Брюс, Прасковья Александровна
| Прасковья Брюс | |
 | |
| Имя при рождении: |
Прасковья Александровна Румянцева |
|---|---|
| Род деятельности: |
статс-дама |
| Отец: | |
| Мать: | |
| Супруг: | |
| Дети: |
Екатерина Яковлевна Мусина-Пушкина-Брюс (1775/76—1829) |
Графиня Прасковья Александровна Брюс, урождённая Румянцева (1729—1786) — придворная дама Екатерины II (называвшей её Брюсша, Параша, Паранья), сестра полководца Петра Румянцева-Задунайского, была замужем за графом Яковом Александровичем Брюсом.
Содержание
Биография
Её мать Мария Румянцева была назначена императрицей Елизаветой Петровной ко двору великих князей, благодаря этой связи получила доступ к Екатерине. Стала её подругой. Государыня посвятила ей одну из редакций своих «Записок»: другу своему гр. Брюсс, которому может сказать все, не опасаясь последствий. Вместе с камердинером Шкуриным способствовала сближению Екатерины с Григорием Орловым[1].
27 мая 1751 года по указанию матери вышла замуж за графа Брюса, (была обвенчана в придворной церкви, причем для брачного торжества отпущены были из Придворной конторы различные предметы) и в будущем много способствовала его карьерному росту: успела доставить своему супругу сенаторство (в 1779 г., в январе), чин генерал-аншефа, и подполковника л.-гв. Семеновского полка и даже должность московского генерал-губернатора по смерти графа Захара Григорьевича Чернышева.
|
«Она была прекрасна собою, умна, любезна, очень ловка, но строгостью нравов не отличалась»[2]. | 
|
Когда ландграфиня Дармштадтская с дочерьми (одной из которых предстояло стать великой княгиней Натальей Алексеевной) приехала в Россию, их по просьбе императрицы в своем поместье Гатчина встречал Орлов. За несколько времени до приезда ландграфини в Гатчину прибыла императрица в сопровождении одной только графини Прасковьи Брюс, желая таким образом «устранить затруднения первого свидания». Была пожалована в статс-дамы 15-го августа 1773 г., в день бракосочетания великого князя Павла Петровича.
Джакомо Казанова писал в своих воспоминаниях: «Веселость и любезность князя Лобковица оживляли любое общество. Он ухаживал за графиней Брюс, признанной красавицей, и никто не почитал его несчастливым в любви. (…) В ту пору г-н Маруцци, греческий купец, что имел в Венеции торговый дом, но теперь вовсе отошел от дел, приехал в Петербург, был представлен ко двору и как человек приятный стал вхож в лучшие дома. Императрица отличала его, ибо остановила на нём выбор, желая сделать его доверенным лицом в Венеции. Он ухаживал за графиней Брюс, но соперники нимало его не опасались; богач, он денег швырять не умел, а россиянки скупость почитают за великий грех и никому его не прощают»[3].
В 1779 году Екатерина (будто бы по подсказке Александры Браницкой, племянницы Потёмкина), застала с Прасковьей своего юного фаворита Ивана Римского-Корсакова, с которым имела тайный роман, после чего молодой человек получил отставку, а Прасковья потеряла привязанность императрицы. Римской-Корсаков, в свою очередь, быстро бросил Прасковью ради графини Екатерины Строгановой.
После удаления от двора графиня Брюс путешествовала заграницей или жила в Москве. Только в 1785 году, уже будучи больной, ехала из деревни в Москву и встретилась с императрицей, которая возвращалась из Москвы в Петербург. Екатерина II приняла её ласково, взяла с собой в экипаж, долго беседовала с ней наедине и затем с нею простилась. Вскоре после этого графиня умерла в апреле 1786 года от чахотки. Была погребена в подмосковном селе Глинки, родовом поместье Брюсов. Могила разгромлена в советское время, церковь перестроена в санаторий. Изящное надгробие Прасковьи Брюс работы скульптора Мартоса в 1934 было вывезено из Глинок и экспонировалось в Донском монастыре[4]. Оно украшено эпитафией:
Растите завсегда на гробе сем цветы.
В нем разум погребен, в нем скрылись красоты.
На месте сем лежат остатки бренна тела,
Но Брюсовой душа на небеса взлетела[5].
Дети
Первенец родился и умер в 1765 году. Второй сын родился через два года в Москве, его крестила императрица Екатерина II с князем В. М. Долгоруковым; умер 12 мая 1768 года.
Единственная дочь — Екатерина Яковлевна (1775/76—1829), с 1793 года замужем за графом Василием Валентиновичем Мусиным-Пушкиным (1775—1836). Поскольку была единственным ребёнком и на ней род Брюсов пресекался, император Павел разрешил Мусину-Пушкину добавить фамилию «Брюс». Детей у них не было, и данная линия пресеклась.
По словам князя Долгорукова, Екатерина была дочерью не от Брюса, а от Римского-Корсакова, и Прасковья намеревалась выдать её за графа Дмитриева-Мамонова, любимца императрицы; предположение это не осуществилось по той причине, что Мамонов влюбился во фрейлину княжну Щербатову. (Это сообщение, впрочем, не совпадает с датами рождения девочки, возвышения Корсакова и пребывания Брюс при дворе).
В литературе
- Екатерина II посвятила одну из редакций своих «Записок».
- Четырнадцатый лист «Живописца» Николая Новикова, где было напечатано продолжение «Отрывка путешествия», заканчивался похвальными стихами графине Прасковье Брюс.
- Лятошевич, Алексей Леонтьевич перевел с фр. языка «Жизнь добродетельной сицилианки, или Приключения маркизы Албелины» К.-Ф. Ламбера (сентиментальное повествование о многотрудной жизни рано осиротевшей Терезилы, добродетельные поступки которой вознаграждаются в конце романа) и посвятил П.Брюс.
- Елена Арсеньева. Путеводная звезда, или Куртизанка по долгу службы (Прасковья Брюс)
Напишите отзыв о статье "Брюс, Прасковья Александровна"
Примечания
- ↑ Екатерина II в своей «[az.lib.ru/e/ekaterina_w/text_0030.shtml Чистосердечной исповеди]», предназначённой Потёмкину, писала: «Потом приехал некто богатырь. Сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть ли в нём склонность, о которой мне Брюсша сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю чтоб он имел».
- ↑ Брюс, Прасковья Александровна // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
- ↑ [lib.ru/INOOLD/KAZANOWA/memuary.txt Д. Д. Казанова. История моей жизни]
- ↑ [www.miroslavie.ru/library/homu/ Параллели царских родов]
- ↑ [oiru.archeologia.ru/biblio061_34.htm Глинки]
Ссылки
- [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVIII/1760-1780/Brus_P_A/text1.htm Письма графини П. А. Брюс к брату её графу П. А. Румянцеву-Задунайскому // Исторический вестник, № 3. 1881]
- [www.fotosoyuz.ru/ru/catalog/picture/&png=425012&vqFrnepu=1874132973&cntvat_fgneg=0?picid=fs-KUCHINSKY-03/01/21%20.jpg&cat=425012&search= Фото надгробия работы Мартоса]
Отрывок, характеризующий Брюс, Прасковья Александровна
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.
