Брунсвик, Тереза

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Тереза Брунсвик де Коромпа
нем. Therese von Brunsvik de Korompa, венг. Teréz Brunszvik de Korompa
Имя при рождении:

Терезия Жозефа Анна Йоханна Алоизия Брунсвик

Род деятельности:

педагог, воспитательница

Место рождения:

Прессбург, Австрийская империя

Подданство:

Австрийская империя Австрийская империя

Место смерти:

Пешт, Австро-Венгрия

Отец:

граф Антон фон Брюнсвик де Коромпа

Мать:

баронесса Елизавета Ванкель фон Зееберг

Тереза фон Брунсвик де Коромпа (нем. Therese von Brunsvik de Korompa, венг. Brunszvik Teréz; 27 июля 1775, Прессбург23 сентября 1861, Пешт) — австрийская и венгерская воспитательница, педагог, одна из близких друзей Людвига ван Бетховена, основательница ряда детских садов в Венгрии. Представительница венгерского дворянства, сестра Жозефины (нем.), Шарлотты и Франца Брюнсвиков (нем.). Также известна как защитница венгерского языка и культуры в Австрийской империи.





Биография

Ранние годы

Терезия Жозефа Анна Йоханна Алоизия Брунсвик (такое имя она получила при крещении) родилась 27 июля 1775 года в Прессбурге (ныне Братислава, Словакия). Старшая из четырёх детей графа Антона Брусвика де Коромпа и его жены баронессы Елизаветы Ванкель фон Зееберг[1], фрейлины императрицы Марии Терезии. Дети росли вместе до тех пор, пока в 1793 году не умер отец, оставив достаточно средств семье на дальнейшее существование. Зиму семья проводила в большом поместье в Кёнигсберге-ин-Офене, где дети обучались. Летом сёстрам дозволяли гулять в богатой усадьбе Мартонвашар, где они занимались чтением, музыкой, верховой ездой или попросту плавали на лодке по озеру[2]. Тереза была музыкально одарённым ребёнком: уже в возрасте шести лет она посещала концерты в замке и слушала выступления Антонио Розетти. У девочки был прекрасный контральто: она часто пела песни на концертах и вечерах в родительском поместье, а также прекрасно играла на фортепиано, поскольку брала уроки у композитора Людвига ван Бетховена. Также Тереза получила достойное образование: помимо немецкого, она свободно говорила и писала на английском, французском и итальянском, хорошо рисовала. Однако свою жизнь она посвятила воспитанию детей.

Педагогическая деятельность

1 июня 1828 года в городе Буда был основан первый детский сад (по примеру Роберта Оуэна в Нью-Ланарке 12 годами ранее) под названием «Ангельский сад» (венг. Angyalkert, нем. Engelsgarten), руководителем которого и стала сама графиня Брунсвик[3]. Открытие детского сада не на шутку обеспокоило австрийские власти: некоторые чиновники решили, что в садах собираются воспитывать венгерских детей «по-особому» и готовить потенциальных революционеров — маленьких «карбонари». Несмотря на постоянное давление властей, Брунсвик не прекращала свою педагогическую деятельность, открывая детские сады по всей стране[4]. Графиня провела много лет за рубежом, посетив Баварию и Италию, а также крупные города — Дрезден, Женева, Париж и т. д. В Мюнхене и Аугсбурге дворяне вместе с Брунсвик занимались созданием и развитием детских дошкольных учреждений, которые и стали позднее известны как детские сады. В 1834 году по настоянию Брунсвик была образована Женская ассоциация детских образовательных учреждений, взявшая на себя расходы на строительство и содержание двух новых детских садов[5]. О деятельности графини Брунсвик хорошо известно в Женеве: так, много времени с ней провёл педагог Иоганн Песталоцци в Ивердоне и позднее писал:

Итак, снова оказалось шестинедельное пребывание в Ивердоне цепью неизбежной судьбы, что предопределила наше соединение душ. Так должен был я познать, что моему разуму нужно: впечатлять людей.

Эта встреча предопределила будущее Брунсвик: она стала пионером образования для детей дошкольного возраста и женщин Венгрии. Тереза Брунсвик основала 11 детских садов, профессиональное училище, высшее учебное заведение для девочек (помощь оказала графиня Бланка фон Телеки, племянница Брунсвик) и школа ведения домашнего хозяйства. В 1836 году был также образован клуб для образования детских садов. До конца жизни Брунсвик своими стараниями сумела довести число детских садов и яслей (в том числе и для детей-сирот) до 80. Она призывала правительство оказать помощь в подготовке воспитателей детских садов, написала несколько книг о важности образования детей младшего возраста. С 1837 года в Венгрии существовал центр по подготовке воспитателей в детских садах: с 1 сентября 1959 года документ, вручавшийся выпускникам центра, стал приравнен к диплому о педагогическом образовании.

С 1848 года Тереза Брунсвик, которая воспитывала четверых детей своей сестры Жозефины, также стала выступать за защиту прав венгерского меньшинства и защиту от австрийского притеснения[7]. Благодаря стараниям графини для детей стали создаваться специальные школы, где велось обучение на венгерском языке, преподавалось венгерское искусство, дети воспитывались в венгерской культуре. По мнению некоторых людей, именно благодаря Брунсвик в стране появилось новое поколение венгерских патриотов[8].

Тереза Брунсвик скончалась 23 сентября 1861 года в Пеште. Замуж она так и не вышла — считается, что одной из причин стала несчастная любовь к Людвигу ван Бетховену (см. ниже).

