Буддизм в Китае

Вошёл в так назыв. комплекс Сань Цзяо (кит. — три религии) — три основных религии Китая: конфуцианство, буддизм и даосизм.

История проникновения буддизма

1. REDIRECT Ш:Mainref

Первые сведения о буддизме в Китае

Буддизм стал проникать в Китай на рубеже н. э. Существовали предания о появлении там буддистских проповедников ещё в III веке до н. э., однако они не могут считаться достоверными.

Буддизм появился в Китае, когда там уже давно существовали конфуцианство и даосизм. Как отмечает Б. У. Китинов, «учение Будды в известной мере противоречило конфуцианским нормам этики и поведения (культ семьи, императора) и даосским методикам духовного оздоровления (в целях реализации потенциала бессмертия). Уникальность буддизма состояла, в частности, в разработке теории воздаяния (закон кармы) и учении о достижении запредельного состояния (нирваны)».

Первыми распространителями буддизма были купцы, приходившие в Китай по Великому шёлковому пути из центральноазиатских государств.

Монахи-миссионеры, вначале из Центральной Азии, а позднее — из Индии, появляются в Китае до II—III веков.

Уже к середине II века с буддизмом знакомится императорский двор, о чём свидетельствуют жертвоприношения Лао-цзы (основателю даосизма) и Будде, совершенные императором Хуань-ди в 165 году. По преданию, первые буддийские сутры были привезены на белой лошади в Лоян, столицу империи Восточная Хань, в царствование императора Мин-ди (57—75); здесь же позднее появился первый в Китае буддийский монастырь — Байма-сы (Храм Белой лошади).

В качестве особого обстоятельства, способствовавшего распространению буддизма в Китае, Б. У. Китинов отмечает восприятие его китайцами как преобразованного даосизма: по одной из легенд, буддизм — это видоизменившееся учение Лао цзы, основателя даосизма, который некогда ушел на запад, добрался до Индии и распространил там своё учение. И в дальнейшем особо отмечалось взаимопроникновение этих двух религий.

В конце I века зарегистрирована деятельность буддистов ещё в одном городе восточноханьской империи — Пэнчэне. В начале II века была составлена «Сутра 42 статей» — первая попытка изложения на китайском языке основ буддийского учения.

Ань Шигао

Основоположником буддийской традиции в Китае считаетсяК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) парфянский монах Ань Шигао, прибывший в Лоян в 148. С помощью группы китайских помощников Ань Шигао перевёл на китайский язык около 30 буддийских сочинений. Всего в Лояне в конце II века над переводами буддийских сутр трудились около десяти иностранных монахов. Тогда же в хрониках появляются первые упоминания о массовых религиозных празднествах, устраивавшихся буддийскими монастырями. Однако ещё на протяжении столетия буддизм в Китае не пользовался официальным признанием, несмотря на постоянный приток иностранных миссионеров и растущую популярность.

Смутное время

Кардинальные сдвиги в положении буддизма в Китае произошли в IV веке, когда эта религия завоевала благосклонность правящих верхов страны. Успеху буддийской проповеди способствовала обстановка смутного времени и кризиса традиционной китайской идеологии. В государствах Южного Китая буддистский идеал был воспринят в основном как иллюстрация традиционной для китайской мысли идеи «отрешения от мирской суеты», чрезвычайно модной среди аристократов того времени. Особую популярность среди образованных слоёв тогдашнего китайского общества приобрела доктрина праджняпарамиты с её проповедью недуальности нирваны и сансары и внутренним самообнаружением человеком его подлинной природы.

Насколько можно судить по первым переведённым буддийским текстам, первоначально в Китае проповедуется буддизм переходного типа от хинаяны к махаяне, и особое внимание уделяется практике медитации. Позднее в Китае утверждается буддизм в форме махаяны. Первоначально буддизм воспринимался в Китае как одна из форм национальной китайской религии — даосизма.

