Брюки-клёш

Брю́ки-клёш (расклешенные штаны от колена) — длинные штаны, которые были в моде в 1970-х годах. В СССР они назывались «брюки-колокола».

История

Брюки-клеш появились на флоте. Еще во времена парусного флота моряки носили брюки особого покроя. Брюки расширялась книзу начиная от бедра. Такая форма называлась «cloche», что с французского обозначало колокол, труба, а по-русски так и звучало — клеш.

Такой покрой имел и практическую необходимость - во время уборок корабля, мытья палубы, при подъеме на реи и при приставании к отлогому берегу, чтобы не замочить брюки, их легко закатывали кверху. Также у морских брюк раньше была застежка — лацбант. Спереди брюк имелся откидной клапан, и вместе с широкими штанинами такая модель брюк давала возможность моряку, упавшему в воду быстро освободится от одежды и всплыть.

Когда две боковые застежки расстегивались, то стоило быстренько поболтать ногами в воде и за счет широких клешей брюки сами соскальзывали не задевая ботинок. Раньше и ботинки были снабжены не шнурками, а резиновыми вставками. Выходя на берег моряки частенько вшивали в концы брючин кусочки свинца, колыхаясь на ветрy, таким образом создавался образ «штормовой клеш». Но таких «модников» начальство наказывало за порчу формы.

Со временем необходимость в клеше отпала. В русском дореволюционном флоте матросские и офицерские брюки из черной шерсти или сукна были прямого покроя, умеренной ширины, без малейшего намека на клеш. С 1909 по 1910 год в силу моды, возникшей в гражданской мужской одежде, морские офицеры, главным образом молодежь, стали носить брюки-клеш. Их примеру последовали, правда, лишь вне училищ, и воспитанники морского корпуса. Матросам перешивать казенные брюки и носить брюки-клеш категорически запрещалось. Тем с большей силой с первых месяцев Февральской революции началась массовая перешивка матросских брюк на фасон с раструбом внизу, приобретавшим иногда нелепые, карикатурные размеры.

В 1970-е годы клёш вошёл в моду в качестве элемента стиля диско.

Отрывок, характеризующий Брюки-клёш

Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.