоре стало ясно, — говорилось на страницах газеты „Дейли Телеграф“, — что он делает это, чтобы дать своим чёрнорубашечникам возможность расправиться с перебивавшим его человеком … Всякий раз, как кто-либо вставал и произносил или пытался произнести несколько слов, которые могли услышать только его ближайшие соседи, на него немедленно накидывались десять-пятнадцать фашистов, безжалостно избивали и выкидывали из зала»[1]. «…Прожектора направлялись на перебивавших, вероятно с целью продемонстрировать эффективность методов, применявшихся фашистами…» — писала в отчете о событиях в «Олимпии» газета «Манчестер Гардиан»[2].
В результате бесчинства фашистов десятки человек получили ранения, для оказания помощи пострадавшим вблизи зала было организовано несколько медицинских пунктов. На одном из них было зафиксировано 70 человек, получивших различные ранения; на другой обратилось от 20 до 30 пострадавших, среди которых были две женщины. В ближайшей больнице помощь была оказана 10-ти пострадавшим на митинге в «Олимпии». Действия чёрнорубашечников в «Олимпии» вызвали волну возмущения в британском обществе. Летом и в начале осени 1934 года в различных городах страны были проведены десятки антифашистских митингов. Ряд пропагандистских мероприятий чёрнорубашечники не смогли провести из-за активной оппозиции противников фашизма.
Наиболее массовая акция состоялась 9 сентября 1934 года, когда около 100 тысяч человек пришли в лондонский Гайд-парк, чтобы выразить протест против действий чёрнорубашечников. В этот день фашисты попытались провести в Гайд-парке митинг.
«Когда чёрнорубашечники поднялись на импровизированные трибуны, чтобы обратиться к собравшимся, — писала 10 сентября газета „Дейли Геральд“, — раздался оглушительный рёв, и даже если бы толпу не сдерживали на почтительном расстоянии от „митинга“, пришедшие все равно не могли бы ничего услышать»[3].
«Когда вождь британских фашистов появился на трибуне, — отмечал корреспондент „Манчестер Гардиан“, — началось скандирование: „Долой Мосли!“, „Фашизм означает войну и голод!“. При появлении Мосли чёрнорубашечники вскинули руки в фашистском салюте, в ответ на это собравшиеся противники фашизма подняли руки со сжатыми кулаками»[4]. Митинг фашистов фактически был сорван, и только энергичные действия полицейских позволили чернорубашечникам беспрепятственно покинуть Гайд-парк.
Кризис фашистской организации
События в «Олимпии» дискредитировали фашистов среди широких слоев британской общественности, у многих британцев организация чёрнорубашечников надолго стала ассоциироваться с насилием и жестокостью. В этих условиях, а также в обстановке, когда страна стала преодолевать экономический кризис, Ротермир и Наффилд публично объявили о прекращении поддержки чёрнорубашечников. Прекратил свою деятельность «Январский клуб». Неудача в «Олимпии», распространение антифашистских настроений в обществе, сокращение финансовой поддержки — всё это привело к кризису БСФ. С осени 1934 года заметно снизилась активность организации чёрнорубашечников; к середине 1935 года численность Союза уменьшилась до 5 тысяч человек. В связи с ослаблением БСФ его руководители не решились принять участие во всеобщих выборах, состоявшихся в ноябре 1935 года.
В конце 1934 года — начале 1935 года Мосли сконцентрировал основную деятельность Союза в депрессивном районе на северо-западе Англии в Ланкашире, который являлся центром хлопчатобумажного производства (переживавшего упадок), и где был высокий уровень безработицы. Несмотря на активную пропагандистскую кампанию фашистов в Ланкашире и ряде других депрессивных районах страны, Освальду Мосли и его сторонникам не удалось заручиться широкой поддержкой рабочих и безработных.
Антисемитская кампания и «Битва на Кейбл-стрит»
С конца 1934 года Мосли, не порывая с Муссолини, начал укреплять связи с нацистской Германией. В сентябре 1935 года представитель БСФ присутствовал на съезде нацистской партии в Нюрнберге. Весной и осенью 1936 года Мосли дважды посещал Германию, где встречался с Гитлером. В конце 1935 года эмблемой БСФ вместо фасции стала молния в круге, что должно было означать действие в круге единства. В начале 1936 года Мосли изменил название своей организации, которое стало звучать как «Британский союз фашистов и национал-социалистов».
Во многом по примеру нацистов Германии британские фашисты с осени 1934 года все больше внимания в своей пропаганде стали уделять антисемитизму. 28 октября 1934 года в ходе митинга в лондонском зале «Альберт Холл» Мосли официально объявил о начале проведения его Союзом антисемитской кампании. К 1936 году центром антисемитской активности БСФ стал Восточный Лондон (Ист-Энд) — беднейший район столицы, где проживало много евреев. Чёрнорубашечники регулярно проводили в этом районе митинги, организовывали демонстрации; нередкими были случаи преследования и избиения фашистами представителей еврейской общины. Кульминацией всей антисемитской кампании в Восточном Лондоне должен был стать марш чёрнорубашечников по улицам Ист-Энда, запланированный на 4 октября 1936 года. Колонна фашистов со знамёнами и оркестром должна была пройти через кварталы, где проживало много евреев, что имело явно провокационный характер.