Это привело к возникновению легенды о «просвещении варваров», смысл которой в том, что ушедший на Запад основатель даосизма Лао-цзы якобы стал в Индии учителем Будды и подлинным основателем буддизма. Этой легендой пользовались даосы в своей полемике с буддистами. Подобное восприятие буддизма отразилось и в первых переводах на китайский язык буддийских сутр: в них зачастую индийский термин передавался через то или иное понятие даосской философии, что оказало значительное влияние на трансформацию буддизма в Китае. Например, бодхи (просветление) передавалось термином «дао» — путь (этим же термином передавались понятия «марга» и «патха»), а нирвана — даосским понятием «у-вэй» — недеяние.

В первом тысячелетии н.э. в Китае сложился Китайский буддийский канон, куда вошли как переводные с санскрита и пали сочинения, пришедшие из Индии, так и оригинальные китайские сочинения на буддийскую тематику.

Даоань

Наибольший вклад в развитие буддизма внёс монах Даоань (312—385), который, помимо комментаторской и миссионерской деятельности, создал образцовый монастырский устав, ввёл культ будды Майтреи, один из самых распространённых в раннесредневековом Китае, а также положил начало обычаю присваивать всем буддийским монахам фамилию Ши (от Шакья — племя, из которого происходил Будда). Ученик Даоаня монах Хуэйюань успешно защищал тезис о неподвластности буддийской сангхи правителю и основал культ будды Амитабхи, ставшего популярнейшим буддийским божеством на Дальнем Востоке.

Кумараджива

В Северном Китае, подвергшемся в то время нашествию ряда кочевых племён, буддийская религия немало выиграла от смешения различных этносов, а в буддийские проповеди большое значение приобрела магия, близкая шаманистским верованиям кочевников. На Севере буддизм с самого начала развивался под строгим контролем императорской власти. Виднейшим буддийским проповедником на Севере был индийский монах Кумараджива (начало V века), заложивший основы классической школы перевода буддийской литературы на китайский язык. Начался период «индианизации» китайского буддизма, старательного усвоения буквы буддийского канона, более строгого размежевания китайских буддистов с традициями китайской мысли. Для V-VI веков традиция различает в Китае шесть буддийских школ, группировавшихся вокруг индийского учителя и определённого свода текстов.

В 400 году образовалась даосская школа Линбао, которая переняла из буддизма учение о воздаянии и космогонию, даосские и буддийские школы стали сближаться.

Ученик Кумарадживы Даошэн (ум. в 434) первым выдвинул чрезвычайно влиятельное в дальневосточном буддизме учение о присутствии природы Будды во всех живых существах и о возможности спасения для каждого посредством «внезапного просветления».

Династия Лян

К VI веку буддизм стал в Китае господствующим течением и фактически приобрёл статус государственной религии. Этому способствовал император У-ди династии Лян.

Буддийские монастыри превратились в крупных земельных собственников; богатые монастыри давали деньги в рост. Буддизм в Китае не вытеснил традиционные китайские учения — конфуцианство и даосизм, а составил единый комплекс «трёх религий» (сань цзяо), где каждое учение как бы дополняло два других. Считалось, что учение Будды выражает «внутреннюю», «сокровенную» сторону наследия древних китайских мудрецов. Одновременно определилось место буддизма в традиционной обрядности китайцев: в ведении буддистов оказались почти исключительно заупокойные обряды.

Под влиянием буддистов с VI века приобрёл популярность праздник поминовения усопших в середине 7-го месяца по китайскому календарю, сопровождавшийся молебнами во спасение всех «бесприютных» душ. Другим популярным буддийским праздником стал день рождения Будды, отмечавшийся в 8-й день 4-го месяца. В быт китайцев также прочно вошёл буддийский обряд «освобождения живности» — отпуская на волю рыб и птиц.

Развитие буддизма

В конце VI века — начале VII века за довольно короткий период сформировались основные школы собственно китайского буддизма, определившие своеобразие буддийской традиции на Дальнем Востоке.

