Бруноны

Бруноны (нем. Brunonen) — германская династия, родственники императоров Священной Римской империи из Саксонской и Салической династий. Представители династии были графами Брауншвейга, Нордтюрингау и Дерлингау, а также маркграфами Фрисландии и Мейсена. Родовые владения Брунонов находились в Остфалии (в районе Брауншвейга), позже они унаследовали ещё и владении Средней Фрисландии и Мейсенскую марку.

Происхождение

Название династия получила по имени своего родоначальника — Бруно I (ок. 975/985 — ок. 1010/1011), графа в Дерлингау и Нордтюринггау, а также Бруно (ок. 830/840 — 2 февраля 880), герцога Саксонии с 866 года, которого традиционно считали предком Бруно I. Соответственно Бруноны считались одной из ветвей Людольфингов, что дало им повод после смерти императора Оттона III претендовать на трон. Именно герцог Бруно, согласно легенде, основал город Брауншвейг, ставший центром владений Брунонов.

Однако точно проследить происхождение Брунонов до предполагаемого родоначальника на основании имеющихся первичных источников невозможно, хотя в пользу родства с Людольфингами говорят и ономастические данные. У герцога Бруно никаких детей не упоминается. В 942 году упоминается граф Людольф, который имел владения в Дерлингау, где находились родовые земли Брунонов. Предполагается, что Людольф мог быть внуком герцога Бруно. Возможно сыном Людольфа был Бруно, упоминаемый в 965 году как граф в Дерлингау, также у него упоминается сын Людольф (ум. 993). При этом они занимали положение выше, чем могущественный маркграф Геро Железный. Также сыном графа Бруно вероятно был Бруно, женившийся на Хильдесвинде, дочери графа Вихмана III из династии Биллунгов. И его сыном мог быть Бруно I.

Бруно

Людольф (ок.805/820 — 12 марта 866) граф в Остфалии герцог Саксонии жена: Ода (ок. 805/806 — 17 мая 913) дочь графа Билунга

Бруно (ок. 830/840 — 2 февраля 880) герцог Саксонии жена: Лиутгарда

Оттон I Сиятельный (ок. 830/840 — 30 ноября 912) герцог Саксонии

Транкмар возможно аббат Корвея 877/879

Лиутгарда (ок. 845 — 17/30 ноября 885) муж: ранее 29 Nov 874 Людовик III Младший (835 — 20 января 882) король Восточно-Франкского королевства

Энда

Хатумода (840 — 29 сентября 874) 1-я аббатиса Гандерсхайма

Герберга (ум. 4 сентября 896/897) 2-я аббатиса Гандерсхайма

Кристина (ум. 1 апреля 919/920) 3-я аббатиса Гандерсхайма

3 сына и дочь умерли в младенчестве

N

Саксонская династия (Оттониды)

Людольф (ок. 878 — ок. 950) граф в Северной Тюрингии пфальцграф Восточной Саксонии

Бруно (ум. после 965) граф в Дерлингау

Людольф (ум. 993) граф

Бруно (ум. 972) граф в Восточной Саксонии жена: Хильдесвинда дочь графа Вихмана III

Бруно I (ок. 975/985 — ок. 1010/1011) граф в Дерлингау и Нордтюринггау

Бруноны

Однако Андрас Тиле выдвинул другую версию, которая показана в «Europäische Stammtafeln». Согласно ей Бруно был братом графов в Дюффельгау Вихмана IV и Экберта, при этом в другой таблице Вихман IV показан сыном графа Экберта Одноглазого, происходившего из рода Биллунгов.

История

Бруно I упоминается в «Саксонском анналисте» как граф Брауншвейга (лат. comes de Bruneswic) и как первый муж императрицы Гизелы Швабской. Согласно «Vita Bernwardi» и «Vita Meinwerci» в 1002 году после смерти императора Оттона III Бруно был одним из претендентов на императорский трон. Там он назван с титулом «princeps». Претензии его обосновывались на том, что он был родственником по мужской линии Людольфингов, однако успехом они не увенчались, поскольку против него выступил епископ Хильдесхайма Бернвард, отстаивавший кандидатуру баварского герцога Генриха, который в итоге и был избран императором.

От брака с Гизелой Бруно оставил двух дочерей, а также сына Людольф. После смерти Бруно его вдова была замужем ещё дважды: с ок. 1012 года за герцогом Швабии Эрнстом I, а затем за Конрадом, который в 1024 году стали императором Священной Римской империи под именем Конрад II.

