Броненосцы типа «La Galissoniere»
Броненосцы типа «La Galissoniere» — серия стационерных броненосцев 3-го ранга ВМС Франции, построенных в начале 1870-х для колониальной службы. Являлись развитием предыдущего типа «Альма». Из-за финансовых последствий франко-прусской войны, два из трех кораблей сильно задержались на стапелях, и вступили в строй лишь спустя 7-10 лет после начала постройки, уже являясь в общем-то устаревшими.
Содержание
История
Броненосцы типа «Альма», в целом удачные, тем не менее не полностью удовлетворяли требованиям колониальной службы во французском флоте. Главным их недостатком считалась малая скорость, не позволявшая эффективно перехватывать крейсера и торговые корабли неприятеля. Вооружение их также было недостаточно мощным: к концу 1860-х число броненосных кораблей в британском флоте существенно возросло, и даже броненосцы, предназначенные для колониальной службы должны были теперь нести орудия, способные пробивать броню.
Для решения проблемы, главный инженер флота, Анри Дюпуи де Лом разработал более крупную и быстроходную версию броненосцев «Альма», вооруженную гораздо более мощными нарезными 240-миллиметровыми орудиями. По его мнению, такой небольшой броненосец мог бы решать те же задачи что и «Альма» — оборона колониальных владений, поддержание порядка среди туземного населения и нападение на колониальные владения противника — но был бы более эффективен против вражеских броненосных сил.
Все три броненосца серии имели деревянные корпуса, обшитые железными плитами. Французская промышленность 1860-х все еще не могла обеспечить массовое строительство из железа даже океанских броненосцев, не говоря уже о «дешевых» стационерных кораблях. Кроме того, немаловажным фактором был еще и вопрос ремонта: ремонт деревянного корпуса на ограниченной судоремонтной базе французских колоний был куда проще железного.
Конструкция
Три броненосца серии «Ля Галлисоньер» имели полное водоизмещение около 4580 тонн, при длине 76,62 метра, ширине 14,84 метра и осадке 6,55 метра. Подобно всем французским кораблям, они имели характерный сильный завал бортов внутрь, в результате чего верхняя палуба была гораздо уже чем корпус по ватерлинии. «Ля Галлисоньер» был чуть короче и шире двух других кораблей.
Вооружение
Основное вооружение броненосцев составляли шесть новых 240-миллиметровых 19-калиберных пушек образца 1870 года. Два орудия стояли в барбетах на верхней палубе: барбеты были вынесены за пределы палубы на спонсонах, и за счет сильного среза бортов в верхней части, могли вести погонный и ретирадный огонь без риска повредить корпус. Еще четыре орудия стояли по углам центрального бронированного каземата на главной палубе.
Для того времени, это были мощные и современные нарезные пушки, способные запустить 144-килограммовый снаряд на скорости до 495 м/с. На полигоне, выстрел литым бронебойным снарядом пробивал в упор 356-мм броневую плиту. Считалось, что в боевых условиях 240-мм пушки смогут пробивать стандартную для броненосцев 1860-х броню толщиной в 114—120 миллиметров с дистанции до 1000 метров.
Это вооружение согласно исходному проекту было дополнено четырьмя 120-миллиметровыми пушками, стоявшими на верхней палубе. Не способные пробивать броню, эти легкие орудия предназначались для борьбы с деревянными единицами противника и поражения небронированых частей броненосцев. Подобное вооружение получил только «Ля Галлисоньер»: два последних корабля, модифицированные по проекту Саббатье, имели в носовой части дополнительное 194-миллиметровое погонное орудие, стрелявшее через порт под бушпритом, и вместо четырех 120-мм орудий получили шесть 138-мм орудий.
Корабли впервые во французском флоте получили еще на стапеле противоминное вооружение. Четыре 37-миллиметровые четырехствольные револьверные пушки Гочкисса стреляли со скоростью 30 выстрелов в минуту и предназначались как для борьбы с миноносцами, так и для обстрела такелажа и палубы кораблей противника в бою[1].
Все три корабля были оснащены стандартным для французского флота плугообразным тараном. В качестве дополнительного вооружения, «Ля Галлисоньер» также нес несколько буксируемых мин Гарвея, буксировавшихся за кораблем на троссе и предназначенных для подведения маневром под корпус вражеского корабля (после чего мина детонировалась электрическим запалом по сигналу с мостика). Мины рассматривались как в основном оборонительное оружие: предполагалось, что наличие буксируемывх мин и риск налететь на них не позволит вражескому кораблю таранить французский броненосец. В 1880-х такие мины установили и на два других броненосца.
Броневая защита
Броневая защита кораблей состояла из сплошного 150-миллиметрового железного пояса по ватерлинии. Высота пояса составляла около 2,4 метров, он подкреплялся подкладкой из 650-мм тика. Батарея защищалась со всех сторон 120-мм броней на 500-мм тиковой подкладке. Корпус за пределами батареи не был бронирован, но деревянные борта снаружи были покрыты железными листами для защиты от горящих обломков. Барбеты на верхней палубе защищались 120-мм плитами.