Их можно разделить на три основные группы:

• 1) школы трактатов, базирующиеся на одной из индийских шастр (трактатов) или группе шастр и занимающиеся по преимуществу философской проблематикой. К ним относятся такие школы, как Саньлунь-цзун (школа Трёх трактатов), Шэлунь-цзун (школа трактата Махаяна Санграха) и Фасян-цзун (школа признаков дхарм, базирующаяся в основном на трактате «Виджняптиматра сиддхи шастра», «Чэн вэй ши лунь»); название этой школы — Вэйши-цзун (школа учения о «только сознании»);
• 2) школы сутр (цзин-цзун), то есть школы, базирующиеся на том или ином доктринальном тексте, приписываемом традицией Будде и считающемся в данной традиции высшим выражением буддийской истины. К ним относятся такие не имеющие индийских аналогов школы, как Тяньтай-цзун (школа горы Тяньтай), основанная на учении Саддхармапундарика-сутры (кит. Фахуа-цзин) и Хуаянь-цзун (школа Аватамсака-сутры), основанная на учении одноимённой сутры (кит. Хуаянь-цзин). Хотя школы данного типа основывались не на философском, а на религиозно-доктринальном тексте, тем не менее они зачастую занимались и теоретическими философскими проблемами, разработав сложные системы, не сводимые к учению того или иного индийского текста;
• 3) школы дхьяны (чань-цзун), уделявшие внимание преимущественно практике буддийской психотехники, медитации, йоге. К этой группе прежде всего относится специфически китайская школа чань, с известными оговорками к ней можно также отнести школу мантр — молитвенных заклинаний (чжэньянь-цзун), представлявшую в Китае начиная с VIII века, тантрический буддизм (ваджраяна, цзиньган чэн), который не получил здесь, однако, значительного распространения, и школу винаи (люй-цзун), занимавшуюся разработкой вопросов монашеской дисциплины.

Некоторые из этих школ разрабатывали доктрину преимущественно созерцательного характера, учение же других отличалось акцентом на вере и религиозной практике. Среди «созерцательных» школ китайского буддизма на первых порах доминировала школа Тяньтай (по названию горы в провинции Чжэцзян, где находился главные монастырь школы), основанная монахом Чжии (538—597). Эта школа проповедовала взгляд на мир как на совершенное целое, идею взаимопроникновения явленного и сущностного, возможность спасения в этой жизни и спасения всех живых существ. Чжии разработал четырёхступенчатую иерархию основных направлений буддизма, соответствовавших разным уровням просветлённости сознания, и стремился свести воедино буддийские толки на севере и юге Китая.

Ту же ориентацию на создание всеобъемлющего синтеза буддийской мысли унаследовала школа Хуаянь. Основоположником этой школы считается монах Фашунь (557—640).

Среди школ религиозной практики наибольшим влиянием по сей день пользуется школа Цзинту («чистой земли»), декларирующая спасение верой в будду Амитабху, владыку буддийского рая — «чистой земли». В основе мировоззрения и практики этой школы лежала доктрина «думания о Будде» (нянь-фо), предполагавшая, что молитвы Амитабхе и даже одно произнесение его имени способны даровать перерождение в блаженном царстве «чистой земли».

Название другой распространённой школы буддийской практики — чань — восходит к санскр. «дхьяна», что значит созерцание, медитация. Последняя всегда занимала важное место в практике буддизма, но для приверженцев чань она превратилась в самоцель. Эта школа, основанная, по преданию, индийским проповедником Бодхидхармой (кит. Дамо) в середине VI века, отвергла изучение сутр и всякий ритуал. Медитацию наставники чань трактовали по-новому — как спонтанное самораскрытие «истинной природы» человека в его эмпирическом существовании. В отличие от прочих буддийских школ чаньские учителя высоко ценили физический труд, особенно труд в коллективе. Будучи наиболее китаизированной формой буддизма, школа чань оказала огромное влияние на китайское искусство.

Наконец, в VIII-IX веках на теорию и практику китайского буддизма заметное влияние оказывал тантризм (см. Тантра).

В течение длительного времени буддизм пользовался покровительством императорского двора, однако в 845 император У-цзун стал инициатором суровых гонений на буддизм, целью которых был подрыв экономич. самостоятельности сангхи и сокращение её численности. В середине IX века позиции сангхи были подорваны в результате действий правительств, репрессий, и вскоре начинается её медленный, но неуклонный упадок. Буддийская традиция во многом утратила былую творческую энергию и своё особое место в общественной и культурной жизни. С одной стороны, сангха становится инструментом государственной политики, находящимся под строгим контролем властей: государственная администрация устанавливала квоты и даже экзамены для желавших принять монашеский постриг, прикрепляла монахов к определённому монастырю, а наиболее заслуженным из них жаловали особые знаки отличия: существовала сеть административных органов, осуществлявших надзор за монашеством. С другой стороны, буддизм почти слился с народной религией, а буддийские институты стали служить интересам отдельных социальных организаций и групп — влиятельным семействам, деревенским общинам, профессиональным объединениям и т. п. Всё большее значение приобретает буддийская религиозная практика — «памятование о будде» (молитва, обращённая к будде Амитабхе) и чаньское учение о «мгновенном просветлении».

