Броненосные крейсера типа «Джузеппе Гарибальди»
Броненосные крейсера типа «Джузеппе Гарибальди» — серия из 10 броненосных крейсеров, построенных в Италии в 1894—1905 годах. Корабли данного типа входили в состав ВМС Аргентины, Испании, Италии и Японии. Принимали участие в испано-американской, русско-японской, итало-турецкой и первой мировой войнах.
Содержание
История создания
В 1892 году главный конструктор итальянского флота Бенедетто Брин выдвинул техническое задание на создание боевого корабля среднего тоннажа, который мог бы выполнять задачи крейсера и броненосца. Решение было найдено в соединении конструктивных черт более ранних броненосных крейсеров типа «Пизани» (быстроходные и хорошо бронированные, но слабовооружённые) и только что заложенных броненосцев типа «Филиберто», от которых новый тип кораблей унаследовал две уменьшенные орудийные башни главного калибра и характерный симметричный силуэт с единственной мачтой между двух широко расставленных труб. Детальную разработку проекта вёл Эдуардо Масдеа, ранее разрабатывавший проект крейсеров «Пизани».
В 1894 году на верфи фирмы «Ансальдо» в Генуе был заложен головной крейсер серии, получивший имя «Джузеппе Гарибальди». Корабли предназначались для нужд итальянского флота, однако неплохие боевые качества при умеренной стоимости (порядка 700 тысяч фунтов) и быстрых темпах строительства делали их привлекательными для экспортных продаж, особенно если заказчик стоял перед возможностью скорой войны. В результате все первые пять крейсеров серии ещё до окончания строительства были проданы иностранным государствам — четыре корабля приобрела Аргентина, готовящаяся к решению территориального конфликта с Чили, один — Испания, которой угрожала война с США.
Три последующих крейсера серии, заложенные в 1898 году, вошли в состав итальянского флота. Предполагалось строительство для итальянских ВМС ещё четырёх крейсеров, но в 1901 году их постройку отменили, так как данный тип боевых кораблей считался уже устаревшим. Тем не менее в 1902 году фирма «Ансальдо» получила от Аргентины заказ на строительство ещё двух крейсеров типа «Гарибальди». После аннулирования заказа «Ансальдо» предложила два крейсера России, но, несмотря на выгодность покупки практически готовых кораблей в виду явной близости войны с Японией, русское военно-морское ведомство отказалось от этого. В конце 1903 года крейсера были приобретены не упустившей своего шанса Японией.
Конструкция
Крейсера типа «Джузеппе Гарибальди» имели в целом одинаковую конструкцию, отличаясь в основном только составом вооружения и двигательной установкой. Первые пять кораблей серии имели проектное водоизмещение 6775 т., последующие три (для итальянского флота) — 7240 т., последние два (японские «Ниссин» и «Касуга») — 7700 т.
Корпус
Стальной корпус корабля был относительно широкий по сравнению к длине (6:1), расширяющийся в центральной части. Корабль был низкобортным (в носовой части — 5,8 м), с таранным форштевнем и гладкой палубой. Над центральной массивной надстройкой возвышалось две дымовые трубы и единственная мачта с боевыми марсами. Перед передней трубой располагались главные посты управления — боевая рубка и над ней — штурманская и рулевая рубки, соединенные надпалубными переходами с кормовым мостиком за задней трубой.
Двигательная установка
Два винта приводили в движение две паровые машины тройного расширения, изготовленные в Италии по британским лицензиям. На трёх первых кораблях серии было установлено по 8 огнетрубных цилиндрических котлов; на пяти последующих — более прогрессивные водотрубные котлы систем Никлоса или Бельвиля (от 16 до 24). На двух кораблях второй серии по настоянию заказчиков-аргентинцев вернулись к более простым огнетрубным котлам.
