Бугское казачье войско

Бугское казачье войско, Бужское войско (укр. Бу́зьке коза́цьке ві́йсько) — казачье войско, располагавшееся по реке Южный Буг.

История войска

Войско ведет свою историю от отряда (кавалерийского полка), сформированного турецким командованием в Турции в ходе русско-турецкой войны 1768—1774 годов из представителей христианских народов (казаков-некрасовцев, сербов, валахов, болгар и других). В 1769 году под Хотином полк в полном составе во главе с атаманом П. Скаржинским перешёл на сторону России и принял участие в войне против Турции. В ходе войны он пополнялся украинцами.

После войны полк был расселён на левобережье Южного Буга до станицы Соколы, ставшем границей между Россией и Турцией, и нёс пограничную службу. Центром войска c 1803 года стала станица Соколы (ныне г. Вознесенск). В русско-турецкой войне 1787—1791 гг. бугские казаки выставили три полка, которые участвовали в штурмах Очакова и Измаила, воевали на Кинбурнской косе, отличились под Бендерами, Аккерманом, у Килии.

За храбрость при взятии Очакова орденом Святого Георгия 4 класса был награждён полковник 2-го Бугского казачьего полка Петр Михайлович Скаржинский (впоследствии имел именье Мигеи на Буге).

За храбрость при взятии Измаила орденом Святого Георгия 4 класса были награждены подполковник Бугского казачьего войска Алексей Петрович Орлов и Измаил Бей-Атажухов.

В 1797 г. войско было расформировано. Казаки были переведены в разряд государственных крестьян и расселены на левобережье Южного Буга в селениях Матвеевка, Гурьевка, Куцый Еланец (ныне с. Себино), Фёдоровка (ныне г. Новая Одесса), Троицкое и др. к станице Соколы.

После многочисленных обращений к императорам Павлу I и Александру I, Бугское казачье войско было восстановлено в 1803 году в составе трех полков пятисотенного состава, один из которых постоянно находился на Днестре. Бугскому войску было предоставлено право пополнять свой состав за счёт беженцев с Балкан (молдаван, валахов, болгар и других).
Привилегированное положение бужских казаков привлекало многих беженцев-крепостных с Украины и России. Принимать крепаков в Бугское войско запрещалось, однако немало беглецов-крепостных после (непродолжительного) многолетнего пребывания в Молдавии возвращались на Украину и как «чужестранцы» записывались в казаки.

В русско-турецкой войне 1806—1812 гг. бугское казачье войско участвовало в боевых действиях в Молдавии, Валахии, вновь штурмовало Измаил. В результате войны граница была перенесена с Днестра на Прут и Дунай.

В Отечественную войну 1812 г. три полка бугских казаков действовали в составе корпуса Матвея Платова. В отряде Дениса Давыдова воевали бугские казаки под командованием ротмистра Александра Николаевича Чеченского, который за отличие был награждён орденом Святого Георгия 4 степени. Бугский полк участвовал в Заграничном походе 1813—1814 гг., в том числе во взятии Парижа.

В 1817 г. войско было переведено в разряд военных поселений. Это решение вызвало недовольство казаков, что вылилось в восстание в июле-сентябре 1817 г., для подавления которого было привлечено более 10 тыс. чел. войск. Зачинщики восстания были приговорены к смертной казни, заменённой шпицрутенами и отдачей в солдаты.

Из казаков было сформировано четыре уланских полка (Ольвиопольский (над бужскими порогами; ныне Первомайск), Бугский, Вознесенский и Одесский), сведённые в Бугскую уланскую дивизию.

Литература

• Бугское казачье войско // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
• Скальковский А. Хронологическое обозрение истории Новороссийского края, ч. 2. Одесса, 1838.

Отрывок, характеризующий Бугское казачье войско

Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.