Броненосцы типа «Ре Умберто»
 |
В данной статье или разделе имеется список источников или внешних ссылок, но источники отдельных утверждений остаются неясными из-за отсутствия сносок. Утверждения, не подкреплённые источниками, могут быть поставлены под сомнение и удалены. Вы можете улучшить статью, внеся более точные указания на источники.
|
Броненосцы типа «Ре Умберто» (итал. Classe Re Umberto) — серия из трех быстроходных броненосцев, построенная для итальянского флота в 1884—1895 годах. Были разработаны инженером Бенедетто Брином как развитие его взглядов на приоритет скорости и тяжелого вооружения над бронированием, ранее воплощенные в проекте «Италия». Оставались на вооружении до Первой Мировой но практически никакого участия в ней не принимали.
Содержание
История
В 1883 году, после отставки морского министра Фердинандо Эктона, ратовавшего за постройку небольших, дешевых кораблей, пост морского министра занял Бендетто Брин. Известный сторонник доктрины индивидуального превосходства — концепции, что итальянский флот не может себе позволить содержать много боевых кораблей по экономическим причинам, и поэтому должен стремиться к обладанию самыми большими и мощными броненосцами в мире — он немедленно использовал своё влияние на военно-морские силы чтобы протолкнуть в производство проект нового корабля.
Основной идеей Брина было развить концепцию того корабля, который он считал почти идеальным — броненосца типа «Италия». Эти огромные творения Брина были крупнейшими, быстрейшими и сильнейшими по вооружению кораблями мира на момент закладки (ценой за это был полный отказ от поясного бронирования). Но военно-морская наука развивалась в 1880-х столь стремительно, что заложенные в 1876 году «Италия» и «Лепанто» уже к 1883, ещё не вступив в строй, уже представляли собой комбинацию устаревших решений.
Брин решил переработать проект «Италия» с учетом технических новинок и изменения концепций. К началу 1880-х прежние взгляды на морской бой как на беспорядочную свалку независимо действующих кораблей начали постепенно уходить в прошлое. Приоритетной тактикой вновь стала кильватерная колона, позволяющая реализовать максимальную мощь артиллерийского огня при действиях в эскадре. Поэтому корабли класса «Ре Умберте» впервые в итальянском флоте получили «классическое» расположение тяжелого вооружения — два орудия в носовой и два орудия в кормовой барбетной установке[1]. Сама артиллерия тоже стала гораздо эффективнее — от медленно стреляющих короткоствольных 431-миллиметровых орудий-монстров отказались в пользу более компактных и эффективных британских 343-миллиметровых 35-калиберных орудий.
Конструкция
В первоначальном проекте, броненосцы класса «Ре Умберто» развивали проект броненосца «Италия»: они также не несли бортовой брони, а основным отличием от прототипа было размещение орудий главного калибра вдоль диаметральной линии корабля, а не в прежних диагонально расположенных установках. Но по мере развития проекта, появление скорострельных 120—150 миллиметровых орудий с унитарным заряжанием потребовало пересмотреть концепцию. Скорострельные пушки могли просто изрешетить небронированый борт «Италии» или подобного ей корабля, что привело бы к неминуемой потере скорости и возможной гибели из-за потери остойчивости при захлестывании воды в пробоины.
В результате, проект «Ре Умберто» был пересмотрен. Специально для защиты от огня скорострельных орудий, Бендетто Брин добавил тонкий броневой пояс, защищающий часть надводного борта.
Корабли были первыми в мире броненосцами, изготовленными полностью из стали. Они имели классический итальянский силуэт — полностью симметричный, с единственной центральной мачтой, расположенной между труб. Считалось, что подобная симметричность силуэта помешает противнику точно определить, в каком направлении движется корабль.
Вооружение
Основное вооружение кораблей состояло из новых 343-миллиметровых 30-калиберных орудий британского производства. Предназначенные для броненосцев типа «Ройял Соверен», эти мощные пушки стреляли 600-килограммовым снарядом на дистанцию до 11000 метров и были гораздо скорострельнее[2] и надежнее прежних итальянских орудий-монстров. Но медленные темпы производства новых орудий в Великобритании сильно задержали вступление в строй итальянских кораблей.