Мощность двигательной установки составляла при естественной тяге 8 тыс. л. с., что давало 18 узлов, а при форсированной тяге 13 тыс. л. с. и 20 узлов, что для тогдашних крейсеров считалось уже не очень хорошим ходом. Практически же скорость крейсеров не превышала 19,5 узлов. Проектный нормальный запас угля на первых пяти кораблях составлял 400 т., максимальный 1000 т., что давало дальность плавания экономным 10-узловым ходом соответственно 2000 и 4800 миль — приемлемо для Средиземноморья, но недостаточно для океанского плавания. На последующих пяти кораблях серии мощность машин была увеличена до 13,5 тыс. л. с., запас угля возрос до 650 т (нормальный) и 1200 т (максимальный).
Бронирование
Первые три крейсера получили итальянскую броню, цементированную и закаленную по образцу английской гарвеевской стали; броня последующих кораблей была обработана по образцу крупповской стали, что увеличивало её прочность. Бронирование крейсеров было умеренной толщины, но прикрывало значительную часть корпуса. Это предполагало защиту прежде всего от скорострельной артиллерии средних калибров, которой тогда предполагали решающее значение в бою. Броневой пояс шириной в 3 м шел вдоль ватерлинии по всей длине судна. Толщина брони составляла в центре корпуса 6 дюймов (152 мм), в оконечностях — 3 дюйма. В центральной части корпуса над броневым поясом борт корабля до верхней палубы защищала 6-дюймовая броня каземата орудийной батареи среднего калибра, прикрытого спереди и сзади 5-дюймовыми траверсами. Главный калибр крейсера защищала броня орудийных башен, органы управления — броневая рубка. Броневая палуба имела толщину 22-37 мм. Дополнительную защиту давали расположенная над скосами бронепалубы коффердамы с углем. Для защиты батарейного каземата от попаданий сверху на последних крейсерах серии под центральной надстройкой дополнительно устанавливалась верхняя 40-мм броневая палуба
Вооружение
Главный калибр крейсеров составляли 254-мм (10-дюймовые) или 203-мм (8-дюймовые) орудия фирмы Армстронг соответственно в одноорудийных или двухорудийных носовой и кормовой башнях. Из первых пяти кораблей серии три были вооружены двумя 10-дюймовками, один — четырьмя 8-дюймовками. Приобретённый испанцами крейсер «Кристобаль Колон» должен был быть вооружён двумя 240-мм орудиями фирмы Канэ (Франция), но погиб до их установки. Три последующих корабля, построенные для итальянского флота, получили комбинированное вооружение главного калибра — носовая башня с 10-дюймовым и кормовая с двумя 8-дюймовыми орудиями. Такое же вооружение имел приобретённый Японией крейсер «Касуга», а у другого японского крейсера «Ниссин» обе башни были с 8-дюймовыми орудиями.
У всех крейсеров в батарейном каземате помещалось по десять 152-мм (6-дюймовых) орудий Армстронга — по пять на каждый борт. Так как каземат был простой конструкции, крайние орудия не могли вести огонь на нос и корму. Кроме того из-за низкого расположения батарейных орудий они могли вести только при отсутствии на море сильного волнения. На верхней палубе устанавливалось открыто ещё четыре 152-мм или шесть 120-мм орудий. 6-дюймовки на верхней палубе имел один крейсер из первых пяти кораблей серии (аргентинский «Генерал Бельграно») и все последующие пять кораблей.
Вспомогательная малокалиберная артиллерия размещалась в основном на мостиках и боевых марсах. Её составляли десять 57-мм (на первых пяти кораблях серии) или 76-мм орудий (на последующих пяти крейсерах), также имелось от шести до двенадцати 37-мм или 47-мм скорострельных орудий. Минное вооружение состояло из четырёх поворотных бортовых 457-мм торпедных аппаратов.
