Брунк, Рихард Франц Филипп

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Рихард Франц Филипп Брунк
фр. Richard François Philippe Brunck
Место смерти:

Страсбург

Научная сфера:

филолог, критик

Рихард Франц Филипп Брунк (фр. Richard François Philippe Brunck; 1729—1803) — французский критик и филолог.



Биография

Рихард Франц Филипп Брунк родился 30 декабря 1729 года в городе Страсбурге. получил первоначальное образование в Иезуитской школе в Париже[1][2] .

По окончании обучения, состоя на государственной службе, посвящал практически всё своё свободное время изучению греческого языка и литературы. Убежденный в том, что все неясности, встречающиеся у греческих писателей, произошли только по вине переписчиков, он прибегал к очень произвольной критике; однако, согласно ЭСБЕ, «немногие из ученых так подвинули вперед критику греческих писателей, как Брунк»[2].

Первой заметной работой Брунка стала: «Analecta veterum poetarum Graecorum» (3 тома, Страсбург, 1772—1776, 4-е издание, 1785), за которой последовали: «Анакреон» в различных изданиях, несколько греческих трагедий, издание «Аполлония Родосского» (Страсбург, 1780); «Poetae gnomici» (Страсбург, 1784), «Вергилия» (Страсбург, 1785) и известное издание Софокла (2 и 4 т., Страсбург, 1786; 3 т., 1789 год)[2].

В 1777 году учёный стал членом Академии надписей и изящной словесности.

Во время Французской революции он был одним из первых членов демократического общества в Страсбурге, но не перешёл, в своих стремлениях за границы умеренности. Во время террора он был арестован и посажен в безансонскую тюрьму. На свободу Брунк был выпущен только после падения Робеспьера[2].

В позднейший период своей научной деятельности Брунк вплотную занялся римскими писателями, в основном Плавтом и Теренцием[2].

Рихард Франц Филипп Брунк умер 12 июня 1803 года в родном городе[1].

Напишите отзыв о статье "Брунк, Рихард Франц Филипп"

Примечания

Литература

Отрывок, характеризующий Брунк, Рихард Франц Филипп

– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.