Четыре 343-миллиметровые пушки впервые в итальянской практике были расположены вдоль продольной оси корабля, в носовой и кормовой двухорудийных барбетных установках на главной палубе. Так как борт корабля был относительно низким, барбетные установки необычной конической формы были весьма высокими, чтобы орудия располагались выше над водой и менее страдали от непогоды. От основания барбетов вниз, к броневой палубе и расположенным под ней погребам боезапаса, шел броневой колодец. Сверху орудия прикрывались тонкими противоосколочными колпаками.
Вспомогательное вооружение корабля было очень мощным. Восемь британских 152-миллиметровых 40-калиберных скорострельных орудий располагались в спонсонных установках на крыше надстройки, по четыре на борт. Палубой ниже, в небронированой батарее на главной палубе, стояли двенадцать 120-миллиметровых скорострельных орудий. Ещё четыре 120-миллиметровых орудия были смонтированы на крыльях носового и кормового мостика броненосца. Общий бортовой залп достигал 12 скорострельных орудий на борт.
Оборонительное вооружение состояло из 16 легких 6-фунтовых орудий, предназначенных для борьбы с миноносцами, и десяти 47-миллиметровых пулеметов. Кроме того, корабль имел выдающийся таран и пять торпедных аппаратов.
Броневая защита
В первоначальном проекте броненосец вовсе не имел вертикальной брони за исключением барбетов главного калибра, его единственной защитой являлась 102-мм броневая палуба. Под влиянием успешного дебюта скорострельных орудий с унитарным заряжанием проект пришлось пересмотреть: оставлять незащищенный борт на расстрел скорострельных орудий было слишком опасно.
В итоговом проекте броненосец получил очень тонкий 102-миллиметровый пояс из стальной брони, предназначенный для защиты центральной части борта (между барбетами главного калибра) от огня скорострельных орудий. Толщина его была совершенно недостаточна для противостояния тяжелым снарядам: в этом Брин больше надеялся на 76-миллиметровую выпуклую броневую палубу и рациональное деление корпуса на отсеки. Броневая палуба в оконечностях опускалась ниже ватерлинии и предназначалась для эффективной защиты от тяжелых снарядов.
Орудийные установки главного калибра защищались 335-миллиметровой броней. Броневые рубки и элеваторы подачи снарядов защищала 305-мм броня.
В целом, бронирование корабля было практически целиком рассчитано на противостояние мелкокалиберным скорострельным и медленно стреляющим тяжелым орудиям. Предполагалось, что первые не пробьют тонкого пояса, а вторые, пробив пояс, не смогут пробить броневую палубу за ним, и кроме того — стреляют слишком медленно, чтобы нанести сильный урон корпусу корабля. Появление орудий большого калибра с высокой скорострельностью в 1890-х моментально сделало такую схему защиты неэффективной.
Силовая установка
Двухвинтовые броненосцы имели максимальную мощность машин в 19 500 л.с. и развивали скорость до 18,5 узлов. Дальность плавания экономическим ходом составляла порядка 11 000 км.
В серии
Первоначально, предполагалось заложить только два броненосца:
Позднее, Брин добился закладки третьего корабля:
Интересно, что все три корабля де-факто были названы в честь одного человека — короля Италии Умберто I, являвшегося по совместительству королём Сицилии (итал. Re di Sicilia) и королём Сардинии (итал. Re di Sardinia)[3].
Служба
Первые два корабля были заложены в 1884 году, третий — в 1885. Из-за слабости итальянской промышленности и больших задержек с поставками орудий из Великобритании[4] их постройка затянулась более чем на 10 лет, и последний из них вступил в строй лишь в 1895 году. К этому времени, они уже являлись несколько устаревшими.