Брунсвик и Бетховен

Впервые Тереза Брунсвик и Людвиг ван Бетховен познакомились в Вене между 1796 и 1799 годами. Тереза стала ученицей Людвига ван Бетховена в игре на фортепиано, в течение 16 дней она брала уроки у Бетховена. Сам композитор был очень доволен своей ученицей, несколько раз он приезжал в поместье Брунсвиков и подружился с братом Терезы Францем. Долгое время Тереза занимала незначительное место в жизни Бетховена, который увлекался сначала её кузиной Джульеттой, а потом и сестрой Жозефиной (есть версия, что он был отцом девочки по имени Минона, которая родилась у Жозефины в 1813 году). Тереза писала в своих дневниках о многочисленных встречах с Бетховеном, а в мае 1806 года якобы стала невестой, получив согласие только от брата Франца. По каким причинам брак так и не был заключён, до сих пор неизвестно — по одной версии, Бетховен сам разорвал союз из-за своего характера и невозможности скрывать правду о встречах; по другой версии, сама семья выступила против.

По распространённой легенде, 27 марта 1827 года на следующий день после смерти Бетховена во время осмотра комнаты композитора в шкафу был найден портрет Терезы Брунсвик и некое письмо с признанием в любви. В письме Бетховен обращался к некоей «бессмертной возлюбленной», и многие исследователи творчества и жизни Бетховена полагают, что возлюбленной была Тереза Брунсвик, но конкретных подтверждений этому нет. Портрет Терезы был подарен Бетховену самой графиней, а на портрете была подпись «Редкостному гению, великому художнику, прекрасному человеку»[9].

Напишите отзыв о статье "Брунсвик, Тереза"

Примечания

  1. Paul Mies (1955, ISBN 3-428-00183-4), [daten.digitale-sammlungen.de/0001/bsb0000001/bsb00016318/images/index.html?seite=707 Brunswik v. Korompa, Theresia], vol. 2, Berlin: Duncker & Humblot, сс. 689–689, <daten.digitale-sammlungen.de/0001/bsb0000001/bsb00016318/images/index.html?seite=707> ; ([www.deutsche-biographie.de/ppn118674900.html full text online])
  2. Beichler 1993, S. 21
  3. Gary 2006, S. 45
  4. Hoffmann 1944, S. XXII f
  5. [www.kindergartenpaedagogik.de/1089.html Theresia Gräfin Brunsvik von Korompa (1775-1861). Eine ungarische Adelige als Wegbereiterin der öffentlichen Vorschulerziehung]
  6. Zit. nach Beichler 1993, S. 50
  7. Beichler 1993, S. 19
  8. Zit. nach Benes 1932, S. 78
  9. [www.greatwomen.com.ua/2008/05/06/tereza-brunsvik/ Возлюбленные, музы известных людей. Тереза Брунсвик] (рус.)

Литература

  • Erika Hoffmann (нем.) (Hrsg.), Friedrich Fröbel an Gräfin Brunszvik. Aus der Werdezeit des Kindergartens, Berlin 1944
  • La Mara, Beethovens Unsterbliche Geliebte (нем.). Das Geheimnis der Gräfin Brunsvik und ihre Memoiren. Leipzig: Breitkopf & Härtel 1909.
  • La Mara, Beethoven und die Brunsviks, Leipzig: Siegel 1920.
  • Marianne Czeke, Brunszvik Teréz grófno naplói és feljegyzései [Gräfin Therese Brunsviks Tagebuch und Notizen], Band 1, Budapest 1938.
  • Proska Benes, Gräfin Brunsvik und die Kleinkindererziehung ihrer Zeit, Szeged 1932.
  • Paul Mies (1955, ISBN 3-428-00183-4), [daten.digitale-sammlungen.de/0001/bsb0000001/bsb00016318/images/index.html?seite=707 Brunswik v. Korompa, Theresia], vol. 2, Berlin: Duncker & Humblot, сс. 689–689, <daten.digitale-sammlungen.de/0001/bsb0000001/bsb00016318/images/index.html?seite=707> ; ([www.deutsche-biographie.de/ppn118674900.html full text online])
  • Christa Beichler, Therese von Brunswick und ihr Lebensauftrag zwischen Beethoven und Pestalozzi, Rendsburg: Lohengrin-Verlag, 1993.
  • Lars Hendrik Riemer (Hg.), Das Netzwerk der ‚Gefängnisfreunde‘ (1830–1872). Karl Josef Anton Mittermaiers Briefwechsel mit europäischen Strafvollzugsexperten, Frankfurt am Main: Verlag Klostermann, 2004, ISBN 3-465-03405-8 S. 1491
  • Gisela Gary: Wir sind keine Tanten! Die Kindergärtnerin: Zur Geschichte eines Frauenberufs in Österreich, Strasshof 2006.
  • Beethoven aus der Sicht seiner Zeitgenossen in Tagebüchern, Briefen, Gedichten und Erinnerungen, hrsg. von Klaus Martin Kopitz und Rainer Cadenbach unter Mitarbeit von Oliver Korte und Nancy Tanneberger, 2 Bände, München: Henle-Verlag, 2009, Nr. 133–161, ISBN 978-3-87328-120-2.

Ссылки

  • [www.aeiou.at/aeiou.encyclop.b/b830508.htm Österreich-Lexikon] (нем.)
  • [www.kindergartenpaedagogik.de/132.html Theresia Gräfin Brunsvik von Korompa] (нем.)

Отрывок, характеризующий Брунсвик, Тереза

– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.