Брылеев, Валентин Андреевич
Поделись знанием:
– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
| Валентин Брылеев | |
 | |
| Имя при рождении: |
Валентин Андреевич Брылеев |
|---|---|
| Место смерти: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
1955—2004 |
Валентин Андреевич Брылеев (1 мая 1926, Тула, СССР — 18 декабря 2004, Москва, Россия) — советский и российский киноактёр.
Биография
Валентин Брылеев родился 1 мая 1926 года в Туле. Мать, Зинаида Федоровна Окунёва, работала бухгалтером, а отец, Андрей Иванович Брылеев — железнодорожным рабочим. В 1937 году отца репрессировали и семья Брылеевых переехала под Москву, в Лианозово, где в 1942 году Валентин Брылеев устроился слесарем на хлебозавод № 9, где отработал один год. В 1943—1947 годах учился в Московском архитектурно-строительном техникуме на факультете «строительные машины и оборудование». После окончания три года работал конструктором на Ростокинском заводе строительных машин.
В 1950 году поступил во ВГИК (курс Бориса Бибикова и Ольги Пыжовой), который окончил в 1956 году. Сниматься в кино начал ещё во время учёбы. С 1956 года стал артистом Театра-студии киноактёра, где служил до 1989 года. Стал одним из самых снимаемых актёров советского кино. Играл преимущественно эпизодические роли, но зато в самых популярных фильмах, работал с самыми лучшими режиссёрами и партнёрами. Много работал в озвучивании кинокартин.
В конце 1990-х годов участвовал в телеигре «Колесо истории», где в компании с другими актёрами разыгрывал сцены из различных эпох.
Умер 18 декабря 2004 года в Москве, похоронен в колумбарии Донского кладбища.
Семья
- Жена — Галина Владимировна Брылеева (умерла в 1989 году), работала в санэпидемстанции.
- Сын — Александр Валентинович Брылеев, врач-стоматолог.
Работы в театре
- «Варвары»
- «Дурочка»
- «Горе от ума»
- «Без вины виноватые»
- «Директор»
Фильмография
- 1955 — В квадрате 45 — Пепелов, радист
- 1955 — Новый велосипед — Миша
- 1955 — Сын — участковый (нет в титрах)
- 1956 — Весна на Заречной улице — Иван Мигулько
- 1956 — Карнавальная ночь — Костя, звукорежиссёр
- 1957 — Екатерина Воронина — студент института водного транспорта (нет в титрах)
- 1957 — Случай на шахте восемь — хулиган
- 1958 — Атаман Кодр — генерал
- 1958 — Девушка с гитарой — покупатель (нет в титрах)
- 1958 — Добровольцы — метростроевец на собрании (нет в титрах)
- 1958 — Дорогой мой человек — студент-медик (нет в титрах)
- 1958 — Жизнь прошла мимо — Санька-волдырь
- 1958 — Матрос с «Кометы» — матрос, конкурсант, которому медведь на ухо наступил
- 1958 — Олеко Дундич (СССР, Югославия) — телеграфист (нет в титрах)
- 1958 — Сампо (СССР, Финляндия) — подручный Лоухи
- 1958 — У тихой пристани — Крылов, водитель Картонкина
- 1959 — Баллада о солдате — солдат
- 1959 — Верные сердца — спекулянт
- 1959 — Марья-искусница — пират
- 1959 — Однажды ночью — Коптев
- 1959 — Строгая женщина — эпизод
- 1960 — Первое свидание — муж Кати, сосед Павла (нет в титрах)
- 1960 — Простая история — председатель собрания
- 1960 — Прощайте, голуби — покупатель мотоцикла
- 1960 — Рождённые жить — Степан
- 1960 — Серёжа — проситель
- 1961 — Битва в пути — рабочий чугуно-литейного цеха
- 1961 — Командировка — колхозник (нет в титрах)
- 1961 — Человек ниоткуда — представитель племени тапи (нет в титрах)
- 1962 — Гусарская баллада — партизан