Силовая установка
«Ля Галлисоньер» был оснащен двумя вертикальными компаунд-машинами Вольфа, работавшими на два винта. Четыре овальных котла обеспечивали мощность в 2370 л.с. и максимальную скорость в 13,08 узлов. Запаса угля хватало на 6000 км стандартного 10-узлового хода.
Два других корабля были одновинтовыми, с одной машиной мощностью в 2214 л.с. Их скорость не превышала 12,75 узлов, и дальность их плавания не превышала 5070 км.
Все три корабля несли полное парусное вооружение, считавшееся необходимым для службы в колониях (где расстояния между угольными станциями были велики).
Служба
«Ля Галлисоньер» был заложен в 1868 и введен в строй в 1874 году, спустя 6 лет после закладки. Двум его систершипам, заложенным в 1869, повезло меньше — из-за франко-прусской войны финансирование флота в середине 1870-х было резко сокращено, и основные средства направлялись на постройку океанских броненосцев, считавшихся более важными для флота. В результате, «Викторьез» вступил в строй только в 1876, а «Триомфан» — в 1880 году, уже являясь морально устаревшим. Впрочем, для колониальных театров моральная устарелость корабля была далеко не столь важна, и все три броненосца рассматривались как ценное дополнение к французским колониальным силам.
«Ля Галлисоньер» изначально был направлен в Карибское Море, охраняя интересы Франции в располагающихся там колониях, но в 1881 году был отозван в метрополию и присоединен к Левантскому Эскадрону, принимавшему участие в бомбардировке порта Сфакс во время завоевания Туниса. В 1884, «Ля Галлисоньер» и недавно вошедший в строй «Триомфан» были направлены на Дальний Восток. Оба корабля приняли активное участие во франко-китайской войне 1884—1885 года, причем «Триомфан» принял участие в сражении при Фучжоу и захвате Пескадорских Островов.
«Викторьез» в активных военных действиях не участвовал. Сразу после ввода в строй, он был помещен в резерв и выведен из него лишь в начале 1880-х. Корабль некоторое время был флагманом Китайского Эскадрона (передав эту роль в 1884 «Ля Галлисоньер») после чего служил в Левантском Эскадроне.
В 1894—1900 все три корабля были списаны.
Оценка проекта
Напишите отзыв о статье "Броненосцы типа «La Galissoniere»"
Ссылки
- ↑ Учитывая малую дальность морского боя того времеи (обусловленную неспособностью орудий эффективно пробивать на больших дистанциях броню), применение пулеметов в морском бою выглядело вполне оправданно.
- de Balincourt, Captain; Vincent-Bréchignac, Captain (1975). «The French Navy of Yesterday: Ironclad Frigates, Part IV». F.P.D.S. Newsletter (F.P.D.S.) III (4): 26–30.
- Brassey Thomas. [books.google.com/books?id=RhYAAAAAMAAJ&printsec=frontcover&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false The Naval Annual 1887]. — Portsmouth, England: J. Griffin, 1888.
- Conway's All the World's Fighting Ships 1860–1905 / Gardiner, Robert. — Greenwich: Conway Maritime Press, 1979. — ISBN 0-8317-0302-4.
- McCarthy Justin Huntly. [books.google.com/books?id=lAl0D3faj5AC&pg=PA57&lpg=PA57&dq=naval+demonstration+1880+adriatic&source=bl&ots=c0ng4ILafc&sig=B7KxrGBTZLU2xRl2-Uhw-5Cb0KQ&hl=en&ei=YFR4TIWUKZn_lQfv1sDFAQ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=5&ved=0CCUQ6AEwBA#v=onepage&q&f=false England Under Gladstone, 1880–1884]. — reprint of 1884. — London: Elibron Classics, 2006.
- Sedgwick Alexander. [books.google.com/books?id=d1ZRf9c3O-oC&pg=PA3&lpg=PA3&dq=kronstadt+french+fleet+1890&source=bl&ots=j81oJ4Yrt4&sig=z21AFQpBLnydbYDWAUDhhx4b6AY&hl=en&ei=AAxiTKb8CN_z8QaF3tzrCg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=4&ved=0CCIQ6AEwAw#v=onepage&q&f=false The Ralliement in French Politics, 1890–1898]. — Cambridge, MA: Harvard University Press, 1965.
- Silverstone Paul H. Directory of the World's Capital Ships. — New York: Hippocrene Books, 1984. — ISBN 0-88254-979-0.
- Wilson H. W. Ironclads in Action: A Sketch of Naval Warfare From 1855 to 1895. — Boston: Little, Brown, 1896. — Vol. Volume 2.
| ||||||||||||||||
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Броненосцы типа «La Galissoniere»
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.
Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