С другой стороны, на уровне народной религии буддизм вступает в активное взаимодействие с популярными верованиями, внеся значительный вклад в становление китайского религиозного синкретизма, а ряд персонажей буддийского пантеона (Амитофо — Амитабха; Гуаньинь — женская форма Авалокитешвары) превращаются в наиболее почитаемых в народе божеств. В позднее средневековье элементы буддийские учения включаются в мировоззренческие системы ряда религиозных сект (в особенности эсхатологические мотивы пришествия Милэфо — Будды Майтреи).

С XII века появились оппозиционные секты, которые основывались на буддийских идеях, в части, учении о конце света и приходе нового Будды, но проповедовали идеал «монашества в миру» и отрицали официальный буддизм. Среди этих сект (школ), нередко называемых постбуддийскими, наибольшую известность получила секта Белого лотоса, предрекавшая скорую мировую катастрофу и наступление эры Белого Солнца. Так в эпоху позднего средневековья главные импульсы развития буддизма переместились за пределы официальных буддийских институтов. Буддизм оказал сильное влияние на философию, литературу и искусство Китая. Буддисты познакомили Китай с индийской логикой, математикой, астрономией, медициной. Буддийскими идеями вдохновлялись многие писатели и поэты (Се Линъюнь, Ван Вэй, Ли Бо, У Чэнъэнь и др.). Сам процесс распространения буддизма в Китае и формирование китайской буддийской традиции является примером плодотворного взаимодействия между культурами Индии и Китая. Из Китая буддизм распространился в другие страны Дальневосточного региона: Корею, Японию и Вьетнам, где лёг в основу дальневосточной региональной формы этой мировой религии.

Современное состояние буддизма

Революционные преобразования в Китае вызвали к жизни и обновленческие движения внутри сангхи. После свержения в 1911 монархического строя появились буддийские школы нового типа, различные монашеские ассоциации и светские буддийские общества, однако единая общекитайская организация буддистов так и не была создана, а численность монашествующих осталась крайне незначительной: в 1931 в Китае насчитывалось лишь 738 тысяч монахов и монахинь. После образования в 1949 КНР китайским буддистам была гарантирована свобода совести. В то же время земельные владения буддийских монастырей были конфискованы, а большая часть монахов и монахинь возвращена в мир.

В мае 1953 в КНР была создана Китайская Буддийская ассоциация. В состав её руководящего органа вошли 93 представителя буддийских общин, в том числе 23 человека от Тибета. Генеральным секретарём ассоциации был избран мирянин Чжао Пучу. По официальным оценкам, Китайская Буддийская ассоциация в конце 50-х гг. объединяла 500 тыс. монахов и 100 млн верующих мирян. Руководители ассоциации поддерживали регулярные контакты с буддистами Японии и стран Юго-Восточной Азии. С началом «культурной революции» в 1966 все буддийские храмы и монастыри в Китае были закрыты, а монахи отправлены на «перевоспитание». Деятельность Китайской Буддийской ассоциации официально возобновилась в 1980, в последующие годы были восстановлены крупнейшие буддийские монастыри, открыты Буддийская академия и ряд монастырских школ, готовящих кадры буддийского духовенства.

Представители ассоциации регулярно участвуют в работе международных буддийских форумов. В последние годы в КНР заметно усилился интерес широких слоёв общества к буддийской религии, возросло число лиц, посещающих буддийские храмы и совершающих в них поклонения.