- 1962 — Мальчик мой! — шофёр
- 1963 — Большой фитиль — пассажир у туалета (нет в титрах)
- 1963 — Внимание! В городе волшебник! — прохожий (нет в титрах)
- 1963 — Королевство кривых зеркал — тамбур-мажор, королевский возчик
- 1963 — Первый троллейбус — Синицын
- 1964 — Ко мне, Мухтар! — оперативник
- 1964 — Морозко — жених
- 1964 — Через кладбище — полицай
- 1965 — Арбузный рейс — шофёр (нет в титрах)
- 1965 — Гиперболоид инженера Гарина — Виктор Ленуар, помощник Гарина
- 1965 — Мечта моя — Копейка
- 1965 — Мы, русский народ — солдат-телеграфист (нет в титрах)
- 1965 — Пограничная тишина — Калинкин, «парикмахер»
- 1965 — Сквозь ледяную мглу — эпизод
- 1965 — Чрезвычайное поручение — шпик (нет в титрах)
- 1966 — Весёлые расплюевские дни — чиновник
- 1966 — Волшебная лампа Аладдина — Мубарак, сын везиря
- 1967 — Дом и хозяин — эпизод
- 1967 — Житие и вознесение Юрася Братчика — эпизод
- 1967 — Звёзды и солдаты (Венгрия, СССР) — эпизод
- 1967 — Огонь, вода и… медные трубы — придворный Царства лести
- 1967 — Спасите утопающего — отец Андрея
- 1968 — Урок литературы — Сидоров, на родительском собрании в школе, отец Сидоровой (нет в титрах)
- 1969 — Адам и Хева — эпизод (нет в титрах)
- 1969 — Весёлое волшебство — леший
- 1969 — Взрыв после полуночи — эпизод
- 1969 — Время счастливых находок — друг отца на застолье
- 1969 — Главный свидетель
- 1969 — Старый дом — чиновник
- 1970 — Морской характер — немецкий офицер
- 1970 — На дальней точке — работник ткацкой фабрики (нет в титрах)
- 1970 — Один из нас — начальник спеццеха завода (в титрах В. Брилеев)
- 1970 — Посланники вечности
- 1970 — Расплата — немец-язык
- 1970 — Случай с Полыниным — актёр фронтового театра
- 1971 — Преждевременный человек — эпизод
- 1971 — Седьмое небо — Валентин
- 1971 — Смертный враг — товарищ из Центра
- 1972 — Без трёх минут ровно — пастух
- 1972 — Золотые рога — Месяц Ясный
- 1972 — Двое в пути — парикмахер
- 1973 — За час до рассвета — Федотов
- 1973 — С весельем и отвагой — эпизод
- 1973 — Чёрный принц — капитан милиции в вытрезвителе (в титрах не указан)
- 1973—1983 — Вечный зов (10-я серия) — эпизод
- 1974 — Иван да Марья — стражник
- 1974 — Любовь земная — Куделин
- 1974 — Такие высокие горы — эпизод
- 1974 — Фронт без флангов — эпизод
- 1974 — Хождение по мукам (4-я серия «Четверо») — дворник (указан в 6-й серии, на самом деле играл в 4-й)
- 1975 — Ау-у! (новелла «И подъехали к избе сваты…») — сержант милиции
- 1975 — Невеста с севера — официант
- 1975 — Победитель — Марк Иванович, управляющий имения Мокашевых в Ольховке
- 1975 — Под крышами Монмартра — консьерж (нет в титрах)
- 1975 — Соло для слона с оркестром — пожарник
- 1976 — 12 стульев (4-я серия) — работник театра
- 1976 — Жить по-своему — главный диспетчер
- 1976 — Золотая речка — Зуев, официант
- 1976 — Огненное детство — начальник станции
- 1976 — Повесть о неизвестном актёре — актёр
- 1977 — Катина служба — эпизод
- 1977 — Приехали на конкурс повара — победитель конкурса поваров
- 1977 — Судьба — Фома Куделин
- 1977 — Усатый нянь — член комиссии по трудным подросткам
- 1978 — Недопёсок Наполеон III — работник зверофермы
- 1978 — Подарок чёрного колдуна — старец, оборотень
- 1978 — Сдаётся квартира с ребёнком — эпизод
- 1979 — Весенняя Олимпиада, или Начальник хора — Пётр Иванович, врач
