Броненосцы типа «Маджестик»
Содержание
История
Результаты масштабной программы военно-морского строительства, известной как Акт Морской Обороны от 1889 года, оказались далеки от ожидаемых британцами. Целью программы — предусматривавшей постройку десяти броненосцев, сорока двух крейсеров и восемнадцати торпедно-канонерских лодок — британское правительство видело внушить оппонентам мысль о невозможности тягаться с Великобританией в числе боевых кораблей, и, соответственно — задержать новую гонку военно-морских вооружений. Однако, результат оказался прямо обратным: Франция и Россия, традиционные противники Великобритании, приняли вызов, и развернули ещё более масштабные военно-морские программы.
К 1893 году стало ясно, что новая гонка военно-морских вооружений в самом разгаре. Тревогу адмиралтейству внушало то, что Россия и Франция совместно строили двенадцать броненосцев, против десяти британских. Единственным способом удержать постулированный англичанами «двухдержавный стандарт» — положение, при котором британский флот должен был быть равен по силе двум следующим за ним флотам вместе взятым — было строить новые корабли в ещё более быстром темпе.
В 1893 году, по инициативе Первого Морского Лорда, Джона Спенсера, британское правительство утвердило новую военно-морскую программу, предусматривавшую, в числе прочего, постройку новой серии крупных броненосцев. Концепция таковых разрабатывалась с 1891 года по инициативе вице-адмирала Джона Арбетнота Фишера, как развитие проекта «Роял Соверенов» с усовершенствованной артиллерией главного калибра и новейшей стальной броней, закаленной по методу Гарвея. Задержки в проектировании новых тяжелых орудий на замену устаревшим 343-мм пушкам привели к тому, что закладку новых броненосцев несколько раз откладывали. В 1893 году, под давлением общественного мнения, британский парламент утвердил закладку сначала двух, а затем ещё семи новых броненосцев в 1893—1895 годах.
Технические характеристики
Корпус
Будучи головным кораблем, HMS Majestic был спущен на воду в 1895 году и имел гладкопалубный корпус 128 м в длину и полное водоизмещение в 16,000 тонн. Был самым большим из броненосцев 19 века. Этот тип кораблей стал последним британским броненосцем имевшим дымовые трубы побортно; последующие типы броненосцев имели дымовые трубы расположенные в диаметральной плоскости.
Основной его дизайн основывался на конструкции предшествовавшего броненосца 2-го ранга «Ринаун».
Вооружение
Главный калибр включал четыре новых скреплённых проволокой 12" орудия с длиной ствола 35 калибров, и весом в 46 тонн каждое, установленные в двух крытых барбетных установках. Орудия запускали 390-кг снаряды с начальной скоростью 716—732 м/с. Бронебойный снаряд весом 386 кг обладал расчётной бронепробиваемостью в 840 мм кованого железа на дистанции 900 м или 300-миллиметров стали на с дистанции в 2830 метров.
Недостатком этих орудий была низкая по меркам времени скорострельность. На почти всех «Маджестиках», за исключением «Илластриеса» и «Цезаря», орудия были установлены в устаревших барбетах малого диаметра, имевших грушевидную форму. Гидравлические механизмы перезарядки были установлены неподвижно в узкой части барбета. Таким образом, перезарядка могла производиться только при нулевом угле поворота орудий, и при фиксированном угле вертикального возвышения, равном 13,5°. За счет этого, темп стрельбы «Маджестиков» составлял около 1 выстрела в 70 секунд при подаче снарядов из заранее подготовленной боеукладки, и далее падал до одного выстрела в 100 секунд при подаче снарядов из погребов[2].
На «Цезаре» и «Илластриесе» были установлены более совершенные установки большого диаметра с круглыми барбетами. Механизмы перезаряжания теперь вращались вместе с орудиями и заряжание производилось на любом горизонтальном угле поворота установки (вертикальный угол при перезарядке по-прежнему составлял 13,5°). Темп стрельбы составлял для этих двух кораблей один выстрел в 80 секунд.
Барбетные установки броненосцев типа «Маджестик» были значительным шагом вперед по сравнению с предшествующими. В отличие от открытых барбетных установок, защищенных лишь легкими броневыми колпаками, установки «Маджестиков» приобрели все основные черты броневых башен современного типа. Неподвижный барбет, проходивший вплоть до броневой палубы, защищал орудийную прислугу, механизмы и элеваторы подачи боеприпасов. Сверху на него опирался тяжелый броневой купол, вращающийся вместе с орудиями. Таким образом, барбетная установка теперь была защищена и от падающих сверху снарядов, что отвечало увеличившимся дистанциям морского боя[3].
