Бродин, Тимофей Семёнович

Тимофей Семёнович Бродин
Дата рождения	3 января 1911(1911-01-03)
Место рождения	село Новороссийка, Томская губерния, Российская империя; ныне Алтайский край
Дата смерти	5 февраля 1984(1984-02-05) (73 года)
Место смерти	село Табуны, Табунский район, Алтайский край, РСФСР, СССР
Принадлежность	Российская империя Российская империя СССР СССР
Род войск	артиллерия
Годы службы	1941—1945
Звание	Старший сержант
Часть	432-й гаубичный артиллерийский полк
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Тимофей Семёнович Бродин (1911—1984) — советский военнослужащий. В Рабоче-крестьянской Красной Армии служил с апреля 1941 по октябрь 1945 года. Воинская специальность — артиллерийский разведчик. Участник Великой Отечественной войны. Полный кавалер ордена Славы. Воинское звание на момент демобилизации — сержант, позднее присвоено звание старшего сержанта в отставке. Почётный гражданин села Табуны Алтайского края.

Биография

До войны

Тимофей Семёнович Бродин родился 3 января 1911 года в селе Новороссийка Барнаульского уезда Томской губернии Российской империи (ныне село Табунского района Алтайского края Российской Федерации) в крестьянской семье. Русский. Окончил семь классов неполной средней школы в 1928 году. Трудовую деятельность начал счетоводом в колхозе. С 1938 года занимал должность заместителя главного бухгалтера Серебропольской машинно-тракторной станции.

Начало боевого пути

В связи с напряжённой внешнеполитической обстановкой в конце апреля 1941 года Т. С. Бродин по частичной мобилизации был призван в ряды Рабоче-крестьянской Красной Армии. С мая проходил военную подготовку в учебном военном лагере близ Славгорода, где освоил воинскую специальность корректировщика артиллерийского огня. С началом Великой Отечественной войны красноармейца Бродина зачислили разведчиком в дивизион управления 432-го гаубичного артиллерийского полка 178-й стрелковой дивизии, которая уже в начале июля была переброшена на Западный фронт. В боях с немецко-фашистскими захватчиками Тимофей Семёнович с 24 июля 1941 года. Боевое крещение принял южнее города Белый. Затем воевал в районе Ржева и станции Западная Двина. В середине сентября 1941 года полк, в составе которого служил красноармеец Бродин, был передан в прямое подчинение 30-й армии. Сражаясь на Западном и Калининском фронтах, Тимофей Семёнович принимал участие в Калининской оборонительной и Калининской наступательной операциях Битвы за Москву. В дальнейшем до поздней осени 1942 года участвовал в кровопролитных боях Ржевской битвы. С момента прибытия на фронт артиллерийский разведчик Т. С. Бродин неоднократно демонстрировал личное мужество. Почти всё время находясь на переднем крае в боевых порядках пехоты, он под огнём противника вёл наблюдение за позициями немцев и выявлял их огневые точки и места сосредоточения живой силы и техники. За время участия в боях Тимофей Семёнович обнаружил 10 артиллерийских батарей врага, 35 пулемётных гнёзд и 10 хорошо замаскированных ДЗОТов. Все выявленные цели были уничтожены артиллерийским огнём полковых батарей.

На жиздринском направлении

В ноябре 1942 года гвардии полковник А. С. Битюцкий приступил к формированию в Резерве Главного Командования 6-й артиллерийской дивизии РГК. В середине декабря 1942 года 432-й гаубичный артиллерийский полк был структурно включён в состав её 18-й гаубичной артиллерийской бригады. Т. С. Бродин получил воинское звание ефрейтора и был назначен на должность старшего разведчика. К концу 1942 года дивизия была переброшена на Западный фронт и заняла позиции севернее города Жиздра в полосе обороны 16-й армии. Тимофей Семёнович отличился во время Жиздринской операции.

