Брэдлоу, Чарльз

Чарльз Брэдлоу
англ. Charles Bradlaugh
Псевдонимы:	иконоборец
Дата рождения:	26 сентября 1833(1833-09-26)
Место рождения:	Лондон
Дата смерти:	30 января 1891(1891-01-30) (57 лет)
Место смерти:	Лондон
Гражданство:	Великобритания
Вероисповедание:	отсутствует (атеист)
Род деятельности:	публицист

Чарльз Брэдлоу (1833—1891) — английский политический деятель.

Биография

Отец его, писец (клерк) у одного адвоката, жил бедно и мог дать сыну только скудное образование. С 12-летнего возраста он служил рассыльным у принципала своего отца; в 14 лет получил место в купеческой конторе; в часы, свободные от занятий, помогал учителю одной воскресной школы.

В 1848 г. на него сильно повлияло чартистское движение, и он усердно стал посещать чартистские митинги. В то же время в нём пробудились религиозные сомнения. Отец, при помощи духовных лиц, старался рассеять их, но не имел успеха, и сын, чтобы избежать упреков, оставил место, бежал из родительского дома и поселился у друга, разделявшего все его убеждения. С тех пор Брэдлоу брал частные уроки для восполнения пробелов своего образования, часто выступал на митингах, устраиваемых обществами трезвости, участвовал на сходках, собиравшихся в пользу польских и венгерских революционеров, писал стихотворения, которые посвящал Кошуту и Мадзини, читал и печатал лекции.

Познакомившись с Холиоком (Holyoake), основателем движения секуляристов, на 18-м году жизни издал первую свою брошюру: «А few words on the Christian Creed» (1850). Затем, чтобы не быть в тягость друзьям, завербовался в гвардейский драгунский полк, стоявший в Дублине. Вскоре умер его отец; мать и сестры Брэдлоу очутились в крайней нужде, тогда, в октябре 1853 г., он купил себе увольнение от военной службы и возвратился в Лондон, где скоро нашел место у адвоката, вполне ему сочувствовавшего и не мешавшего его агитации.

Чтобы оградить себя (и своего работодателя) от нападок, которые могли отнять у него кусок хлеба, он стал печатать свои статьи под псевдонимом «иконоборца». Этим эпитетом он верно определил характер своей агитации, стремившейся к радикальному преобразованию общественного строя, и вёл её с необыкновенной энергией и красноречием. Средствами для этой агитации служили ему и печатание статей и брошюр, и защитительные речи в судах, и беспрестанные разъезды по стране с целью личного участия в митингах, и пропаганда своих идей путём речей и публичных лекций; последние в продолжение многих лет он читал по преимуществу в собраниях рабочих.

В 1856 г. Брэдлоу издал целый ряд брошюр под заглавием: «Half hours with Freethinkers», и начал писать комментарии на Пятикнижие, изданные впоследствии под заглавием: «The Bibel as it is». В 1858 г. он, в качестве адвоката и журналиста, принял участие в защите книгопродавца Трюлева и д-ра Бернарда, обвинявшихся перед английскими судами в участии в покушении Орсини на жизнь императора Наполеона III. В этом же году он имел первые богословские прения с одним нонконформистским проповедником в Шеффилде и на место Холиока избран был президентом лондонского общества мирян (Secular society).

В 1858—1859 гг. был редактором свободомыслящей газеты «The Investigator». Благодаря многим богословским прениям, которые Брэдлоу в течение 1859 г. имел с нонконформистскими проповедниками и раввинами в Нортгемптоне, Шеффилде, Глазго и Галифаксе, имя его приобрело всеобщую известность. С одной стороны, около него собралась партия свободомыслящих из рабочих; с другой — вооружилось духовенство для систематического противодействия ему.

Кроме критического отношения к Библии, особенное впечатление на рабочие массы производил Брэдлоу решительностью, с которою указывал им на практические последствия учения Мальтуса. В политическом отношении он продолжал держаться своего прежнего сочувствия к республиканским идеям. В 1860 г. Брэдлоу для распространения своих взглядов основал еженедельный журнал: «The National Reformer». Во время Американской гражданской войны он защищал дело северных штатов. В 1866 г., избранный в число вице-президентов лиги реформы, принял усердное участие в агитации, приведшей в 1867 г. к Биллю о реформе.

В 1868 г. он выступил кандидатом радикальной партии в Нортгемптоне и получил серьезное меньшинство 1100 голосов. В следующее десятилетие продолжал разъезжать по стране и волновать общественное мнение своими лекциями, выпустил в свет целую серию книг. Из них следует отметить: «Heresy, its utility and morality» (1870); «Jesus, Shelley and Malthus, or pious poverty and heterodox happiness» (1877); «A plea for atheism» (1877); «The laws relating to blasphemy and heresy» (1878) и др. В 1877 г. его привлекли к суду за издание «Плодов философии» (Fruits of Philosophy) — сочинения, в котором он отстаивал практическое приложение учения Мальтуса к половым отношениям и которое обвиняли в преступной непристойности. Брэдлоу настаивал на научном характере своего сочинения; несмотря на то, он был осужден первой инстанцией, но освобожден от наказания, благодаря искусному указанию на допущенное судом нарушение законных форм. В 1880 году, на новых общих парламентских выборах, Брэдлоу был выбран депутатом от Нортгемптона. Как атеист, он отвергал обычную присягу с призыванием Бога и при открытии сессии 3 мая 1860 г. объявил об этом, предлагая вместо присяги торжественное обещание (англ. affirmation), уже несколько десятилетий тому назад допущенное для депутатов из сект, отвергающих присягу. Но так как высказаны были сомнения насчет того, чтобы упомянутая льгота могла быть допущена в данном случае, то палата для разрешения этого вопроса избрала особую комиссию. Последняя высказалась против Брэдлоу. Тогда Брэдлоу изъявил готовность дать требуемую присягу, но решением второй комиссии в этом ему было отказано; несмотря на то, он не хотел оставить палаты, и тогда, по предложению сэра Стаффорда Норткота, лидера консерваторов, был взят под стражу (23 июня). Уже на следующий день выпущенный на волю, он, благодаря посредничеству Гладстона, получил разрешение дать обещание и участвовать в прениях палаты, пока не будет судом разрешен вопрос о законности этого разрешения.

Судебное решение состоялось лишь 29 марта 1881 года и против Брэдлоу. Тогда он сложил с себя депутатские полномочия, но 9 апреля, снова избранный в Нортгемптоне, опять явился для принесения присяги. Консервативное большинство опять постановило не допускать Брэдлоу к присяге и в одном из последующих заседаний приняло резолюцию об употреблении силы, если Брэдлоу откажется оставить палату добровольно. 3 августа 1881 года пришлось привести эту резолюцию в исполнение, и в следующие за тем сессии не один раз повторялось, что Брэдлоу являлся в заседание палаты и заявлял о своей готовности принести присягу, но всякий раз предлагались и принимались резолюции о недопущении атеиста к совершению этого акта.

Когда в январе 1886 г. открылась сессия нового парламента, в который Брэдлоу опять был избран депутатом от Нортгемптона, то ему не помешали принести присягу, и с тех пор он смог заседать в палате, как её полноправный член.

Дочь Чарльза, Гипатия Брэдлоу Боннер, стала известной активисткой за вольнодумство, атеизм и пацифизм.

Ссылки

• Брэдло Чарльз // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Брэдлоу, Чарльз

– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.