Вспомогательное вооружение было чрезвычайно мощным и хорошо продуманным. Броненосец нес двенадцать 152-мм/40 орудий (QF 6 inch/40) — по шесть на каждый борт — в индивидуальных казематах, защищенных от осколков и мелкокалиберных снарядов. Четыре орудия с каждого борта стояли на главной палубе, и ещё два — по углам надстройки. Орудия имели скорострельность в 5-7 выстрелов в минуту. Дальность действия составляла до 10000 метров. В доктрине того времени, этим орудиям уделялось особое внимание: предполагалось, что в бою он смогут эффективно разрушать надстройки и небронированные части кораблей противника фугасными снарядами, провоцируя пожары и затопления.
Противоминная артиллерия включала шестнадцать 76-миллиметровых скорострельных орудий и двенадцать 47-мм орудий Гочкисса, расположенных на крыше надстройки и в небронированных казематах на главной палубе.
В рамках представлений того времени о дистанции морского боя, броненосцы имели торпедное вооружение — предназначенное либо для поражения противника при промахе таранной атаки, либо для защиты от попытки неприятельского тарана. Торпедное вооружение состояло из четырёх подводных и одного надводного торпедного аппаратов.
Бронирование
Схема бронирования «Маджестиков» являлась развитием традиционной британской идеи «цитадельного» бронирования. Броневой пояс защищал лишь центр корпуса корабля между основаниями орудийных барбетов. Оконечности прикрывались только горизонтальной броневой палубой. Предполагалось, что если цитадель не будет пробита, то разрушение и затопление надводных отсеков в оконечностях не приведет к потере кораблем плавучести.
Но в отношении толщины и площади бронирования были сделаны значительные перемены. Под влиянием Битвы при Ялу, кораблестроители всего мира стали придавать особое значение защите от скорострельной среднекалиберной артиллерии — 120-152-мм орудий с унитарным заряжанием. Такие орудия были не способны пробивать броню, но чрезвычайно эффективно разрушали градом фугасных снарядов небронированый надводный борт, что создавало угрозу захлестывания пробитых отсеков волнами и потери кораблем остойчивости.
Чтобы решить эту проблему, британские инженеры радикально увеличили высоту броневого пояса на «Маджестиках». Простиравшийся на всю длину броневой цитадели, пояс прикрывал надводный борт выше и ниже ватерлинии, вплоть до основания казематов скорострельной артиллерии на средней палубе. Таким образом, инженеры гарантировали, что скорострельные орудия не сумеют оставить пробоин в цитадели, сквозь которые корабль может захлестнуть волнами. Высота пояса составляла 4,5 метра, из которых 1,5 располагались выше ватерлинии. С концов, пояс замыкался траверзными переборками толщиной в 356 миллиметров (передняя) и 305 миллиметров (задняя), соединявшимися с основаниями барбетов.
Расплатой за увеличение площади бронирования стала его малая толщина. Броневой пояс «Маджестика» имел толщину не более 229 мм, и не обеспечивал полной защиты от снарядов тяжелых орудий. Чтобы компенсировать этот недостаток, сразу за поясом располагался 102-миллиметровый скос броневой палубы — таким образом, что пробивший пояс снаряд встречал на своем пути дополнительную защиту и не мог добраться до машинных отделений. Вся броня была гарвеевской, превосходящей по характеристикам компаундовскую или сталеникелевую.
Орудия главного калибра были установлены в барбетных установках — неподвижных ограждениях из брони, внутри которых вращалась платформа с пушками. Толщина броневых плит барбетов достигала 229 миллиметров. Важным новшеством стало прикрытие барбетов сверху броневыми куполами, вращающимися вместе с орудием — это был первый шаг к орудийной башне современного типа. Очень хорошо защищена была вспомогательная артиллерия. Каждая шестидюймовка занимала каземат(собственный своеобразный «дот»), окруженный 152-мм броней с боков и 51-мм — сзади, сверху и снизу. В результате вспомогательная артиллерия стала полностью неуязвимой для скорострельных орудий, а попадание крупнокалиберного снаряда могло вывести из строя только один каземат.
Броневая палуба имела выпуклую форму. Её края соединялись с нижней кромкой броневого пояса, образуя 102 миллиметровой толщины скосы. Центральная, плоская часть палубы проходила ниже ватерлинии, её толщина составляла 64 миллиметра.
Выбранная схема защиты была оптимальна для конца 1880-х — когда тяжелые орудия ГК имели низкую скорострельность и не могли эффективно изрешетить единичными попаданиями тонкий броневой пояс. От легких же снарядов корабль был прекрасно защищен. Но в 1890-х скорострельность и эффективность тяжелой артиллерии резко увеличилась. Так, французские тяжелые орудия середины 1890-х могли выпустить от 1 до 3 снарядов в минуту, и могли множеством попаданий разбить броневой пояс «Маджестика», после чего кораблю грозила бы гибель
.Силовая установка
Корабли приводились в движение двумя трёхцилиндровыми паровыми машинами тройного расширения. Их полная мощность составляла 10000 л.с. Пар обеспечивали 8 цилиндрических котлов. Максимальная скорость на мерной миле составила 16 узлов; однако при форсировке, машины могли кратковременно выдать 12000 л.с. и 17 узлов. Форсированный ход не считался нормальным и мог легко привести к выгоранию котлов.
