Броненосцы типа «Вирджиния»
Броненосцы типа «Вирджиния» (англ. Virginia-class battleships) — серия из пяти эскадренных броненосцев, построенных для ВМФ США в 1902—1906 годах. Первые линкоры США, заложенные в XX веке. Наряду с броненосцами типа «Кирсадж», были одними из немногих кораблей, использовавших двухъярусные орудийные башни. Принимали ограниченное участие в Первой Мировой Войне в роли эскортных кораблей, но непосредственно в столкновениях с противником не участвовали. В 1920 помещены в резерв, и в 1922 в соответствии с условиями Вашингтонского Договора проданы на слом.
Содержание
История
В начале XX века Конгресс США, критически оценив предшествующие классы кораблей, счёл, что американские конструкторы набрали достаточный опыт, чтобы перейти от экспериментов и опытных единиц к крупносерийной постройке современных боевых кораблей. Успешная постройка серии броненосцев «Мэн» позволяла предположить, что технический риск при закладке сразу крупной серии будет сведён к минимуму, и новые корабли не будут иметь существенных недостатков проекта. Кроме того, критический анализ предшествующей — интенсивной, но сумбурной — кораблестроительной деятельности США, дал неутешительный результат: за 1890—1900 год было заложено двенадцать крупных броненосцев, но лишь четыре из них[1] были современными кораблями, пригодными для боя в открытом море. Такое положение представлялось совершенно недопустимым.
При проектировании новой серии броненосцев Конгресс вновь повысил предел разрешенного максимального водоизмещения[2] до 15 000 тонн. Это позволило гораздо более рационально расположить конструктивные элементы, чем в предшествующих проектах. Кроме того, общая тенденция на усиление вспомогательной артиллерии в начале XX века продемонстрировала американцам, что отказ от промежуточной 203-миллиметровой артиллерии был ошибкой. Новые броненосцы должны были получить 305-миллиметровые орудия главного калибра, 203-миллиметровые — промежуточного, и 152-миллиметровые скорострельные орудия. Проблемой было лишь скомпоновать данное вооружение в ограниченном водоизмещении.
Конструкция
Броненосцы типа «Вирджиния» были гладкопалубными высокобортными кораблями. Обе их башни главного калибра располагались на одном уровне и были подняты высоко над уровнем моря (предыдущие американские высокобортные броненосцы обычно имели кормовую башню палубой ниже носовой). В их силуэте прослеживалась стандартная для американского кораблестроения коробчатая надстройка с тремя высокими трубами и двухъярусной батареей, боевые мачты с многочисленными марсами и два мостика.
Вооружение
В конструкции броненосцев типа «Вирджиния» американцы вновь вернулись к двухъярусным башням главного калибра. Ранее таковые уже испытывались (малоуспешно) на броненосцах типа «Кирсадж», но инженеры считали, что с новыми башнями современного образца могут быть получены лучшие результаты, чем со старыми башнями «мониторного» типа. Новая башня была подлинно двухъярусной: то есть, верхняя её часть была не надстройкой к существующей башне, как раньше, а интегральным элементом конструкции.
На нижнем ярусе башен главного калибра стояли четыре тяжёлые 305-миллиметровые 40-калиберные орудия — мощные и современные морские пушки, составившие основу вооружения американских броненосцев того времени. Эти орудия вполне соответствовали мировым стандартам, а опыт испано-американской войны позволил, наконец, усовершенствовать процедуры заряжания орудий и поднять скорострельность до нормативных 1,5 выстрела в минуту. Орудийные башни Mark-5, использовавщиеся на «Вирджиниях», имели несколько бо́льший угол возвышения, чем башни на «Мэнах», и могли стрелять на дистанцию до 19 000 метров (правда, управлять огнём на такой дистанции во времена их закладки было ещё невозможно). С расстояния в 10 000 метров 305-мм снаряд мог пробить 250 миллиметров гарвеированной брони.
На верхнем ярусе башен главного калибра были установлены четыре «промежуточных» 203-миллиметровых 45-калиберных орудия. Ещё четыре такие же пушки стояли побортно в двух независимых двухорудийных башнях. Это было весьма удачное для того времени орудие, способное стрелять с частотой 1-2 выстрела в минуту на дистанцию до 20 550 метров. Его 118-кг снаряд, запускаемый с начальной скоростью 818 метров в секунду, мог пробить 127 миллиметров гарвеированой брони.