Представители
| Название | Страна | Год введения в строй | Верфь | Орудия К и С калибра | Котлы |
|---|---|---|---|---|---|
| «Гарибальди» | Аргентина | 1896 | «Ансальдо», Генуя | 2 × 254-мм; 10 × 152-мм; 6 × 120-мм | 8 огнетруб. |
| «Сан-Мартин» | Аргентина | 1898 | «Орландо», Ливорно | 4 × 203-мм; 10 × 152-мм; 6 × 120-мм | 8 огнетруб. |
| «Кристобаль Колон» | Испания | 1897 | «Ансальдо», Генуя | 10 × 152-мм; 6 × 120-мм | 8 огнетруб. |
| «Генерал Бельграно» | Аргентина | 1898 | «Орландо», Ливорно | 2 × 254-мм; 14 × 152-мм; | 8 огнетруб. |
| «Пуэйрредон» | Аргентина | 1898 | «Ансальдо», Генуя | 2 × 254-мм; 10 × 152-мм; 6 × 120-мм | 16 Бельвиля |
| «Джузеппе Гарибальди» | Италия | 1901 | «Ансальдо», Генуя | 1 × 254-мм; 2 × 203-мм; 14 × 152-мм; | 21 Никлоса |
| «Варезе» | Италия | 1903 | «Орландо», Ливорно | 1 × 254-мм; 2 × 203-мм; 14 × 152-мм; | 24 Бельвиля |
| «Ниссин» | Япония | 1904 | «Ансальдо», Генуя | 4 × 203-мм; 14 × 152-мм; | 8 огнетрубных |
| «Касуга» | Япония | 1904 | «Ансальдо», Генуя | 1 × 254-мм; 2 × 203-мм; 14 × 152-мм; | 8 огнетрубных |
| «Франческо Феруччо» | Италия | 1905 | Гос. верфь, Венеция | 1 × 254-мм; 2 × 203-мм; 14 × 152-мм; | 24 Никлоса |
Служба
В испанском флоте
«Кристобаль Колон» — 3-й по счёту в серии крейсер-«гарибальдиец» — был приобретен Испанией в 1896 году ещё на стапели в ситуации нарастания угрозы войны с США. К моменту начала испано-американской войны на крейсере не была завершена установка орудий главного калибра. Тем не менее, он вышел в поход к берегам Кубы в составе эскадры адмирала Паскуаля Серверы и принял участие в решающем сражении при Сантьяго-де Куба 3 июля 1898 года.
В ходе боя, несмотря на отсутствие орудий главного калибра, «Колон» проявил себя лучше трёх других испанских крейсеров. Крейсера испанской постройки, не способные вести эффективный огонь, сами оказались легко уязвимыми для вражеских разрывных снарядов, тогда как «Кристобаль Колон» получил лишь незначительные повреждения и добился нескольких результативных попаданий в американские корабли. Тем не менее, из-за падения скорости «Колон» не смог оторваться от преследования и был вынужден выброситься на берег и спустить флаг. При попытке американцев стащить его с мели, крейсер перевернулся и затонул.
В японском флоте
Япония приобрела два крейсера типа «Джузеппе Гарибальде» — «Ниссин» и «Касугу» в декабре 1903 года — в канун русско-японской войны 1904—1905 годов. Уже в апреле 1904 года они были включены в состав боевых сил японского флота. Японцы пришли к выводу о нецелесообразности использовать тихоходных «гарибальдийцев» в составе своего соединения броненосных крейсеров более передовых типов. «Ниссин» и «Касуга» привлекались для обстрелов русских позиций у Порт-Артура (10-дюймовка «Касуги» была самым дальнобойным орудием на японском флоте), а при появлении в море русского флота включались в состав основной эскадры броненосцев адмирала Хэйхатиро Того, восполняя в линии потерянные в мае 1904 года на русских минах броненосцы «Ясима» и «Хацусэ». «Ниссин» при этом становился кораблем младшего флагмана 1-го боевого отряда.
Вместе с японскими броненосцами «Ниссин» и «Касуга» принимали участие в решающих морских сражениях войны — в Жёлтом море 10 августа 1904 года и при Цусиме 27 мая 1905 года. В этих сражениях крейсера показали высокую скорострельность и результативность своего огня, хотя высокий темп стрельбы приводил к взрывам собственных снарядов в стволах орудий. В Цусимском сражении «Ниссин» таким образом потерял три 8-дюймовых орудия из четырёх. Крейсера показали и свою уязвимость для крупнокалиберной артиллерии русских кораблей. Тем не менее, даже получив несколько попаданий 12-дюймовыми снарядами, крейсера-«гарибальдийцы» не покидали строя эскадры.
