Буддизм в Монголии

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Буддизм в Монголии — основная по количеству верующих (около 53 % населения)[1] религия в стране. Тибетский буддизм в Монголии имеет некоторую национальную специфику.





История проникновения буддизма

Исторические свидетельства дают основание утверждать, что, начиная со II в. до н. э., протомонгольские народы (хунну, сяньби, кидани) были знакомы с буддизмом. В древние государства на территории Монголии буддизм проникал из Индии через согдийскую культуру. Вторая, более крупная волна пришла из Тибета в XIII веке, когда сын Угэдэй-хана — Годан пригласил к себе главу школы сакья — Кунга Гьелцена с тем, чтобы он стал его духовным наставником. Во времена правления хана Хубилая в Монголию прибыл следующий глава школы сакья — Пхагпа-лама. По приказу Хубилая он разработал новую письменность (монгольское квадратное письмо) для главных языков империи Юань — монгольского, тибетского, уйгурского и китайского, чтобы обеспечить культурное единство народов державы, а также для транслитерации санскритских текстов. В это время в Монголию пришли также учителя традиции кагью, самым заметным из которых был Карма-багши. Буддизм был объявлен Хубилаем государственной религией империи Юань. Тибетский буддизм был принят также некоторыми другими наследниками Чингис-хана, а именно: ханами Чагатайского улуса в Восточном и Западном Туркестане и ильханами, правившими в Персии. Фактически в течение нескольких десятилетий тибетский буддизм был государственной религией Ирана, хотя он и не получил поддержки коренного мусульманского населения. В середине XIV века, с отделением Китая от монгольской империи Юань, влияние буддизма в Монголии кардинально ослабло.

Третья волна буддизма пришла в Монголию в результате встречи третьего главы буддийской школы гелуг Сонам Джамцо с правителем тумэтов Алтан-ханом в 1578 году. Во время этой встречи и возник титул «Далай-лама», который был начертан на золотой печати, врученной Алтан-ханом тибетскому иерарху. На этот раз монгольский народ оказался более подготовленным к восприятию новой религии.

Монголы помогли тибетцам объединить их страну под единой властью. Их действия не только способствовали централизации Тибета и возвышению школы сакья, а затем гелуг, но и дальнейшему развитию тибето-монгольской цивилизации[2].

В 1585 году халхасский хан Абатай построил первый в Халхе буддийский монастырь Эрдэни-Дзу. А в 1589 году только что родившийся внук Алтан-хана тумэтского был объявлен перерождением (хубилганом) умершего годом раньше Сонам Джамцо, в 1604 году его отвезли в Тибет и провозгласили Далай-ламой IV Ёндон Джамцо.

Развитие буддизма

Уже в кон. XVI — пер. пол. XVII века в среде монгольских феодалов появляется ряд крупных фигур, носителей духовного звания, сыгравших значительную роль в истории распространения и утверждения буддизма в Монголии. Это Нейджи-тойн (1557—1653); ойратский Зая-пандита Намкай-Джамцо (1593—1662), Богдо-гэген Дзанабадзар (1635—1723). Последний стал главой буддийской сангхи Монголии и, благодаря исключительному художественному дарованию, вошел в труды европейских историков как «Микеланджело Азии». Однако традиции Сакья и Кагью тоже практиковались, несмотря на то, что они не были признаны официально. В некоторых небольших монастырях продолжали практиковать традицию Ньингма, однако её истоки не ясны: происходит она от тибетских традиций собственно школы Ньингма или же от практик Ньингма, восходящих к «Чистым видениям» Далай-ламы V. Первоначальный стиль возведения монгольских монастырей возник в конце XVI века при постройке монастыря Эрдэни-Дзу на месте древней столицы Каракорум. С тибетского языка на монгольский были переведены полные собрания текстов Ганджур и Данджур. В Монголию из Тибета перешла традиция монастырской жизни, причём крупные монастыри были единственными оседлыми поселениями на большей части территории страны, важнейшими центрами образования, ремесла и торговли. Появились монгольские учёные, которые писали комментарии к буддийским текстам иногда на монгольском, но большей частью на тибетском языке.

