Бугримова, Ирина Николаевна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ирина Бугримова
Ирина Бугримова и её львица
Род деятельности:

артистка цирка-дрессировщица

Дата рождения:

13 марта 1910(1910-03-13)

Место рождения:

Харьков, Российская империя

Гражданство:

Российская империя Российская империя
СССР СССР
Россия Россия

Дата смерти:

20 февраля 2001(2001-02-20) (90 лет)

Место смерти:

Москва, Российская Федерация

Награды и премии:

Ири́на Никола́евна Бугри́мова (1910—2001) — советская и российская артистка цирка, дрессировщица львов, общественный деятель. Именно Бугримова, а не не менее известная артистка цирка Маргарита Назарова являлась первой в СССР женщиной-дрессировщиком. Народная артистка СССР (1969). Герой Социалистического Труда (1979)[1][2].





Биография

Ирина Бугримова родилась 13 марта 1910 года в Харькове. Её родители отношения к цирку почти не имели: отец — профессор ветеринарии, лечил животных; мать, дворянка по рождению[3], получила музыкальное образование, хорошо играла на фортепиано, рисовала, увлекалась искусством фотографии.

С семи лет посещала музыкальную школу и балетную студию при Харьковской оперной антрепризе (ныне Харьковский государственный академический театр оперы и балета имени Лысенко). Позже увлеклась спортом: занималась бегом, прыжками в длину, в высоту, в воду с вышки, играла в русский хоккей, толкала ядро, метала диск и копьё, бегала на коньках, занималась мотоспортом. В 1927 году стала чемпионкой Украинской ССР в толкании ядра, а спустя год в метании диска[3]. Мотоспорт свёл её с мотогонщиком А. Н. Буслаевым, ставшим впоследствии её мужем. В 1926—1928 годах училась в Харьковской торгово-промышленной школе[1].

Артистическую деятельность в цирке начала в 1929 году в номере «Полёт на санях из-под купола цирка» совместно с мужем А. Н. Буслаевым. Номер демонстрировался до 1937 года и пользовался большим успехом, но Бугримова не любила его[1]. Параллельно с выступлениями готовила номер «Высшая школа верховой езды». Спустя некоторое время в её репертуаре появился номер с участием львов[3].

После войны расстаётся с А. Н. Буслаевым и делает собственную карьеру[3]. С 1946 по 1976 год дрессировала львов.

К дрессуре львов пришла не случайно. Ещё в 1937 году у неё состоялся разговор с управляющим Всероссийского гастрольно-концертного объединения (ВГКО) А. М. Данкманом, который хотел видеть на арене цирка женщину-дрессировщицу. И. Бугримова согласилась и взялась сделать номер с леопардами, которые были куплены специально для этого. Однако, поработав с леопардами, поняла, что лучше делать номер со львами — истинными «царями зверей». Ей пошли навстречу и подарили трёх львят, которых назвала Гай, Юлий и Цезарь. Поскольку разработанных методов дрессуры львов не было известно, молодая дрессировщица вынуждена была двигаться вперёд на ощупь, методом проб и ошибок, доверяя собственной интуиции[3].

С искусством дрессировки И. Бугримовой были знакомы зрители всего мира. Гастролировала в Иране, Польше, Чехословакии, Болгарии, ГДР, Мексике, Японии[1]. В каждом своем выступлении показывала не набор трюков, а маленький спектакль. Её львы выполняли невероятные по сложности номера: ходили по канату, вместе с укротительницей качались на качелях под куполом цирка. Большой успех у зрителей имели такие номера, как «Лев в воздухе», «Лев на мотоцикле», «Кресло смерти», «Лев на проволоке», «Прыжки через огненное кольцо», «Ковёр» и многие другие.

В её группе животных было около 80 львов, восемь лошадей, 12 собак.

В 1976 году во время гастролей во Львове львы неожиданно взбунтовались и напали на И. Бугримову прямо на арене. Помощники отбили её от хищников, но после этого происшествия дрессировщица решила прекратить выступления[4].

С 1976 года перестала выступать на арене, но продолжала вести активную общественную жизнь: была председателем Совета ветеранов Российской государственной цирковой компании, членом президиума Центрального дома работников искусств, Общества защиты животных.

Скончалась Ирина Бугримова от сердечного приступа 20 февраля 2001 года в Москве[5]. Похоронена на Троекуровском кладбище[6].

Семья

Звания и награды

Фильмография

Память

  • В Харькове именем дрессировщицы названа площадь перед новым цирком, бывшая Воскресенская. В 2010 году на площади планировалась установка комплекса бронзовых фигур, среди которых должна быть и И. Бугримова с животными[10]. На начало 2015 года проект ещё не реализован.

Напишите отзыв о статье "Бугримова, Ирина Николаевна"

Примечания

  1. 1 2 3 4 Цирк. Маленькая энциклопедия. — 2-е изд., перераб. и доп. Сост А. Я. Шнеер, Р. Е. Славский, Гл. ред. Ю. А. Дмитриев — М.: «Советская энциклопедия», 1979. — 448 с, ил., 20 л. ил.
  2. 1 2 Большая советская энциклопедия. Гл. ред. А. М. Прохоров, 3-е изд. Т. 4. Брасос — Веш. 1971. 600 стр., илл.; 47 л. илл. и карт.
  3. 1 2 3 4 5 [www.circus.ru/history/history_3.html Примадонна советского цирка]
  4. [voronej.bezformata.ru/listnews/priruchivshij-tcarya-zverej/1553508/ Приручивший «царя зверей»]
  5. [www.utro.ru/articles/20010220133559752.shtml Легенда цирка — Ирина Бугримова]
  6. [m-necropol.narod.ru/bugrimova.html Могилы знаменитостей. Московский некрополь. Бугримова Ирина Николаевна (1910—2001)]
  7. Указ Президента РФ от 10 марта 2000 г. № 479
  8. Указ Президента РФ от 17 декабря 1994 г. № 2197
  9. www.libussr.ru/doc_ussr/usr_17343.htm Указ Президента СССР от 9 октября 1990 г. № УП-830
  10. [www.mediaport.ua/news/city/68618 Дрессировщицу Бугримову и её животных увековечат в бронзе] (рус.). МедиаПорт (14 января 2010). Проверено 14 января 2010. [www.webcitation.org/66BHsOWXK Архивировано из первоисточника 15 марта 2012].

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=11242 Бугримова, Ирина Николаевна]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Бугримова, Ирина Николаевна

– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.