Таким образом, формально бортовой залп броненосцев серии «Вирджиния» состоял из четырёх 305-миллиметровых и шести 203-миллиметровых орудий. При этом 203-миллиметровые орудия на верхнем ярусе башен главного калибра имели отличные углы обстрела. Но практические проблемы, связанные с размещением орудий на разных ярусах одной башни все равно оставались, хотя и несколько сглаженные за счет лучшего качества как башен, так и орудий, по сравнению с предшествовавшими образцами. Залпы 305-миллиметровых и 203-миллиметровых орудий приходилось синхронизировать[3], выстрел одновременно из четырёх стволов создавал сильное задымление перед башней. Кроме того, существовала проблема уязвимости: один удачно попавший снаряд мог разом вывести из строя четыре тяжёлых установки. Значительный вес конструкции также приводил к частым поломкам. В итоге, корабли типа «Вирджиния» оказались вторыми и последними броненосцами с двухъярусными башнями, когда-либо построенными.
Скорострельная батарея состояла из 12 6-дюймовых 50-калиберных орудий. Орудия располагались в центре корпуса, на главной палубе, в индивидуальных казематных установках — палубой ниже бортовых башен 203-миллиметровой артиллерии, что позволяло орудиям разных калибров не перекрывать друг другу сектора выстрелов. Скорострельность орудий составляла до 6 выстрелов в минуту, при дальности огня до 14 000 метров.
Противоминное вооружение состояло из восьми 76-миллиметровых орудий в бронированных казематах в оконечностях, восьми таких же орудий в надстройке, и 25 1-фунтовых орудий (уже почти бесполезных в тенденции увеличения размеров и скорости миноносцев). Торпедное вооружение было представлено четырьмя 533-мм подводными торпедными системами.
Броневая защита
Всё бронирование кораблей было впервые выполнено из брони Круппа. Главный пояс, толщиной в цитадели до 279 миллиметров, тянулся вдоль всей ватерлинии, сохраняя неизменную высоту и утоньшаясь в оконечностях до 152 мм. На верхнюю кромку главного пояса опирался верхний, защищавший борт в цитадели (между барбетами башен главного калибра) до главной палубы.
Сверху, над верхним поясом, стояли казематы 152-мм скорострельных орудий, защищённые 152-мм броней. Бортовые башни вспомогательного калибра защищала 102-миллиметровая броня. Башни главного калибра имели толщину броневых плит в 305-мм на нижнем ярусе и 152-мм на верхнем: барбеты имели толщину от 203 до 254 мм.
Горизонтальная защита обеспечивалась броневой палубой толщиной от 50 мм (в центре)до 76 мм (на скосах и в оконечностях, где палуба опускалась ниже ватерлинии. Центральная часть палубы находилась на уровне верхней кромки главного пояса, но края её по бортам и в оконечностях опирались на нижнюю кромку.
Силовая установка
Корабли приводились в движение двумя паровыми машинами общей мощностью в 19 000 л.с. Двадцать четыре котла Никлосса обеспечивали достаточное давление пара для достижения максимальной (форсированной) скорости в 19 узлов.
«Вирджиния» несколько отличалась от прочих кораблей: она имела 12 котлов Бэбкок-Уилкокс и её винты вращались в противоположных направлениях, что в теории должно было улучшить маневренность.
Служба
Оценка проекта
Броненосцы типа «Вирджиния» были крупными, весьма удачными кораблями, вполне соответствующими стандартам своего времени. Они были превосходно вооружены, имели мощную и хорошо продуманную систему бронирования, их скорость и мореходность не имели нареканий. Главным их недостатком было использование двухъярусных орудийных башен, которые сами по себе являлись технически тупиковым направлением, хотя и были сконструированы значительно лучше, чем прежние на «Кирсейджах».
С вступлением в строй пяти броненосцев класса «Вирджиния» американский флот, наконец, обзавёлся мощной, полностью современной и однородной эскадрой, способной действовать в любой части земного шара. Но хотя американские верфи работали весьма быстро, и все пять кораблей были введены в строй в 1906—1907 году — через 4 года после закладки — появление британского «Дредноута» автоматически сделало их морально устаревшими. К Первой мировой войне эти линкоры, не прослужив и восьми лет, были переведены на второстепенные позиции эскортных, учебных кораблей и даже транспортов.
Напишите отзыв о статье "Броненосцы типа «Вирджиния»"
Ссылки
- Conway's All the World's Fighting Ships, 1860–1905. — London: Conway Maritime Press, 1979. — ISBN 0-85177-133-5.
- Sondhaus Lawrence. Naval Warfare 1815–1914. — London: Routledge, 2001. — ISBN 0-415-21478-5.
- Pike, John [www.globalsecurity.org/military/systems/ship/bb-13.htm BB-13 Virginia Class]. GlobalSecurity.org. Проверено 3 октября 2011.
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Броненосцы типа «Вирджиния»
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