Линия перерождений тибетского мастера Таранатхи стала известна как линия Богдо-гэгэнов, или Джэбцун-Дамба-хутухт, которые стали традиционными главами буддизма в Монголии. Их резиденция находилась в Урге (ныне Улан-Батор). С течением времени тибетский буддизм несколько приспособился к условиям Монголии. Например, Богдо-гэгэн I Дзанабадзар (16351723) создал специальную одежду монгольских монахов для ношения главным образом в свободное от выполнения церемоний время. На основе санскритского шрифта ланцза он разработал для монгольского языка и транслитерации тибетских и санскритских мантр и тантр алфавит соёмбо (использовался наряду с уйгуро-монгольской письменностью).[3]

С кон. XVI по кон. XVIII века было принято более 20 законодательных актов, преследующих шаманизм и оказывающих законодательную поддержку новой религии. Тем самым состоялось её официальное признание. Однако по-настоящему буддизм в Монголии закрепил свои позиции тогда, когда сумел войти в контакт с культом Вечного Синего Неба и теми народными верованиями монголов, которые большей частью были шаманистическими: культы Матери-земли, ландшафтных божеств (духов — хозяев гор, озер и др. местностей), огня (богини огня, хозяйки домашнего очага), промысловые культы (охотничьи, скотоводческие) и специфический для Монголии культ Чингис-хана как духа-предка и покровителя всего монгольского народа. Все они прошли соответствующую «обработку» буддизмом и после некоторой трансформации и адаптации, сохранив почти неизменным и свой традиционный облик и место в системе мировоззрения народа, частично вошли в состав буддийской культовой практики.

Роль буддизма в истории Монголии неоднозначна. С одной стороны, к нач. XX века в стране насчитывалось 747 больших и малых монастырей и храмов и около 100 тыс. монахов, что приблизительно составляло треть мужского населения страны[4], в каждой семье один из сыновей обычно становился буддийским монахом, мощная прослойка духовенства владела большим количеством скота. По религиозному долгу на неё работало много крестьян-учеников лам — шабинаров (которых в марксистской литературе неверно называют «крепостными»). Считается, что это было одной из причин застойного характера экономики страны.

С другой стороны, этот застойный характер экономики обеспечивал гармоничное сосуществование населения с природой (так как традиции не нарушали равновесия в экосистемах), благодаря чему природная среда Монголия до первой половины ХХ в. оставалась в гораздо лучшем состоянии, чем у её соседей (в КНР и России). Монастыри были единственными центрами просвещения, накопления и развития научных и философских знаний в стране. При них работали коллегии переводчиков, переводивших с тибетского и китайского языков на монгольский не только каноническую религиозную, но и светскую литературу; скульптура, живопись и значительная часть ремесел были сосредоточены в монастырях, и собственно художественный канон также преподавался в монастырях. Среди деятелей монгольского просвещения можно назвать имена лам — философов Агванхайдава, Агван-Балдана, внёсших существенный вклад в развитие буддийской мысли, одного из создателей монгольской художественной литературы писателя Инджиннаша и др.

В ряде значительных по территории регионов Монголии монастыри были единственными оседлыми городскими центрами, функционируя как города, с административными и судебным функциями, с группирующимися вокруг них ремесленными и торговыми центрами.

Состояние буддизма при социализме

В 1921 году в Монголии победила Народная революция. К концу 1930-х годов в результате антирелигиозной кампании все монастыри были закрыты, многие из них разрушены, большинство высших лам репрессировано, а остальные были вынуждены перейти к светскому образу жизни.[5]

В 1949 году в Улан-Баторе «для нужд верующих» был заново открыт Гандантэгченлин. В нём сейчас насчитывается более 100 лам. С 1970 года при нём действует Буддийский университет им. Г. Дзанабадзара, готовящий кадры буддийского духовенства для Монголии и России. Буддийская Ассоциация Монголии входит в качестве члена во «Всемирное братство буддистов». С 1969 года она также является членом Азиатской буддийской конференции за мир, штаб-квартира которой находится в Улан-Баторе. Раз в два года здесь проходят её генеральные конференции, издаётся журнал «Буддисты за мир».