После русско-японской войны старые огнетрубные котлы на «Ниссине» и «Касуга» были заменены на более современные водотрубные японского производства. Во время первой мировой войны «Ниссин» действовал на Тихом океане (участие в преследовании германской Восточно-Азиатской крейсерской эскадры), а в 1917 году был направлен на Средиземное море для борьбы с немецкими и австро-венгерскими подлодками.
В 1925 году «Касуга», а в 1927 году «Ниссин» были переведены в разряд учебных судов. В 1935 году «Ниссин» исключили из списков флота и сделали опытным судном. В 1936 году оно было использовано в качестве мишени при испытании новых систем орудий и потоплено их огнём. «Кассуга» продолжал службу до 1942 года, когда его превратили в блокшив. В 1945 году он был потоплен при американском авианалете.
В итальянском флоте
Италия смогла оставить себе только 6-й, 7-й и 8-й по времени закладки крейсера-«гарибальдийцы». Строительство последнего из них — «Франческо Ферручо» — шло на государственной верфи в Венеции и введение в строй затянулось до середины 1905 года, когда крейсера данного типа воспринимались уже как полностью устаревшие. В 1909 году все три однотипных итальянских крейсера-«гарибальдийца» — «Джузеппе Гарибальди», «Варезе» и «Феруччо» — вошли в состав резервной дивизии и в дальнейшем действовали в основном вместе.
Во время итало-турецкой войны 1911—1912 годов крейсера-«гарибальдийцы», образовавшие вместе со старым крейсером «Марко Поло» и канонеркой 2-ю дивизию 2-й эскадры Соединенного флота Италии, действовали у побережья Северной Африки. Они безнаказанно с большой дистанции обстреливали береговые укрепления Триполи в сентябре и Тобрука в декабре 1911 года. В феврале 1912 года «Гарибальди» и «Феруччо» атаковали отряд турецких кораблей в Бейруте, потопив канонерку (старый малый броненосец) «Авни-Иллах» и миноносец «Анкара». В апреле 1912 года крейсера обстреливали турецкие позиции у Дарданелл.
Во время первой мировой войны, в которую Италия вступила в 1915 году, соединение итальянских крейсеров-«гарибальдийцев» (вместе со старым крейсером «Витторио Пизани») участвовало в обстрелах побережья Австро-Венгрии близ Рагузы. 18 июля 1915 года во время очередного обстрела приморской железной дороги крейсер «Джузеппе Гарибальди» был торпедирован австрийской подводной лодкой U-4 и затонул через несколько минут. «Феруччо» в дальнейшем использовался для охраны коммуникаций итальянских войск в Албании, а «Варезе» находился в небоеспособном состоянии на базе в Бриндизи. С 1919 года «Варезе» был переведен в разряд учебного судна, а в 1923 году исключён из списков флота и сдан на слом. В 1924 году был переведён в учебные суда «Ферручо». В 1929 году его разоружили, а на следующий год исключили из списков флота.
В аргентинском флоте
Аргентина располагала самым большим числом крейсеров-«гарибальдийцев», стремясь в условиях конфликта с Чили сформировать свой флот из однотипных броненосных кораблей. В конце 1896 года в Буэнос-Айрес прибыл головной корабль серии «Гарибальди», а в течение 1898 года в Аргентину пришли крейсера «Сан-Мартин», «Генерал Бельграно» и «Пуэйрредон». С 1902 года в Италии по аргентинскому заказу велось строительство ещё двух крейсеров — «Ривадавия» («Митре») и «Морено» («Рока») (будущие «Ниссин» и «Касуга»). Однако после заказа Чили в Англии двух быстроходных броненосцев — «Конститусьон» и «Либертад» (будущие «Свифшур» и «Трайэмпф»), способных эффективно бороться с «гарибальдийцами», Аргентина пошла на дипломатическое урегулирование конфликта и оба заказа были аннулированы.