В ходе начавшегося 22 февраля 1943 года наступления 432-й гаубичный артиллерийский полк оказывал поддержку частям 97-й стрелковой дивизии. При прорыве сильно укреплённого переднего края противника на участке Дмитровка — Буда-Монастырская ефрейтор Т. С. Бродин находился непосредственно в боевых порядках 136-го стрелкового полка и непрерывно вёл разведку позиций противника, выявляя его огневые средства и места сосредоточения пехоты и техники. Им были вскрыты позиции трёх вражеских противотанковых орудий, выявлены четыре пулемётные точки и своевременно обнаружена группа противника из четырнадцати танков и роты пехоты. По целям, указанным ефрейтором Бродиным, батареи полка нанесли мощный артиллерийский удар. Силы неприятеля были рассеяны и частично уничтожены, благодаря чему стрелковые соединения заняли важную высоту 226,6 и отразили атаку немцев у деревни Крестьянская Гора.

Всего за три дня боёв полк майора П. И. Дарчука уничтожил 2 артиллерийских орудия, 2 укреплённые пулемётные точки, 12 пулемётов, 1 автомашину и 10 мотоциклов, разрушил 5 ДЗОТов, 9 блиндажей и 2 здания, превращённые противником в опорные пункты, подбил 2 тяжёлых танка, подавил 3 артиллерийские и 1 миномётную батареи, 3 орудия и 3 миномёта, 5 пулемётных гнёзд и 11 пулемётов, способствовал отражению четырёх контратак, рассеял 6 танков, 10 автомашин и до батальона пехоты, истребил около 400 немецких солдат и офицеров. Во многом благодаря мощной артиллерийской поддержке 136-й стрелковый полк прорвал оборону неприятеля, отбросил его на 8 километров и занял деревню Ливадия. Эффективной работе полка на всех этапа артиллерийского наступления способствовал и старший разведчик Т. С. Бродин.

Дальнейшие бои под Жиздрой носили весьма ожесточённый характер. Несмотря на все усилия, войска 16-й армии смогли продвинуться вперёд лишь на 5 километров. К середине марта 1943 года противник перебросил в район боёв крупные резервы и начиная с 19 марта беспрерывно контратаковал советские войска, вынудив их перейти к обороне. В этот период стрелковым подразделениям особенно важна была артиллерийская поддержка, но немцам удалось нарушить линию связи. Пока связисты устраняли многочисленные порывы проводов, ефрейтор Т. С. Бродин под интенсивным огнём врага пять раз ходил на передовую, чем обеспечил чёткое взаимодействие пехоты и артиллерии. За отличие в Жиздринской операции Тимофей Семёнович был награждён орденом Красной Звезды.

От Курской дуги до Вислы

В летне-осенней кампании 1943 года, сражаясь на Западном и Брянском фронтах, Т. С. Бродин в составе своего подразделения принимал участие в Орловской операции Курской битвы и освобождении брянского промышленного района. 11 сентября 6-я артиллерийская дивизия прорыва РГК была выведена в резерв Ставки Верховного Главнокомандования и в после доукомплектования в конце декабря передана Белорусскому фронту. В январе 1944 года дивизия поддерживала наступление частей 61-й армии в ходе Калинковичско-Мозырской операции. Тимофей Семёнович участвовал в боях за населённые пункты Есипова Рудня, Вишар, Буда, Смолянка, Дудичи, Красная Нива и Муравейница, освобождал город Калинковичи. После завершения операции полки дивизии обеспечили удержание достигнутых стрелковыми частями рубежей и вели подготовку к летнему наступлению в Белоруссии. К лету 1944 года ефрейтор Т. С. Бродин принял под командование отделение разведки.

5 июля 1944 года войска левого крыла 1-го Белорусского фронта перешли в наступление в рамках операции «Багратион» на ковельском направлении. Полки 6-й артиллерийской дивизии прорыва РГК огнём орудий и колёсами содействовали продвижению на запад частей 129-го стрелкового корпуса 47-й армии и освобождению города Ковеля. При подготовке к прорыву немецкой обороны западнее Ковеля ефрейтор Т. С. Бродин со своими бойцами проделал большую работу по разведке переднего края противника в районе населённого пункта Смедынь Волынской области. Выявленные разведчиками огневые средства врага были уничтожены дивизионами 432-го гаубичного артиллерийского полка во время артиллерийской подготовки 18 июля 1944 года, в результате чего батальоны 605-го стрелкового полка 132-й стрелковой дивизии практически без потерь достигли первой линии немецких траншей. В ходе Люблин-Брестской операции артиллеристы находились в боевых порядках своей пехоты и обеспечивали её стремительное продвижение на запад. На всём протяжении наступления от города Ковеля до восточного берега реки Вислы Тимофей Семёнович со своим отделением непрерывно вёл разведку, находясь в передовых подразделениях 605-го стрелкового полка. Благодаря ценным сведениям, добытым разведчиками, артиллеристы смоли быстро подавить огневые средства врага при форсировании рек Выжувка, Западный Буг и Владавка и тем самым обеспечить переправу стрелковых подразделений с минимальными потерями. После выхода к Висле 6-я артиллерийская дивизия прорыва РГК перешла в распоряжение командующего 8-й гвардейской армии. Сержант Т. С. Бродин особенно отличился в боях за плацдарм на левом берегу реки.