О Людольфе известно мало. В 1028 году его отчим, император Конрад II, утвердил за ним Фризскую марку, располагавшуюся в Средней Фрисландии, в которую также входили гау Ставерго, Остерго, Вестерго и Иссельго. Вероятнее всего он получил эти владения посредством брака. Согласно «Саксонскому анналисту» и «Хильдесхаймским анналам» Людольф умер 23 апреля 1038 года, при этом он упоминается как граф Саксонии.

От брака с Гертрудой, происхождение которой остаётся дискуссионным, Людольф оставил двух сыновей, а как минимум одну дочь — Иду из Эльсдорфа, которая была замужем трижды. Также возможно дочерью Людольфа была Матильда, выданная замуж за короля Франции Генриха I. Существовала гипотеза, что дочерью Людольфа была Агата, жена англосаксонского принца Эдуарда Изгнаника. Её автором был венгерский историк Йозефа Херцога, её развил другой венгерский историк Сабольч де Важай. Эта теория господствовала в исторической науке на протяжении тридцати лет, пока Рене Жетте не предложил другую гипотезу происхождения Агаты.

Наследовали Людольфу двое сыновей — Бруно II и Экберт I Старший. После гибели в 1056 году маркграфа Северной марки Вильгельма императрица Агнесса де Пуатье, вдова недавно умершего императора Генриха III, которая стала регентшей от имени своего малолетнего сына Генриха IV, отдала Северную марку, а также некоторые владения дома Хальденслебен, графу Штаде Лотарю Удо I, что вызвало неудовольство Оттона, сводного брата Вильгельма. Разгорелся серьёзный конфликт, Оттона поддержали многие саксонские графы. Для разбора конфликта в июне 1057 года императрица пригласила Оттона в сопровождении приверженцев и вассалов в Мариенбург. Однако по дороге Оттон столкнулся с Бруно и его братом Экбертом. Они были врагами Оттона и напали на него. По сообщению Ламперта Герсфельдского Бруно сошёлся в поединке с Оттоном и они нанесли друг другу смертельные раны. Экберт же, несмотря на тяжелую рану, смог обратить сторонников Оттона в бегство.

В 1062 году Экберт принял участие в перевороте, совершенном архиепископом Кёльна Анно II и герцогом Баварии Оттоном Нортхеймским. Недовольные политикой императрицы Агнессы, регентше империи, они выкрали на корабле малолетнего короля Генриха IV из под опеки матери. При этом во время плавания на корабле по Рейну Генрих попытался сбежать и прыгнул в реку, но чуть не утонул, спас его от смерти прыгнувший за ним Экберт.

В начале 1067 года умер Оттон I, граф Веймара и Орламюнде, а также маркграф Мейсена. Он оставил только дочерей. Графства Веймар и Орламюнде в итоге унаследовал его родственник, маркграф Истрии Ульрих I, а Мейсенскую марку Генрих IV передал Экберту. Впервые как маркграф Мейсена Экберт упомянут в акте, датированным 5 марта 1067 года. Для того, чтобы упрочить своё положение в Мейсене, Экберт решил развестись со своей женой и жениться на вдове Оттона I Веймарского. Однако этим планам помешала смерть Экберта от лихорадки 11 января 1068 года. Наследовал ему малолетний сын Экберт II Младший.

Несмотря на близкое родство с Генрихом IV, Экберт II участвовал в восстаниях саксонской знати против императора. Он поддерживал антикоролей Рудольфа Райнфельденского и Генриха Зальмского, а после смерти в 1083 году Оттона Нортхеймского Экберт стал самым серьёзным противником императора среди саксонской знати. В 1087 году епископы Магдебурга Гартвиг и Хальберштадта Бурхард планировали передать императорскую корону Экберту, как близкому родственнику Генриха IV. Однако император собрал армию и выступил против мятежной Саксонии. В 1088 году Герман Зальмский был вынужден бежать в Лотарингию, где и погиб. Экберт попытался продолжить борьбу против императора, но неудачно. 1 февраля 1089 году на рейхстаге в Регенсбурге было объявлено о том, что все владения Экберта конфискованы. Однако Экберт, который был вынужден бежать, не сдавался, планируя вновь выступить против императора. Но 3 июля 1090 года он был вероломно убит на мельнице в Склихе. С его смертью дом Брунонов по мужской линии угас. Однако существует гипотеза, что сыном Экберта II был Экберт (ум. 9 января 1132), епископ Мюнстера с 1127.