В 1991 году китайские власти начали проводить политику «патриотического воспитания», которая заключалась в том, что буддийские монахи должны были «отречься от Далай-ламы XIV и изучать коммунистические политические тексты». Появились и другие трудности для буддистов. Так, в ряде случаев власти Китая отказывались пропускать тибетских паломников в Непал и Индию, а также выдавать некоторым буддийским деятелям паспорта. Кроме того, согласно докладу Государственного департамента США от 2009 года, в Китае происходили отдельные случаи «произвола в арестах и задержаниях тибетцев» по различным религиозным причинам, например, по причине противодействия религиозной политике властей, по причине «шпионажа в пользу Далай-ламы XIV» и другим. Правительство КНР также провело изменения в процедуре определения буддистами перерождённого Панчен-ламы, в результате которых перерождённого Панчен-ламу стало определять само правительство.

По состоянию на 2011 год любая деятельность буддийских общин в КНР, как и общин четырёх других признанных властями религий, находится «под жёстким контролем и наблюдением».

Буддийские организации

• Буддийская Ассоциация Китая
• Буддийская Ассоциация Гонконга
• Фо Гуан Шань

См. также

• Шаолинь
• Буддизм по странам
• История буддизма
• Саньлунь

Литература

• Гарри И. Р. [www.amursu.ru/attachments/1320_2009_4.djvu Религиозная ситуация в Тибетском автономном районе КНР] // Религиоведение. — 2009. — № 4. — С. 52—63. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2072-8662&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2072-8662].
• Горбунова С. А. Китай: религия и власть. История китайского буддизма в контексте общества и государства. — М.: Форум, 2008. — 318 с. — ISBN 978-5-8199-0371-1.
• Лексютина Я. В. [www.asiaafrica.ru/files/201102/Лексютина.%20КНР-США.pdf КНР-США и проблема свободы вероисповедания] // Азия и Африка сегодня. — 2011. — № 2. — С. 16—21.
• Чебунин А. В. История проникновения и становления буддизма в Китае: [монография]. — Улан-Удэ: Изд.-полигр. комплекс ФГОУ ВПО ВСГАКИ, 2009. — 278 с. — ISBN 978-5-89610-144-4.
• Янгутов Л. Е. Китайский буддизм: тексты, исследования, словарь. Улан-Удэ, 1998.
• Chen, Kenneth Kuan Sheng. Buddhism in China: A historical survey. Princeton, N.J. , Princeton University Press, 1964.
• Han, Yu. "Sources of Chinese Tradition. c. 800.
• Hill, John E. (2009) Through the Jade Gate to Rome: A Study of the Silk Routes during the Later Han Dynasty, 1st to 2nd Centuries CE. John E. Hill. BookSurge, Charleston, South Carolina. ISBN 978-1-4392-2134-1.
• Huai-Chin, Nan (tr. Thomas Cleary); The Story of Chinese Zen. Charles E. Tuttle Company, 1995.
• Mullin, Glenn H.The Fourteen Dalai Lamas: A Sacred Legacy of Reincarnations (2001) Clear Light Publishers. ISBN 1-57416-092-3
• Welch, Holmes. The practice of Chinese Buddhism. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1967.
• Welch, Holmes. The Buddhist revival in China. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1968.
• Welch, Holmes. Buddhism under Mao. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1972.
• Wright, Arthur F.; Fo T’u Teng, a Biography (佛圖澄), Harvard Journal of Asiatic Studies (11) 1948, p.312-371

Ссылки

• [nshaolin.ru/%D0%A3%D1%81%D1%8D%D0%BD%D1%8B/useny-nastoyatel/ О преподобном настоятеле Ши Юнсине]
• [www.buddhism.com.cn/ Китайская буддийская ассоциация]
• [www.buddhanet.net/e-learning/history/chin_timeline.htm Timeline of China Buddhism]
• [hua.umf.maine.edu/China/buddhis.html About Buddhism in China: A Selected Bibliography]
• [www.buddhactivity.com Buddhactivity Dharma Centres database]
• [www.literati-tradition.com/sudden_chan1.html the Confucian Impact on Chan Buddhism]

	Школы чань / дзэн / сон
	Китай	Линьцзи			Цаодун
	Япония	Риндзай	Обаку	Фукэ	Сото
	Корея	Орден Чоге		Кван Ум

Школы амидаизма
Китай	Цзинту
Япония	Дзёдо-сю	Дзёдо-синсю	Дзисю	Юдзу-нэмбуцу-сю

Отрывок, характеризующий Буддизм в Китае

Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.