Орден Славы III степени

В начале августа 1944 года части 8-й гвардейской армии вели тяжёлые бои за закрепление плацдарма в районе Магнушева. Противник, стремясь любой ценой отбросить советские войска обратно за Вислу, беспрерывно атаковал советские позиции крупными силами пехоты и танков при поддержке авиации. Весомую поддержку защитникам плацдарма оказывали артиллеристы, плотным и точным огнём не раз срывавшие контратаки немцев и уничтожавшие огневые средства неприятеля, мешавшие продвижению пехоты. Эффективность артиллерийских ударов обеспечивали разведчики, своевременно выявлявшие места сосредоточения войск врага и его огневые точки. В самые критические моменты сражения за плацдарм на левом берегу Вислы ефрейтор Т. С. Бродин находился непосредственно на переднем крае в боевых порядках 216-го гвардейского стрелкового полка 79-й гвардейской стрелковой дивизии. Во время ведения разведки он своевременно обнаружил перемещение в районе населённого пункта Дебняк (Debniak) немецкой пехоты и танков и немедленно передал на командный пункт дивизиона своего полка координаты цели. В результате массированного артиллерийского налёта было подбито два немецких танка, рассеяно и частично истреблено до роты пехоты неприятеля. Начавшаяся контратака противника была сорвана.

15 августа 1944 года гвардейцы подполковника В. М. Важенина в ходе операции по расширению плацдарма заняли населённый пункт Еленюв (Duży Jeleniow). Противник находился всего в полукилометре в районе соседней деревни Выборув (Wyborow). Группе фронтовых разведчиков было поручено уточнить боевую обстановку и обследовать окружающую местность. Вместе с пехотинцами в разведку пошёл и ефрейтор Бродин. Выдвинувшись в район небольшой высоты близ Еленюва, разведчики обнаружили, что противник, организовывая контратаку, сосредоточил близ населённого пункта до батальона пехоты и 18—19 танков. Тимофей Семёнович спешно вернулся в Еленюв и по радиосвязи передал в свой полк координаты цели. В результате артиллерийского удара скопление войск противника было рассеяно. При этом враг потерял 36 солдат убитыми. Всего за две недели боёв на Магнушевском плацдарме ефрейтор Т. С. Бродин, работая на переднем крае, выявил позиции двух артиллерийских и одной миномётной батарей, 3 пулемётных гнезда, 3 больших скопления вражеской пехоты и танков. За отличие в боях на левом берегу реки Вислы приказом от 2 сентября 1944 года Тимофей Семёнович был награждён орденом Славы 3-й степени (№ 175752).

Орден Славы II степени

Магнушевский плацдарм имел решающее значение для успеха наступательных действий 1-го Белорусского фронта зимой 1945 года. Именно с него советскими войсками был нанесён главный удар в ходе Варшавско-Познанской операции Висло-Одерского стратегического плана. В преддверии операции командир отделения разведки 432-го гаубичного артиллерийского полка младший сержант Т. С. Бродин проделал большую работу по разведке позиций противника на участке наступления 94-й гвардейской стрелковой дивизии. Находясь на передовом наблюдательном пункте, он лично обнаружил и засёк артиллерийский наблюдательный пункт немцев, одну миномётную батарею, два укреплённых блиндажа и артиллерийское орудие, выдвинутое на прямую наводку. Все обнаруженные им цели были уничтожены огнём полковых гаубиц во время двадцатипятиминутной артиллерийской подготовки 14 января 1945 года, в результате чего стрелковые подразделения быстро продвинулись вперёд и без потерь заняли первую линию вражеских траншей. Во время боёв в глубине немецкой обороны и в ходе последующего преследования отступающего противника Тимофей Семёнович находился в передовых цепях пехоты и оттуда давал целеуказания на батареи полка. Выявленные огневые средства противника быстро подавлялись огнём артиллерии, что способствовало успешному захвату стрелковыми батальонами второй и третьей линий траншей и последующему выходу 94-й гвардейской стрелковой дивизии на восточный берег Пилицы. На подступах к реке Бродин своевременно обнаружил две пулемётные точки, которые могли помешать продвижению основных сил дивизии. Обе цели были накрыты артиллерийским огнём, благодаря чему гвардейцы полковника Г. Н. Шостацкого беспрепятственно форсировали водную преграду и стремительно продвинулись вперёд. 22 февраля 1945 года за доблесть и мужество, проявленные при прорыве обороны противника на Магнушевском плацдарме, командир полка полковник П. И. Дарчук представил младшего сержанта Т. С. Бродина к ордену Славы 2-й степени. Высокая награда за номером 46706 была присвоена Тимофею Семёновичу уже в самом конце войны приказом от 7 мая 1945 года.