Владения Экберта были разделены. Брауншвейгские владения достались его сестре Гертруде и её мужу Генриху Нортхеймскому. Мейсен же был передан Генриху I Айленбургскому из дома Веттинов.

Генеалогия

Бруно I (ок. 975/985 — ок. 1010/1011) граф в Дерлингау и Нордтюринггау (1-й муж)

Гизела Швабская (11 ноября 990 — 16 февраля 1043) 2-й муж: с ок. 1012 Эрнст I (ум. 31 марта 1015) герцог Швабии с 1012

Конрад II Франконский (ок. 990 — 4 июня 1039) король Германии император Священной Римской империи (3-й муж)

Людольф (ок. 1003/1005 — 23 апреля 1038) граф в Дерлингау и Гуддинггау граф Брауншвейга маркграф Фрисландии с 1028 жена: с ок. 1019? Гертруда (ум. 21 июля 1077)

дочь муж: Тьемо II граф Формбаха

Гизела муж: Бертольд граф Зандерхаузена

Салическая династия императоров Священной Римской империи

Ида из Эльсдорфа (ок. 1020 — до 1084) 1-й муж: Луитпольд (ум. до 1055) граф Штаде 2-й муж: с 1055 Дедо граф Дитмаршена 3-й муж: Этелер граф Дитмаршена

Бруно II (ок. 1024 — 26 июля 1057) граф Брауншвейга маркграф Фрисландии с 1038

Экберт I Старший (ок. 1025 — 1068) граф Брауншвейга маркграф Фрисландии маркграф Мейсена с 1067 жена: с 1058 Ирмгарда Туринская (ум. 1078) дочь Манфреда Удальриха маркграфа Сузы и Турина вдова Оттона Швайнфуртского герцога Швабии

Матильда Фризская (ок. 1025/1026 — 1044) муж: с 1034 Генрих I (1009/1010 — 4 августа 1060) король Франции

дочь муж: Конрад граф Хальдеслебена

Экберт II Младший (ум. 3 июля 1090) маркграф Мейсена и Фрисландии граф Брауншвейга с 1068 жена: ранее 1080 Ода Веймарская (ум. 1111) дочь Оттона I графа Веймара и Орламюнде и маркграфа Мейсена

Генрих Толстый (ум. 1101) граф Нортхейма маркграф Фрисландии (2-й муж)

Гертруда (ок. 1065 — 9 декабря 1117) 1-й муж: Дитрих II (ум. 1085) граф фон Катленбург

Генрих I (ок. 1070 — 1103) граф Айленбурга маркграф Восточной Саксонской (Лужицкой) марки с 1081 маркграф Мейсена с 1089 (3-й муж)

Экберт (ум. 9 января 1132) епископ Мюнстера с 1127

Рихеза Нортхеймская (ум. 1141) наследница Брауншвейга Лотарь II (до 9 июня 1075 — 4 декабря 1137) граф Супплинбурга герцог Саксонии король Германии император Священной Римской империи

другие дети

Генрих II (ок. 1103/1104 — 1123) граф Айленбурга маркграф Восточной Саксонской (Лужицкой) марки и Мейсена с 1103

Литература

• Hans-Joachim Freytag. [daten.digitale-sammlungen.de/bsb00016318/image_704 Brunonen] // Neue Deutsche Biographie (NDB). Band 2. — Berlin: Duncker & Humblot, 1955. — P. 684 f.
• Hlawitschka Eduard. [www.manfred-hiebl.de/genealogie-mittelalter/egisheim_grafen_von/gertrud_graefin_von_braunschweig_1077_holland_brunonen/hlawitschka_brunonen.html Die familiären Verbindungen der Brunonen] // Auxilia Historica. Festschrift für Peter Acht zum 90. Geburtstag. — München: C.H. Beck'sche Verlagsbuchhandlung, 2001. — С. 133—162.

Ссылки

• [www.manfred-hiebl.de/genealogie-mittelalter/brunonen_sippe/familie_der_brunonen.html Familie der Brunonen]. Mittelalterliche Genealogie im Deutschen Reich bis zum Ende der Staufer. Проверено 12 декабря 2010. [www.webcitation.org/67a56R967 Архивировано из первоисточника 11 мая 2012].
• [fmg.ac/Projects/MedLands/BRUNSWICK.htm BRUNSWICK] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 12 декабря 2010.

Отрывок, характеризующий Бруноны

– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.