Соединение из 4 броненосных крейсеров типа «Джузеппе Гарибальди» продолжало оставаться основной боевой силой аргентинского флота, хотя к 1910 году «Гарибальди» мог ходить только на 14 узлах, «Пуэйрредон» — на 16. В 1915 году Аргентина получила заказанные в США дредноуты «Ривадавия» и «Морено», и встал вопрос о судьбе устаревших крейсеров. В 1917 году «Гарибальди», а в 1920 году «Сан-Мартин» были переведены в учебные суда. В 1932 году их переквалифицировали в корабли береговой обороны, а в 1935—1936 годах исключили из списков флота. «Гарибальди» был разобран, а корпус «Сан-Мартина» до 1947 года использовался в качестве понтона.
Находившиеся в более хорошем техническом состоянии «Генерал Бельграно» и «Пуэйрредон» прошли в 1926—1930 годах серьёзную модернизацию. Им заменили котлы на 8 новых с нефтяным отоплением. Вместо прежних были установлены новые трёхногие мачты. Были сняты 6-дюймовые орудия каземата вместе с защищавшей их бортовой бронёй. Среднекалиберная артиллерия теперь состояла из шести новых 152-мм орудий, установленных на верхней палубе. Также было установлено и несколько зенитных орудий. Однако и после модернизации корабли не могли использоваться для крейсерской службы. В 1933 году «Бельграно» стал базой подводных лодок типа «Санта-Фе», «Пуэйрредон» считался кораблем береговой обороны, а в 1941 году был переведён в учебные суда. В 1947 году «Бельграно» был исключён из списков флота и отдан на слом. «Пуэйрредон» продолжал службу до 1954 года, когда был исключён из списков флота и отправлен своим ходом для разборки в Японию.
Общая оценка проекта
В 90-е годы в Италии был создан тип сравнительно небольшого броненосного крейсера. От современных ему английских и французских кораблей он отличался более сильным вооружением и защитой. Для этого пришлось уменьшить количество топлива, что сокращало дальность плавания, так что итальянские крейсера были пригодны только для ограниченных морских театров. При сравнительно небольшом для кораблей своего класса водоизмещении «гарибальдийцы» обладали боевой мощью, соответствующей гораздо более крупным крейсерам. При этом, однако, крейсера типа «Гарибальди», которые должны были сочетать в себе достоинства крейсеров и броненосцев, реально не обладали ни теми, ни другими. Для крейсеров у «гарибальдийцев» была недостаточная скорость, малая дальность и плохая мореходность; для участия в сражении с линейными силами данный тип мало подходил из-за тонкого бронирования, не защищавшего от крупнокалиберных снарядов. Фактически крейсера типа «Гарибальди» стали недорогими заменителями больших броненосных кораблей, что определило их экспортную популярность у небогатых государств. Однако в эпоху дредноутных флотов «гарибальдийцы» могли использоваться лишь для ограниченных задач эскорта транспортов, береговой обороны или обстрелов малоукрепленного вражеского побережья; служить стационерами в отдаленных колониальных портах или, наконец, учебными судами. Но содержать для этого броненосные крейсера было, конечно, уже слишком дорого.
Напишите отзыв о статье "Броненосные крейсера типа «Джузеппе Гарибальди»"
Литература
- [www.battleships.spb.ru/0479/Giuseppe-Garibaldi.html Броненосный крейсер «Giuseppe Garibaldi» («Джузеппе Гарибальди»), Италия, 1899 г.]
- Кофман В.Л. [wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/1995_03/ Броненосные крейсера типа «Гарибальди»] (рус.) // Морская коллекция : журнал. — Москва: Моделист-конструктор, 1995. — № 3. — С. 32.
- Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров 1860—1910. — Минск: Харвест, 2006. — 464 с. — ISBN 5-17-030194-4.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?: |
Отрывок, характеризующий Броненосные крейсера типа «Джузеппе Гарибальди»
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.
Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.
Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