Орден Славы I степени

В ходе Висло-Одерской операции 6-я артиллерийская дивизия прорыва РГК вышла к германско-польской границе в Померании. В рамках начавшейся 10 февраля 1945 года Восточно-Померанской операции 18-я гаубичная артиллерийская бригада генерал-майора И. В. Пылина совместно с частям 311-й и 356-й стрелковых дивизий 61-й армии штурмовала Шнайдемюль. После взятия города, бригада была переброшена под Арнсвальде, где прямо с марша вступила в бой с окружённой группировкой противника. 432-й гаубичный артиллерийский полк наступал на Арнсвальде с юга. Район боевых действий артиллеристам был незнаком, что затрудняло управление батареями, но благодаря хорошей работе полковой разведки, в том числе и отделения младшего сержанта Т. С. Бродина, штаб полка сумел быстро разработать документы планирования и поставить огневые задачи командирам батарей. Это позволило полку эффективно решать боевые задачи и нанести существенный урон врагу. Не менее успешно Тимофей Семёнович со своими бойцами действовал во время прорыва сильно укреплённой оборонительной линии немцев восточнее Штаргарда и при штурме города Фрайенвальде.

После разгрома группы армий «Висла» в восточной Померании подразделения 6-й артиллерийской дивизии были переброшены в район Кюстрина и приданы для артиллерийского усиления 47-й армии, в составе которой начали подготовку к решающему броску на Берлин. В рамках Берлинской операции армии генерал-лейтенанта Ф. И. Перхоровича предстояло прорвать сильно укреплённую и глубокоэшелонированную оборону противника на западном берегу реки Одер, и охватив Берлин с севера, соединиться с войсками 1-го Украинского фронта западнее города, тем самым сомкнув кольцо окружения столицы Германии. 16 апреля 1945 года 432-й гаубичный артиллерийский полк под интенсивным артиллерийским обстрелом со стороны противника форсировал Одер северо-западнее Кюстрина и вместе с частями 76-й стрелковой дивизии начал штурм немецких укреплений. Во время прорыва немецкой обороны младший сержант Т. С. Бродин находился на наблюдательном пункте командира стрелкового батальона и оттуда передавал целеуказания на батареи своего полка. На подступах к городу Врицен стрелковый батальон попал под сильный артиллерийско-миномётный и пулемётный огонь противника. С того места, где находился Тимофей Семёнович, определить откуда бьют вражеские орудия не представлялось возможным. Тогда разведчик под шквальным огнём выдвинулся к расположению врага, и выбрав удобное для наблюдения место, сумел засечь позиции 5 артиллерийских и миномётных батарей и 4 пулемётные точки. Координаты огневых средств противника были переданы артиллеристам, и через несколько минут цели были уничтожены огнём полковых гаубиц.

В ходе дальнейшего наступления Тимофей Семёнович неоднократно с большим риском для жизни добывал ценную информацию о противнике и всегда предоставлял артиллеристам предельно точные координаты целей. Это позволяло им быстро и эффективно подавлять огневые точки противника, рассеивать скопления вражеской пехоты и техники. Всё это существенно снижало боевые потери в стрелковых подразделениях, и простые пехотинцы ценили работу артиллерийского разведчика.

