Буддизм в Сингапуре

Буддизм в Сингапуре исповедуют 42,5 % населения согласно переписи 2000 года. Из них большая часть — этнические китайцы, потомки выходцев из Южного Китая, как правило носители синкретических верований (одновременно исповедуют даосизм, конфуцианство и др.). Есть также менее значительные группы представителей культур с доминированием буддизма: сингалы из Шри-Ланки и тайцы.

При доминировании китайской версии буддизма традиции махаяны, заметны также традиции тибетского буддизма и тхеравады из Таиланда и Шри-Ланки. Некоторое представительство имеют японские буддийские центры, в первую очередь Сока Гаккай.

Интересы буддистов Сингапура представляет Сингапурская Буддийская Федерация.

История

Исторически территория Сингапура принадлежала буддийскому государству уже во времена государства Шривиджайя.

После образования Сингапура большую распространённость получили даосские храмы, которые стали общинными центрами: в отличие от буддийских, в них была сцена и ставились театральные представления.

Первый буддийский храм Сингапура, Шуан Линь, появился только в 1902 году.

В то время как старшее поколение выходцев из Китая является носителями синкретического набора традиций, молодёжь также увлекается буддизмом других школ, в том числе тайским и тибетским буддизмом. В последние десятилетия также значительно выросло присутствие центров тхеравады.

Переписи свидетельствуют о значительном росте буддийской идентификации среди населения, в первую очередь среди молодёжи. Так, в 1980 году перепись населения Сингапура показывала 27 % буддистов, в 1990 — 31,2 % и в 2000 — 42,5 %.

Литература

• Kuah, Khun Eng. State, Society and Religious Engineering: Towards a Reformist Buddhism in Singapore. Singapore: Eastern Universities Press, 2003.
• Ong, Y.D. Buddhism in Singapore: A Short Narrative History. Singapore: Skylark Publications, 2005.
• Shi Chuanfa 释传发. Xinjiapo Fojiao Fazhan Shi 新加坡佛教发展史 [A History of the Development of Buddhism in Singapore]. Singapore: Xinjiapo fojiao jushilin, 1997.
• Wee, Vivienne. «Buddhism in Singapore.» In Understanding Singapore Society, eds. Ong Jin Hui, Tong Chee Kiong and Tan Ern Ser, pp. 130—162. Singapore: Times Academic Press, 1997.

Ссылки

• [www.buddhist.org.sg/ Singapore Buddhist Federation]
• [www.kmspks.org/ Kong Meng San Phor Kark See Monastery]
• [www.singapore-dharmanet.per.sg/ Singapore-Dharmanet]
• [www.singstat.gov.sg/keystats/c2000/wallchart.html Statistics Singapore]
• [www.buddhanet.net/wbd/country.php?country_id=50 Singapore’s Buddhist directory]
• [buddhactivity.org/action.htm?-Response=buddhacountry.htm&ccountry=Singapore Buddhactivity Dharma Centres database]
• [www.singaporebuddhistmission.net Singapore Buddhist Mission]
• [www.sbmyouth.blogspot.com Singapore Buddhist Mission (Youth)]
• [www.buddhistfellowship.org Buddhist Fellowship]
• [www.xanga.com/the_youngones Buddhist Fellowship Youth]
• [spbs-act.blogspot.com Singapore Polytechnic Buddhist Society]

Отрывок, характеризующий Буддизм в Сингапуре

Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.