Будапештский гамбит
Поделись знанием:
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
| Будапештский гамбит | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Начальные ходы | 1. d2-d4 Kg8-f6 2. c2-c4 e7-e5 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| ECO | A51–A52 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Исследователи | Алехин[1], Фаярович[2] | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Первое упоминание | Адлер — Мароци, Будапешт, 1896[3] | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Названо в честь |  Будапешта
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Категория дебюта | Полузакрытый дебют | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| В базе данных | [www.365chess.com/eco/A51_Budapest_defence_declined 365chess] | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Будапештский гамбит — дебют, начинающийся ходами:
1. d2-d4 Kg8-f6
2. c2-c4 e7-e5.
Относится к полузакрытым началам.
История
Этот гамбит впервые встретился в партии М. Адлер — Г. Мароци в 1896 году в Будапеште. Впоследствии был подробно исследован венгерскими мастерами И.Абоньи, Ж.Барасом и Д.Брейером. Вначале имел большой практический успех, однако 2 победы А. Алехина в 1925 году надолго подорвали репутацию дебюта. В настоящее время (на 2014 год) Будапештский гамбит считается в той или иной степени достаточно корректным способом игры за чёрных, однако весьма рискованным. В играх гроссмейстеров на самом высоком уровне встречается редко.
Варианты
- 3. d4:e5 — основное продолжение.
- 3. …Kf6-g4
- 4. Cc1-f4
- 4. …g7-g5
- 4. …Cf8-b4+ — главная линия, обещающая белым небольшой, но устойчивый перевес после 5.Kbd2
- 4. …Kb8-c6 5. Kg1-f3
- 4. e2-e4 Kg4:e5 5. f2-f4 — продолжение, применявшееся А. Алехиным.
- 4. Kg1-f3
- 4. Cc1-f4
- 3. …Kf6-e4?! — гамбит Фаяровича; ведёт к преимуществу белых.
- 4. Kb1-d2
- 4. Kg1-f3 Kb8-c6
- 5. a2-a3!
- 5. Kb1-d2
- 3. …Kf6-g4
- 3. e2-e3
- 3. g2-g3
Напишите отзыв о статье "Будапештский гамбит"
Примечания
Отрывок, характеризующий Будапештский гамбит
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