Тимоша! Без тебя как без рук! — часто говорили Тимофею Семёновичу солдаты. — Опять откуда-то летят вражеские гостинцы. А ну-ка прикинь по-своему, как разведчик!

— Лобода В. Ф. Солдатская слава

Боевой путь младшего сержанта Т. С. Бродина прошёл через Врицен, Бернау, Глинике, Хеннигсдорф, Эльсталь, Бранденбург и Ратенов. 3 мая 1945 года подразделения 47-й армии вышли к реке Хафель в двух километрах юго-западнее Ратенова. Немцы, прикрывая отход своих войск за Эльбу, выставили на западном берегу реки мощный заслон. Надёжно спрятав свои артиллерийские позиции в складках местности, противник вёл яростный артиллерийский и миномётный огонь по восточному берегу, препятствуя переправе советских войск. Вычислить координаты немецких батарей никак не удавалось, и в ночь на 4 мая артиллерийский разведчик Бродин в составе стрелковой роты 250-го стрелкового полка 82-й стрелковой дивизии на подручных средствах переправился через Хафель. Советские бойцы заняли небольшую высоту на противоположном берегу. С рассветом под покровом тумана Тимофей Семёнович произвёл разведку окружающей местности и выявил расположение орудий немецкой зенитной батареи. Вернувшись на высоту, он по радио передал координаты огневых средств противника, которые немедленно были подавлены советской артиллерией.

Форсировав Хафель, войска 47-й армии быстро сломили сопротивление врага и к 8 мая вышли к реке Эльбе в районе населённого пункта Тангермюнде. Здесь младший сержант Т. С. Бродин завершил свой боевой путь. За отличие в Берлинской операции указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 мая 1946 года Тимофей Семёнович был награждён орденом Славы 1-й степени (№ 3778).

После войны

После окончания Великой Отечественной войны Т. С. Бродин оставался на военной службе до октября 1945 года. Демобилизовался Тимофей Семёнович в звании сержанта. Позднее ему было присвоено воинское звание старшего сержанта в отставке. Жил в селе Табуны Алтайского края. До 1950 года работал заведующим военным отделом Табунского райкома ВКП(б). С 1950 по 1963 год занимал должности председателя колхоза, заведующего отделом по строительству, председателя плановой комиссии, заведующего отделом коммунального хозяйства при Табунском райисполкоме. Затем до выхода на заслуженный отдых руководил комбинатом бытового обслуживания. Умер Тимофей Семёнович 5 февраля 1984 года. Похоронен в селе Табуны.

Награды и звания

• Орден Красной Звезды (09.07.1943)
• Орден Славы 1-й степени (15.05.1946)
• Орден Славы 2-й степени (07.05.1945)
• Орден Славы 3-й степени (02.09.1944)
• Медали, в том числе:

Медаль «За отвагу»

Медаль «За оборону Москвы»

Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

Медаль «За взятие Берлина»

• Почётный гражданин села Табуны

Память

• Бюст Т. С. Бродина установлен на аллее Героев в селе Табуны Алтайского края.
• Имя Т. С. Бродина увековечено на мемориале Славы в городе Барнауле.

Документы

• [podvignaroda.mil.ru/ Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»]. Номера в базе данных:

[www.podvignaroda.ru/?n=19161919 Орден Красной Звезды (архивный реквизит 19161919)].

[www.podvignaroda.ru/?n=28963444 Орден Славы 2-й степени (архивный реквизит 28963444)].

[www.podvignaroda.ru/?n=34783280 Орден Славы 3-й степени (архивный реквизит 34783280)].

Литература

• [www.az-libr.ru/Persons/000/Src/0003/0713a70a.shtml Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь] / Пред. ред. коллегии Д. С. Сухоруков. — М.: Воениздат, 2000. — 703 с. — ISBN 5-203-01883-9.
• Лобода В. Ф. Солдатская слава. Кн. 2. — М.: Военное издательство, 1967. — С. 48—49. — 352 с.
• Навечно в сердце народном, 1941–1945 / авт. текста и сост. В. И. Микельсон. — Рига: Авотс, 1984. — С. 161. — 288 с.
• Кочетов А. В. Солдатская слава. — 4-е изд., перераб. и доп. — Барнаул: Алтайское книжное издательство, 1985. — С. 21—25. — 287 с.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=11340 Бродин, Тимофей Семёнович]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Бродин, Тимофей Семёнович

Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.