Спрингстин, Брюс

<tr><th style="">Годы активности</th><td class="note" style="background:#EFF0F7;"> 1969 — настоящее время </td></tr><tr><th style="">Жанры</th><td class="note" style="background:#EFF0F7;"> фолк-рок, хартленд-рок, рутс-рок, рок </td></tr><tr><th style="">Коллективы</th><td class="note" style="background:#EFF0F7;"> E-Street Band </td></tr><tr><th style="">Лейблы</th><td class="label" style="background:#EFF0F7;"> Columbia Records </td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background:#f0e68c;">[www.brucespringsteen.net Официальный сайт]</th></tr> </table> Брюс Фредерик Джозеф Спрингстин (англ. Bruce Frederick Joseph Springsteen; род. 23 сентября 1949 года, Лонг-Бранч, Нью-Джерси, США) — американский рок- и фолк-музыкант и автор песен. Стал известен благодаря своим рок-песням с поэтичными текстами, основной темой которых является его родина, Нью-Джерси. Журнал Rolling Stone расположил его на 23-м месте в списке величайших исполнителей в истории музыки. Двадцатикратный лауреат премии «Грэмми», обладатель кинематографических премий «Оскар» и «Золотой глобус» за лучшие песни к лентам «Филадельфия» и «Рестлер».

Ранние годы

Брюс Спрингстин родился 23 сентября 1949 года в медицинском центре Монмут в Лонг Брэнч, Нью-Джерси. Он был доставлен домой из больницы в Фрихолд боро, где он провёл своё детство. Он жил на Саут-стрит и учился в школе Фрихолда. Его отец, Дуглас Фредерик Спрингстин, имел голландские и ирландские корни, и работал в основном водителем автобуса, среди других профессий, хотя был в основном безработным. Спрингстин заявил, что его мать, Адель Энн (в девичестве Зерилли), была главным кормильцем. Его мать была юридическим секретарём, имела итальянские корни. Его дед по материнской линии родился в Вико-Экуэнсе (город рядом с Неаполем). Он имеет двух младших сестёр, Вирджинию и Памелу. У Памелы была небольшая кинокарьера, но затем она занялась фотосъёмками.

Бывшие школьные учителя говорили, что он "одиночка, который не хотел ничего больше, чем играть на гитаре." Он закончил среднюю школу, но чувствовал себя так неловко, что пропустил свой ​​выпускной. После школы он поступил в Колледж Округа Оушен, но, недолго проучившись, бросил его.

В подростковом возрасте Спрингстин играл в ряде дворовых рок-команд. Одной из этих команд были The Castiles. К началу 1970-х гг. он поселился в нью-йоркском районе Гринвич-Виллидж, где выступал с песнями с сильным налётом фолк-рока в духе Боба Дилана и Вана Моррисона. С бескомпромиссной искренностью он стремился отражать в своих песнях чаяния и горести обычного рабочего американца.

В январе 1973 года вышел дебютный альбом Спрингстина, «Greetings from Asbury Park, N.J.», за которым через полгода последовал диск «The Wild, the Innocent & the E-Street Shuffle». Они не привлекли значительного внимания и продавались неважно, хотя после триумфа последующих пластинок всё-таки стали платиновыми. Более того, песня «Blinded by the Light» с первого альбома Спрингстина в 1977 году дошла до первого места в Billboard Hot 100, правда, в исполнении команды Manfred Mann's Earth Band.

«Born to Run»

В 1974 г. Спрингстин создал «E-Street Band» — музыкальный коллектив, который был призван сопровождать его во время туров по США. В августе 1975 г. третий альбом Спрингстина, «Born to Run», произвёл эффект разорвавшейся бомбы, превратив автора на некоторое время в самого востребованного персонажа в американской музыкальной индустрии. Его фотографии мелькали на обложках журналов «Time» и «Newsweek», концерты собирали полные стадионы поклонников, а критики хвалили его за то, что в век хард-рока и прогрессивного рока он нашёл в себе смелость возродить исконные ценности рок-н-ролла.

На протяжении второй половины 1970-х критики неустанно пели Спрингстину дифирамбы, указывая, что у него необузданный драйв рок-н-ролла 1950-х уживается с вдумчивой лирикой в стиле Боба Дилана. Хотя многих ценителей музыки отталкивала поднятая вокруг рокера истерия, нельзя отрицать того, что к концу десятилетия в американской музыке появилась целая шеренга последователей Спрингстина, среди которых первое место оспаривали Боб Сигер и Джон Мелленкэмп. В 1978 году Спрингстин написал песню «Because the Night» для Патти Смит, ставшую её самым большим хитом.