Изначально, топки всех кораблей работали на угле, но HMS Mars в 1905—1906 стал первым броненосцем модернизированным под нефтяное питание. Оставшиеся корабли были аналогично переделаны на нефтяное топливо в 1907—1908 годах.
Броненосцы в серии
HMS Caesar (Цезарь)
HMS Caesar входил в состав Флота Канала в 1898 году, в Средиземноморский флот в 1898−1903 годах, Атлантический флот в 1904−1907 годах, и флот метрополии в 1907−1914 годах. В начале Первой мировой войны находился во Флоте Канала с августа по декабрь 1914 года, после чего был брандвахтенным кораблем в Гибралтаре с декабря 1914 по июль 1915 года, а также на Бермудских островах в 1915−1918 годах, затем плавучей базой в Средиземноморье в 1918−1919 годах и в Чёрном море в 1919−1920 годах, где Королевский флот воевал против большевиков в Гражданскую войну. Был последним британским додредноутом служившим в качестве флагманского корабля и последним броненосцем служившем в океане. Был продан на металлолом в 1921 году
HMS Hannibal (Ганнибал)
HMS Hannibal состоял во флоте Канала и Атлантическом флоте в 1898−1905 годах и 1907 году соответственно, во флоте метрополии в 1907−1914 годах.
HMS Illustrious (Илластриес)
HMS Illustrious состоял в Средиземноморском флоте в 1898−1904 годах, во флоте Канала и Атлантическом флоте в 1904−1908 годах, во флоте метрополии в 1908−1914 годах.
HMS Jupiter (Юпитер)
HMS Jupiter состоял во флоте Канала и Атлантическом флоте в 1897—1908 годах, во флоте метрополии в 1908−1914 годах.
HMS Magnificent (Магнифисент)
HMS Magnificent состоял во флоте Канала и Атлантическом флоте в 1895−1906 годах, затем во флоте метрополии в 1907−1914 годах.
HMS Majestic (Маджестик)
HMS Majestic состоял во флоте Канала и Атлантическом флоте в 1895−1907 годах, во флоте метрополии в 1907−1914 годах.
HMS Mars (Марс)
HMS Mars состоял во флоте Канала и Атлантическом флоте в 1897−1907 (став первым броненосцем модернизированным под нефтяное топливо в 1905−1906 годах), во флоте метрополии в 1907−1914 годах. В 1902 году в результате нештатного срабатывания запальной трубки (луч огня не достиг слишком далеко расположенный картуз, тот стал тлеть и вспыхнул только после открытия затвора) на учебных стрельбах погибло 2 офицера и 6 нижних чинов.[4]
HMS Prince George (Принс Джордж)
HMS Prince George состоял во флоте Канала и Атлантическом флоте в 1896−1907 годах, во флоте метрополии в 1907−1914 годах.
HMS Victorious (Викториес)
HMS Victorious состоял в Средиземноморском флоте в 1897−1898 годах и 1900−1903 годах, на Китайской станции в 1898−1900 годах, во флоте Канала и Атлантическом флоте в 1904−1906 годах, во флоте метрополии в 1907−1914 годах. Служил в качестве брандвахты у британских берегов в 1914 году и в начале 1915 года. Затем, разоруженный, служил в качестве плавучей мастерской в Скапа-Флоу на Оркнейских островах в 1916−1920 годах, после чего был переименован в Indus II и списан в 1923 году.