Тем не менее, эти три броненосца были самыми мощными и сильными кораблями итальянского флота, и последний относился к ним с большим вниманием. Периодически проходя ротацию между действующим и резервным флотом, они приняли участие в итало-турецкой войне 1912 года, в основном привлекаясь для обстрела побережья (их тяжелые снаряды оказывали лучший эффект на береговые укрепления чем снаряды более легких 305-миллиметровых орудий последующих итальянских броненосцев). При этом «Ре ди Сардиния» впервые использовал аэроплан для управления артиллерийской стрельбой.
В 1914 году, все три корабля были сочтены устаревшими и незадолго до начала Первой Мировой выведены в резерв и переведены на роль кораблей снабжения. В 1915 году, когда Италия вступила в войну, старые броненосцы были возвращены в строй для использования в качестве кораблей береговой обороны. В боевых действиях они, тем не менее, не участвовали.
В 1918 году итальянское морское командование решило использовать «Ре Умберто» в качестве одноразового корабля-тарана для прорыва боновых заграждений на входе в Полу, гавань австрийского флота. Предполагалось, что укомплектованный минимальным экипажем из добровольцев корабль должен будет ночью скрытно приблизиться к австрийскому побережью, и на полном ходу ворваться в гавань, проломив заграждения и открыв вход для атаки эскадры торпедных катеров. Со старого броненосца демонтировали все вооружение и установили 8 трехдюймовых орудий и минометы (для обстрела береговых укреплений), а также специальные резаки для эффективного разрезания троссов и бонов. Однако война кончилась раньше, чем операция была осуществлена.
Оценка проекта
Броненосцы класса «Ре Умберто» были единственными полностью современными кораблями ВМФ Италии на конец 19 век (все остальные броненосцы были заложены ещё в 1870-х или в начале 1880-х) и для времени закладки представляли достаточно удачную конструкцию. Сравнительно большая площадь бронирования надежно защищала центральную часть корпуса от снарядов скорострельной артиллерии. Тяжелые же орудия, как считалось, не обладали достаточной скорострельностью чтобы существенно повредить надводный борт корабля, а вероятность же пробития броневой палубы оценивалась как очень низкая.
Ситуация резко изменилась в 1890-х, с появлением (в первую очередь во Франции), скорострельных тяжелых орудий, заряжающихся при любом положении ствола. Французские 274 и 305-миллиметровые пушки конца 19 столетия давали один выстрел в минуту. Применение мелинита и других взрывчатых веществ вкупе с высокой скорострельностью новых тяжелых орудий означало, что тонкий броневой пояс «Ре Умберто» будет просто изрешечен многочисленными попаданиями тяжелых снарядов, после чего итальянскому броненосцу грозила бы гибель от захлестывания воды через пробоины и нарушения остойчивости.
Другим важным недостатком была абсолютно незащищенная батарея вспомогательной артиллерии — фактически, все скорострельные орудия могли быть выведены из строя буквально одним удачным попаданием. Все это привело к тому, что в последующих проектах Бендетто Брин отказался от развития идеи «небронированых броненосцев», сосредоточившись на более сбалансированых кораблях.
Напишите отзыв о статье "Броненосцы типа «Ре Умберто»"
Примечания
- ↑ Все предшествующие итальянские броненосцы имели диагональное расположение орудий главного калибра, при котором приоритет отдавался погонному и ретирадному огню в ущерб бортовому.
- ↑ Тем не менее, из-за необходимости ставить орудия в диаметральную плоскость для перезарядки, реальная скорострельность не превышала 1 выстрела в 2 минуты.
- ↑ В ряде источников второй и третий корабли обозначаются просто как «Сицилия» и «Сардиния»
- ↑ Производство 343-миллиметровых орудий было очень медленным, и не соответствовало даже требованиям Королевского Флота Великобритании не говоря уже о экспортных поставках.
Ссылки
- Fraccaroli, Aldo (1970). Italian Warships of World War I. London: Ian Allan. ISBN 978-0-7110-0105-3.
- Gardiner, Robert; Gray, Randal, eds. (1979). Conway’s All the World’s Fighting Ships: 1860—1905. Annapolis: Conway Maritime Press. ISBN 0-85177-133-5.
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Броненосцы типа «Ре Умберто»
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.
Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.
В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