Несмотря на растущую с каждым годом конкуренцию, Спрингстин выпустил в октябре 1980 г. двойной альбом «The River», который содержал песню «Hungry Heart», ставшую одной из его визитный карточек. В сентябре 1982 г. последовал акустический диск «Nebraska» (1982), а на исходе года гитарист Стив ван Зандт объявил о том, что покидает группу Спрингстина.

«Born in the U.S.A.»

В июне 1984 г. очередной альбом Спрингстина, «Born in the U.S.A.», стал феноменом не только рок-, но и популярной музыки. Семь хитов с него были выпущены синглами, и все они попали в лучшую десятку американского чарта продаж (это один из трех подобных случаев в истории). Сам альбом десять раз становился платиновым. На волне этого триумфа Спрингстин на протяжении двух лет гастролировал по США и Европе. Вышедшая в ноябре 1986 г. концертная запись «Live» также возглавила Billboard 200.

По возвращении из тура Спрингстин развёлся с женой, заключил брак с бэк-вокалисткой E-Street Band, однако (в ноябре 1989 г.) распустил этот легендарный коллектив. Его последующие альбомы не вызвали большого интереса критиков и публики, однако написанная для фильма «Филадельфия» (1993) песня «Streets of Philadelphia» получила премию «Оскар». В течение 1990-х и 2000-х гг. Спрингстин собрал впечатляющую коллекцию премий «Грэмми», включая статуэтку за лучший мужской рок-вокал (2002 год, песня «The Rising»).

В 2008 году Спрингстин зарекомендовал себя как политически активный исполнитель. Во время предвыборной президентской кампании 2008 года в США он активно агитировал за кандидата от демократов — Барака Обаму.

В июле 2013 года на мировые киноэкраны вышла документальная картина британца Бэйлли Уолша «Спрингстин и я», охватывающая всю жизнь и карьеру музыканта.

Дискография

• 1973: Greetings from Asbury Park, N.J.
• 1973: The Wild, the Innocent & the E Street Shuffle
• 1975: Born to Run
• 1978: Darkness on the Edge of Town
• 1980: The River
• 1982: Nebraska
• 1984: Born in the U.S.A.
• 1987: Tunnel of Love
• 1992: Human Touch
• 1992: Lucky Town
• 1995: The Ghost of Tom Joad
• 2002: The Rising
• 2005: Devils & Dust
• 2006: We Shall Overcome: The Seeger Sessions
• 2007: Magic
• 2009: Working on a Dream
• 2012: Wrecking Ball
• 2014: High Hopes

Достижения

• Американский журнал Billboard назвал Брюса Спрингстина одним из самых высокооплачиваемых музыкантов 2009 года. Он занял второе место в ТОП-10 с прибылью 57,6 миллиона американских долларов. Подсчеты велись на основе доходов от концертов и продажи альбомов.
• Лауреат премии «Оскар» за композицию «Streets of Philadelphia» к фильму 1993 года «Филадельфия» в номинации «Лучшая песня» (1994 год)
• Первые 8 альбомов Брюса Спрингстина входят в список 500 величайших альбомов всех времён по версии журнала Rolling Stone: Born to Run (1975, 18 место), Born in the U.S.A. (1984, 86 место), The Wild, the Innocent & the E Street Shuffle (1973, 132 место), Darkness on the Edge of Town (1978, 151 место), Nebraska (1982, 224 место), The River (1980, 250 место), Greetings from Asbury Park, N.J. (1973, 379 место) и Tunnel of Love (1987, 467 место) соответственно. Его альбом Wrecking Ball возглавил рейтинг Топ-50 лучших альбомов 2012 года по версии того же Rolling Stone.

См. также

Брюс Спрингстин Bruce Springsteen
Спрингстин на фестивале в Роскилле, июль 2012 года
Основная информация
Место рождения	Лонг-Бранч</span>ruen, штат Нью-Джерси, США

• Спрингстин, Памела (en:Pamela Springsteen) — младшая сестра Брюса, фотограф и актриса, исполнительница главной роли в культовых фильмах Лагерь вечных снов 2 и 3.

Ссылки

• [brucespringsteen.ru Брюс Спрингстин — русскоязычный фан сайт]
• [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/muzyka/SPRINGSTIN_BRYUS.html Спрингстин, Брюс] — статья из энциклопедии «Кругосвет»

Отрывок, характеризующий Спрингстин, Брюс

– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.