Возрождение буддизма

Активное возрождение буддийской сангхи в Монголии началось в 1990 году, когда в стране начались демократические реформы. Положение о ведущей роли буддизма было закреплено в «Законе об отношениях государства и религии» (1993)[6]. Был созван съезд буддистов страны, создана неправительственная организация — Ассоциация буддистов Монголии и путём демократических выборов избран её глава — Хамбо-лама (настоятель) монастыря Гандантэгчинлин и верховный руководитель других связанных монастырей. В законодательстве этот статус не закреплен.

Основные направления деятельности буддийской сангхи: восстановление и строительство храмов и монастырей, налаживание системы религиозного образования, перевод и публикация литературы по буддизму. Активизировались отношения с буддийскими общинами Азии, Европы, США, с находящимся в эмиграции Далай-ламой. Большую роль в восстановлении сангхи сыграли зарубежные ламы, прежде всего Бакула Ринпоче, по инициативе которого был построен монастырь Бэтувлин в Улан-Баторе, велась работа по переводу и публикации текстов по буддизму. Большую помощь также оказывали Тибетский фонд, Фонд мира ламы Гангчена и Фонд поддержания Махаянской традиции. Лама Г. Пурэвбат основал при Буддийском университете Монгольский институт буддийских искусств, занимающийся изучением и сохранением буддийского наследия Монголии.

В 2010 году Богдо-гэгэн IX получил монгольское гражданство и поселился в Гандантэгченлине, где 2 ноября 2011 года прошла официальная церемония провозглашения его главой монгольских буддистов и Центра буддистов Монголии.[7][8] Однако в связи со скоропостижной смертью Богдо-гэгэна два года спустя фактическим руководителем большинства буддийских организаций страны, входящих в Ассоциацию буддистов Монголии, вновь стал хамбо-лама Гандантэгченлина Д. Чойжамц. При этом, в Монголии существует и ряд организаций, оппонирующих влиянию Ассоциации и не признающих её духовный авторитет — таковыми являются, например, монастыри Амарбаясгалант и Дашчойнхорлин, а также улан-баторский женский дацан «Тугсбаясгалант», придерживающиеся запрещённой Далай-ламой XIV практики божества Дордже Шугдена[9].

К 2011 году в стране насчитывалось около 170 буддийских храмов и монастырей и 5000 лам[10]. Были обнаружены и монгольские перерожденцы (хубилганы), среди которых перерождения Донкор-Манджушри-гэгэна, Ламын-гэгэна, Джалхандза-хутухты, Ханчин Ринпоче, Гачэн Ринпоче, Сариадорж-Номун-хана, Дугар-зайсана. В настоящее время они обучаются в Индии, в Гоман-дацане.[11]

Буддийские храмы и монастыри

Основная статья: Буддийские храмы и монастыри Монголии

Старейшим из существующих монастырей на территории сегодняшней Монголии является Эрдэни-Дзу, основанный в XVI веке халхаским ханом Абатаем. Монастырь Амарбаясгалант, построенный в XVIII веке в память Богдо-гэгэна Дзанабадзара, был восстановлен по инициативе посла Индии в Монголии Бакула Ринпоче. Крупнейшим монастырем сегодня является Гандантэгченлин в центре Улан-Батора.

Ансамбль юртообразных храмов образует монастырь Дашчойлин. Храм бодхисаттвы Авалокитешвары «Мэгжид Жанрайсэг» — это одна из главных достопримечательностей Улан-Батора. Монастырь Дашчойлин начал осуществление проекта по восстановлению храма Майтреи, демонтированного во времена сталинистского террора в стране. В храме находилась 25-метровая статуя Майтреи. Ещё один крупный столичный храм, храм Чойджин-ламы, функционирует как музей буддийского искусства.