Антисемитская кампания чёрнорубашечников в Восточном Лондоне вызвала протест большинства населения этого района столицы. Коммунистическая партия Великобритании и несколько еврейских организаций призвали местных жителей дать отпор чернорубашечникам. 4 октября 1936 года на улицах Ист-Энда собралось до 300 тысяч человек[5], которые вышли, чтобы не допустить проведения марша чёрнорубашечников.
Шествие 3-х тысяч чёрнорубашечников было разрешено официальными властями Лондона, поэтому 4 октября для его охраны и поддержания порядка в Восточный Лондон было направлено несколько тысяч полицейских, которые попытались силой проложить путь колонне чёрнорубашечников. Конные и пешие полицейские, используя дубинки, неоднократно атаковали собравшихся противников БСФ, однако провести членов Союза Мосли по заранее намеченному маршруту не удалось. Власти предприняли попытку освободить небольшую улицу Кейбл-стрит, где антифашисты построили несколько баррикад. Полиция неоднократно пыталась взять их штурмом, но всякий раз встречала ожесточенное сопротивление и была вынуждена отступить. После трёх часов столкновений комиссар столичной полиции Филип Гейм запретил проведение марша чёрнорубашечников и призвал членов Союза Мосли разойтись. Проведение марша БСФ было сорвано, массовое выступление антифашистов 4 октября 1936 года вошло в историю как «Битва на Кейбл-стрит».
Закат деятельности
Провокационные действия Союза фашистов, часто сопровождавшиеся насилием, привели к тому, что парламент в ноябре 1936 года принял «Закон об общественном порядке», по которому было запрещено ношение политической формы и значительно расширялись полномочия полиции. Закон вступил в силу 1 января 1937 года, после чего британские фашисты были вынуждены прекратить использование формы, а полиция в конце 30-х годов неоднократно отменяла или переносила проведение фашистских митингов и демонстраций. Не сумев в конце 1936 года добиться успеха на улицах Ист-Энда Мосли весной 1937 года попытался взять реванш, но теперь в избирательных участках. 4 марта 1937 года представители Союза фашистов приняли участие в выборах в Совет Лондонского графства, однако нигде в Восточном Лондоне не смогли победить. После неудачи на выборах и на улицах Ист-Энда Мосли был вынужден сократить количество платных сотрудников Союза. В результате этого в руководстве фашистской организации произошел раскол, и Союз покинул ряд ведущих его членов.
В конце 30-х годов в обстановке усиления напряжённости в континентальной Европы лидеры Союза, пытаясь возродить у британцев интерес к своему объединению, стали основное внимание уделять в своей деятельности вопросам международной политики. Они выступали за предоставление нацистской Германии свободы действий в Центральной и Восточной Европе. После начала Второй мировой войны Союз фашистов не был запрещён властями. В условиях, когда руководство Великобритании и Франции вело т. н. «странную войну», Мосли имел возможность продолжить ведение пропаганды, он призывал к скорейшему заключению мира с Германией и пытался убедить соотечественников в бесперспективности ведения военных действий против нацистов. В начале 1940 года фашисты Мосли даже приняли участие в дополнительных выборах в парламент. Во время одного из митингов Союза фашистов, на котором выступал Мосли, возмущённые собравшиеся едва не повесили вождя британских фашистов. Ни в одном избирательном округе представители Союза Мосли не смогли победить или составить конкуренцию кандидатам от традиционных партий. В начале мая 1940 года вскоре после прихода к власти в Великобритании У. Черчилля Освальд Мосли и большинство руководителей Союза фашистов были интернированы, а в июле 1940 года фашистская организация была запрещена.
Источники
- А. Ю. Прокопов. Фашисты Британии. СПб., 2001.
- Benewick R. The Fascist Movement in Britain. L., 1972.
- Skidelsky R. Oswald Mosley. L., 1981.
- Thurlow R. Fascism in Britain. L., 1987
См. также
Напишите отзыв о статье "Британский союз фашистов"
Ссылки
- [www.vojnik.org/mosley.htm Освальд Мосли и Британский союз фашистов]
- [www.youtube.com/watch?v=Gf1QyiCGGG8&feature=related Гимн БФС]
Примечания
|
Портал «Фашизм» |
|---|
- ↑ Daily Telegraph, June 13, 1934
- ↑ Manchester Guardian, June 9, 1934
- ↑ Deily Herald, September, 10, 1934
- ↑ Manchester Guardian, September 10, 1934
- ↑ [www.guardian.co.uk/farright/story/0,,1884440,00.html Audrey Gillan. Day the East End said 'No pasaran' to Blackshirts // The Guardian. September 30, 2006]
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Британский союз фашистов
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