- 1979 — Взрослый сын — Николай Фомич Ковров, отдыхающий в Крыму
- 1979 — В одно прекрасное детство — зритель в цирке
- 1979 — Выстрел в спину — понятой при обыске на квартире Ванина
- 1979 — Мишка на севере
- 1979 — Отец и сын (фильм 1, «Опрокинутая тишина»; фильм 2, «Эхо далеких выстрелов»)— эпизод
- 1980 — Вишнёвый омут — Подифор
- 1980 — Дамы приглашают кавалеров — Коля, пассажир парохода (нет в титрах)
- 1980 — Если бы я был начальником — участник планёрки (нет в титрах)
- 1980 — Ночное происшествие — Поздняков, дежурный отделения милиции
- 1982 — Нам здесь жить — Яков
- 1982 — Нас венчали не в церкви — член коммуны
- 1982 — Отцы и деды — член жилищной комиссии
- 1982 — Похождения графа Невзорова — Ливеровский, помощник полковника контрразведки Теплова
- 1984 — Предел возможного (4-я серия) — прораб
- 1984—1986 — Михайло Ломоносов (7-я серия) — трактирщик
- 1985 — Любимец публики — администратор цирка
- 1985 — Салон красоты — эпизод
- 1986 — На златом крыльце сидели — мастер
- 1988 — Происшествие в Утиноозёрске — клиент в парикмахерской
- 1989 — А был ли Каротин? — эпизод
- 1989 — Чаша терпения — Деревянкин, посетитель шашлычной
- 1990 — Десять лет без права переписки
- 1990 — Искушение Б. — Сергей Сергеевич, сосед Снегирева
- 1991 — Кровь за кровь — владелец «Запорожца»
- 1991 — Пять похищенных монахов — бандит
- 1992 — Исполнитель приговора — эпизод
- 1994 — Белый праздник — эпизод
- 1996 — Ермак — думный дьяк
- 2002 — Шукшинские рассказы (новелла «Ораторский прием») — Петрович, заместитель директора
- 2003 — Возвращение Мухтара (20-я серия «Круги на воде») — рыбак
- 2003 — Кобра. Антитеррор (фильм 5 «Венок сонетов») — эпизод
- 2003 — Тотализатор — электрик
- 2004 — Тайный знак-3. Формула счастья — Мороз
Озвучивание
- 1967 — Колонна (ФРГ, Румыния) — Бастус, роль Георге Данице
- 1967 — Мой друг Нодар — учитель логики, роль Георгия Гегечкори
- 1972 — Белые камни — дирижёр оркестра в цирке, роль Абессалома Лория
- 1972 — Мой друг Мелекуш — Баба-сеис, роль Сарры Каррыева
- 1972 — Озорные братья — разбойник, роль Курбана Кельджаева
- 1972 — Четвёртый жених — Чипилия, роль Бадри Бегалишвили
- 1974 — Капитаны — воспитатель, роль Джумбера Шакарашвили
- 1975 — Яблоко как яблоко — роль Р. Гезалова
- 1977 — Бухта радости — роль А. Махмудова
- 1977 — Мачеха Саманишвили — Аристо, роль Ш. Габелая
- 1977 — Рача, любовь моя (СССР, Чехословакия)
- 1978 — Кваркваре — Павле, роль Сосо Лагидзе
- 1980 — Дерево Джамал — Мерген, роль Худайберды Ниязова
- 1980 — Как жить без тебя? — роль С. Дашту
- 1981 — Золотая пропасть — роль М. Авшарова
- 1981 — Трудное начало — Михаил, роль Абрека Пхаладзе
- 1982 — Кукарача
- 1983 — Бьют — беги! — дядя Жора, роль Гурама Гогоберидзе
- 1983 — Волшебная ночь — хранитель клада, роль Онисе Модебадзе
- 1983 — Голубые горы, или Неправдоподобная история — Гриша, роль Владимира Мезвришвили
- 1983 — Сад с призраком — дедушка, роль Х. Мисиньша
- 1984 — Белая роза бессмертия — названый отец, роль Л. Антадзе
- 1986 — Арена неистовых — Тристан, роль Г. Николаишвили
Напишите отзыв о статье "Брылеев, Валентин Андреевич"
Ссылки
- [a-tremasov.ru/bryleev-valentin-andreevich Брылеев Валентин Андреевич. Авторский сайт Алексея Тремасова.]
Отрывок, характеризующий Брылеев, Валентин Андреевич
– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
