Брюстер, Дейвид

Дейвид Брюстер

Сэр Дейвид Брюстер (англ. Sir David Brewster; 11 декабря 1781 — 10 февраля 1868) — шотландский физик.

Биография

Дейвид Брюстер родился в Джедборо 11 декабря 1781 года.

Изучал теологию в Эдинбургском университете, принял сан священника и стал одним из основателей Свободной шотландской церкви. Был фармацевтом, потом доктором прав и адвокатом; но уже с 1801 года стал заниматься физикой, которой потом — и преимущественно оптике — посвятил свою жизнь. Впоследствии он был профессором физики и, наконец, ректором Эдинбургского университета.

Специализировался на изучении оптических явлений, прежде всего спектральных и поляризационных. Открыл закон, носящий его имя.

В честь Брюстера назван минерал брюстерит — сложный алюмосиликат кальция, стронция, бария.

В 1816 году изобрёл калейдоскоп. Является автором биографии Исаака Ньютона.

В 1830 году учёный был награждён Королевской медалью Лондонского королевского общества.

Сэр Дейвид Брюстер умер 10 февраля 1868 года в родных местах.

Память

В честь Дейвида Брюстера в 1976 году был назван кратер на Луне.

Литература

• Петрушевский Ф. Ф. Брюстер Дэвид // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-49699.ln-ru Профиль сэра Дэвида Брюстера] на официальном сайте РАН
• Храмов Ю. А. Брюстер Дэвид // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 48. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)

Отрывок, характеризующий Брюстер, Дейвид

– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.