Буддизм в Кашмире

Кашмир был одним из важных центров распространения и развития буддизма. Буддизм был частью классической кашмирской культуры, что отразилось в «Ниламата-пуране» и «Раджатарангини», написанной Калханой. Буддизм, скорее всего, стал доминирующей религией в Кашмире во времена императора Ашоки, хотя был распространён там гораздо раньше. Буддизм пользовался покровительством не только со стороны буддийских, но и со стороны индуистских и даже мусульманских правителей. Из Кашмира буддизм распространился на соседний Ладак.

Суррендра

Первый известный правитель Кашмира, Гонанда (упомянутый в «Раджатарангини»), имел отношение к Джарасандхе, который правил в Магадхе, во время Войны Курукшетра (война Кауравов и Пандавов). Суррендра был, возможно, первым буддийским царём Кашмира. Он построил первые монастыри (вихары) в Кашмире. Один из них, известный как Нарендрабхавана находился в городе Саурака (Суру, недалеко от Зоджи Ла). Другой монастырь, Саураса, находился у деревни Совур, на берегу озера Анчар, севернее Шринагара.

Маурьи

Ашока

Кашмир был расположен недалеко от столицы Маурья города Паталипутра, и пользовался благосклонностью Ашоки. Столица провинции Шринагари (Шринагар) «был блистательным с процветанием и богатством». В соответствии с буддистским писателем Таранатхой, буддистский проповедник Мадхяантика принёс культивацию шафрана в Кашмир. Буддизм и шиваизм процветали в Кашмире, пользуясь покровительством Ашоки в равной мере и не соперничая друг с другом. Калхана отмечает, что Ашока построил два шиваистских храма в Виджайешвара (Биджбихара), а ряд других отремонтировал. В Витастатре (Ветхавутур) и в Шускалетре (Хукхалитар) он построил несколько монастырей и ступ. Он послал Мадхьянтику для распространения буддизма в Кашмире и Гандхаре.

Наследники Ашоки

Буддизм временно потерял свою силу во время правления наследников Ашоки Джалауки и Дамодары. Калхана, историк-индуист утверждал, что большое число буддийских учёных было побеждено в дебатах с гуру Аваджута, служившего Джалауки. Позже, однако, Джалаука построил монастырь Критьяшрамавихара, в непосредственной близости от Варахи Мула, который существовал до XI века. От Дамодары до Кушанов история Кашмира не известна.

Кушаны

Кушанский период был возрождением буддизма в Кашмире, особенно в правление Канишки. Четвёртый буддийский собор состоялся в Кашмире, под председательством Катяянипутры, во времена Канишки. Буддистский философ из Южной Индии Нагарджуна жил в Кашмире во времена Канишки.

Пост-кушанский период

В правление Абхиманью, который в хронике Калханы следует за Канишкой, буддисты под руководством Нагарджуны победили в диспуте с шиваитами и привлекло многих к буддизму. Тем не менее, в правление Чандрадевы, возобновление изучения работ Патанджали, таких как «Махабхашья» которая к тому времени стала редкостью, это стало свидетельством оживления шиваизма. Ко времени Гонанды произошло возрождение старой философии.

Никто не знает какой вере был привержен Пратападитья, потомок Гуптов, и его наследники, хотя он предоставил свободу вероисповедания своим подданным. Буддисты отмечали свои неудачи при правлении эфталитов («белых гуннов»). Сюаньцзан упоминает гонения Михиракулы на буддистов.

Мегхавахана

После смерти Михаракулы, Кашмиром правил Мегхавахана, который принадлежал к старой кашмирской династии.

Литература

• Ganhar et al., Buddhism in Kashmir and Ladakh, Tribune Press, New Delhi, 1956
• Rizvi, J. Trans-Himalayan Caravans, Oxford India Paperbacks, 1999.
• Kalhana’s Rajatarangini, A Chronicle of the Kings of Kashmir, M.A. Stein, 2 vols. London, 1900.
• [www.koausa.org/Purana/index.html Nilamata Purana, trans. Ved Kumari]
• [www.asianart.com/rossi/gallery3/8.html Kashmiri Buddha bronze] (c. 644—654), inscribed in the reign of king Narasurendea
• [www.asiasocietymuseum.org/treasure_object.asp?ObjectID=548 Crowned Buddha Shakyamuni] 8th century
• [www.the-south-asian.com/Aug2004/Gilgit_manuscript.htm The Gilgit Manuscript]

Отрывок, характеризующий Буддизм в Кашмире

«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.