Оценка проекта
Броненосцы типа «Маджестик» были несомненным успехом британского кораблестроения. Они объединяли отличную мореходность, высокую скорость, чрезвычайно мощное вооружение и рациональную броневую защиту в почти оптимальной конфигурации. Именно в этих кораблях сформировался «классический» эскадренный броненосец конца XIX — начала XX века
, ставший эталоном для всего мирового кораблестроения вплоть до появления «Дредноута».Тем не менее, хотя «Маджестики» представляли собой почти оптимальное конструкторское решение, они не были лишены недостатков. Главным из них была неудачная артиллерия главного калибра. 35-калиберные 305-миллиметровые пушки, созданные на основе старых 343-миллиметровых орудий, имели низкую по меркам времени скорострельность и недостаточную начальную скорость снаряда. Они значительно уступали по боевой мощи французским 40-45-калиберным 305-миллиметровым орудиям той же эпохи
.Схема бронирования «Маджестиков» была рассчитана на существовавшую в тот момент ситуацию, в которой приоритет отдавался защите цитадели корабля от огня скорострельных среднекалиберных орудий. Предполагалось, что медленно стреляющие тяжелые орудия не смогут редкими попаданиями повредить тонкий пояс корабля достаточно сильно, чтобы вызвать обширное затопление: от проникновения снарядов в машинное отделение защищал скос броневой палубы. Но в середине 1890-х тяжелые орудия стали гораздо скорострельнее, а поражающий эффект их снарядов, начиненных более мощными взрывчатыми веществами, значительно возрос. Скорострельные тяжелые орудия могли множеством попаданий тяжело повредить тонкий пояс «Маджестика» и вызвать гибель корабля за счет проникновения воды через пробоины в цитадель
.«Маджестик» |
«Алабама»[5] |
«Канопус» |
«Кайзер Фридрих III»[6] |
«Фудзи»[7] |
«Петропавловск» |
«Шарлемань»[8] | |
---|---|---|---|---|---|---|---|
Год закладки | 1894 | 1896 | 1897 | 1895 | 1894 | 1892 | 1894 |
Год ввода в строй | 1896 | 1900 | 1899 | 1898 | 1897 | 1899 | 1899 |
Водоизмещение нормальное, т | 15 134 | 11 750 | 13 360 | 11 785 | 12 320 | 11 354 | 11 100 |
Полное, т | 16 063 | 12 446 | 14 529 | 11 895 | 12 649 | 11 958 | |
Мощность ПМ, л. с. | 12 000 | 10 000 | 13 500 | 13 000 | 14 000 | 10 600 | 15 000 |
Максимальная скорость, пректная узл | 17 | 16 | 18 | 17,5 | 18 | 17 | 18 |
Дальность, миль (на ходу, узл.) | 4700 (10) | (10) | 5320 (10) | 3420 (10) | 4000 (10) | 3750 (10) | 3650(10) |
Бронирование, мм | |||||||
Тип | ГС | ГС | КС | КС | ГС | ГС | ГС |
Пояс | 229 | 419 | 152 | 300 | 457 | 406 | 370 |
Палуба(скосы) | 63(102) | 102 | 51(51) | 65 | 64 | 51-63 | 55 |
Башни | 254 | 356 | 203 | 250 | 152 | 254 | 320 |
Барбеты | 356 | 318 | 305 | 250 | 457 | 254 | 270 |
Рубка | 356 | 254 | 305 | 250 | 356 | 229 | 326 |
Вооружение | 2×2×305-мм/35 12×1×152-мм/40 16×1×76,2-мм/40 5 ТА |
2×2×330/35 16×1×152-мм/40 16×1×57-мм 4 ТА |
2×2×305/35 12×1×152-мм/45 10×1×76,2-мм/40 4 ТА |
2×2×240-мм/40 18×1×150-мм/40 12×1×88-мм/30 6 ТА |
2×2×305-мм/35 14×1×152-мм/40 20×1×47-мм/43 5 ТА |
2×2×305-мм/40 12×152-мм/45 20×1×47-мм/43 6 ТА |
2×2×305-мм/40 10×1×138-мм/45 8×1×100-мм/45 20×1×47-мм/43 4 ТА |
Все же, несмотря на эти недостатки, броненосцы типа «Маджестик» были мощными, хорошо спроектированными кораблями, заслуженно претендующим на статус сильнейших в мире на конец XIX века. Их особенности конструкции во многом предопределили дальнейшее развитие кораблестроения.
Напишите отзыв о статье "Броненосцы типа «Маджестик»"
Примечания
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 38.
- ↑ [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_12-35_mk8.htm Britain 12"/35 (30.5 cm) Mark VIII]
- ↑ На больших дистанциях боя снаряды падают более отвесно. Прежние, открытые сверху барбетные установки были ориентированы на бой лишь на ближней дистанции, и могли быть легко поражены падающим по навесной траектории снарядом, перелетевшим край броневого ограждения.
- ↑ [www.battleships-cruisers.co.uk/hms_mars.htm HMS Mars, Battleship of 1902]
- ↑ All the World's Fighting Ships 1860—1905 / R. Gardiner. — London: Conway Maritime Press, 1979. — P. 142.
- ↑ Gröner. Band 1. — P.37-38
- ↑ С. Балакин. Триумфаторы Цусимы. — М.: ЭКСМО, 2013. — С. 63.
- ↑ All the World's Fighting Ships 1860—1905 / R. Gardiner. — London: Conway Maritime Press, 1979. — P. 295.
Литература
- All the World's Fighting Ships 1860—1905 / R. Gardiner. — London: Conway Maritime Press, 1979. — 448 p. — ISBN 0-85177-133-5.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи о флоте желательно?:
|
|
Отрывок, характеризующий Броненосцы типа «Маджестик»
В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.
По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.
На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.
Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.