Буддийские организации Монголии

  • Монгольская ассоциация буддистов (Монголын Бурханы шашинтны нийгэмлэг)
  • Союз студентов-буддистов (Бурханы шашинт оюутны холбоо)
  • Международный союз женщин-буддисток «Сакьядита» ([www.sakyadhita.org/10th/index.html Сакьядита олон улсын байгууллагын Монгол дахь салбар])
  • Фонд поддержания Махаянской традиции ([www.fpmtmongolia.org/ Их хөлгөний уламжлалыг хадгалах сан]) — международная организация; представлена центрами в Улан-Баторе, Дархане и Эрдэнэте, а также женским монастырём Дулмалин.
  • Демократический союз верующих (Шашинтны ардчилсан холбоо)
  • Демократическая партия верующих (неполитическая) (Шашинтны ардчилсан нам)

Напишите отзыв о статье "Буддизм в Монголии"

Примечания

  1. [www.toollogo2010.mn/doc/Main%20results_20110615_to%20EZBH_for%20print.pdf Хүн ам, орон сууцны 2010 оны улсын тооллогын үр дүн] (Результаты национальной переписи 2010 г., на монг. яз.]
  2. [www.savetibet.ru/2010/03/10/tibet_book.html Кузьмин С. Л. 2010. Скрытый Тибет. История независимости и оккупации. С.Петербург: изд. А. Терентьева]
  3. В соответствии с докладом Александра Берзина [www.ay.ru/japan/htm/b17.htm Тибетский буддизм: история и перспективы развития.]
  4. Брук С. И. Население мира. Этнодемографический справочник. М., Наука. 1986. С. 400
  5. Michael Jerryson, Mongolian Buddhism: The Rise and Fall of the Sangha, (Chiang Mai: Silkworm Books, 2007), 90.
  6. Монгол улсын төр, сүм хийдийн харилцааны тухай хууль //Ардын эрх. — 1993. — № 196 (696).
  7. Д. Гэрэлт. [orloo.mn/links.php?weblink=sonin.mn/2011/11/ix-%D0%B1%D0%BE%D0%B3%D0%B4-%D0%BC%D0%BE%D0%BD%D0%B3%D0%BE%D0%BB%D1%8B%D0%BD-%D0%B1%D1%83%D1%80%D1%85%D0%B0%D0%BD-%D1%88%D0%B0%D1%88%D0%B8%D0%BD%D1%8B-%D1%82%D1%8D%D1%80%D0%B3%D2%AF%D2%AF%D0%BD-%D0%B1/ IX Богд Монголын бурхан шашины тэргүүн боллоо]
  8. [savetibet.ru/2011/11/04/bogdo-gegen.html Богдо-гэгэн IX Джебцзундамба-хутухта провозглашен главой Центра буддистов Монголии]
  9. Куваев С. [oros-oros.blogspot.ru/2014/09/blog-post_22.html Дордже Шугден в Монголии: новая вотчина опального духа]. Уртон (22 сентября 2014).
  10. [savetibet.ru/2011/04/18/mongolia.html Сухбаатар, Д. Возрождение буддизма в Монголии ― достижения и ошибки]
  11. [savetibet.ru/2012/03/05/print:page,1,rinpoche.html В Улан-Баторе состоялась историческая встреча сознательно воплощающихся лам Монголии]

См. также

Литература

  • Б. Барадин О ламаизме и ламстве в Монголии. \\Жизнь Бурятии. Верхнеудинск. 1924 год. № 4-5, стр. 8 — 13.
  • B. Siklos, "Mongolian Buddhism: A defensive account, " in: S. Akiner (ed.), Mongolia Today, London/New York, Kegan Paul, 1991, pp. 155–182.
  • The Mongolia-Tibet interface: opening new research terrains in Inner Asia: Proceedings of the Tenth Seminar of the International Association for Tibetan Studies, Oxford, 2003. Uradyn Erden Bulag, Hildegard Diemberger (ed.). Leiden, Boston, Brill, 2007.

Ссылки

  • [www.ay.ru/japan/htm/b17.htm Александр Берзин. ТИБЕТСКИЙ БУДДИЗМ: история и перспективы развития. М., 1992]
  • [www.miba.mn/home.htm Монгольский институт буддийского искусства (монг.)]
  • Владимирцов Б. Я. [www.mongolaltai.ru/buddha.htm Буддизм в Тибете и Монголии (фрагмент)]
  • [mongoloved.files.wordpress.com/2012/01/statya_sangha.pdf Сабиров Р. Т. Буддийская сангха в Монголии: конец 1980-х — 2003 гг. ]

Отрывок, характеризующий Буддизм в Монголии

Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.