Буддийский храм (Белград)

Достопримечательность
Буддийский храм (Белград)
Калмыцкий храм в Белграде, начало 1944 года
Местоположение	Белград, Сербия

Калмыцкий буддийский храм в Белграде (серб. Калмички будистички храм у Београду) — исторический храм, действовавший в 1928—1944 годах и обслуживавший духовные нужды калмыцких эмигрантов, бежавших от Гражданской войны

в России. В его постройке участвовал Эренджен Хара-Даван. Храм был частично разрушен во время Битвы за Белград и через несколько лет снесён.

Часто называется «первым буддийским храмом в Европе» и во всяком случае входит в число самых первых в Европе храмов тибетского буддизма наряду с буддийским храмом в Санкт-Петербурге, если не учитывать собственно калмыцкие хурулы на территории Калмыкии.

История

Первые белоэмигранты — калмыки-казаки прибыли в Сербию через Турцию в 1920 году. Среди эмигрантов был ряд представителей высокого духовенства, в том числе багши хурула Платовской станицы Манчуда Буринов и багши Денисовской станицы Санджи Умальдинов.

Значительная группа калмыков — несколько сотен человек — поселились в конце года на окраине Белграда в селе Мали Мокри Луг (современная община Звездара). Это была самая крупная колония калмыков в Европе. В сентябре 1923 калмыки открыли первый буддийский храм в арендованных помещениях в непосредственной близости от штаб-квартиры их ассоциации, и доверили его попечению трех монахов во главе с бакшой Гави-Джимбой (Манчудой) Буриновым. В 1925 году они переехали в другой дом, так как первый был слишком мал для проведения служб. С этого времени появляются документы о финансовой поддержке со стороны местных властей.

В ряде случаев калмыцкие лидеры обращались за помощью к властям. Так, в 1925 они попросили Министерство по делам религии о финансовой помощи. Копия этого письма была направлена Патриарху Сербской православной церкви Димитрию. Имеется сочувственное письмо Патриарха в Министерство, где он призывает Министерство помочь калмыкам.

Первая публикация о калмыках в Белграде и их временном храме была опубликована в Zeitschrift für Buddhismus '1924/25 — Munchen 1925, вып. 2, p. 2, p. 388 на немецком языке. О мартовской храмовой церемонии 1927 года написал Джон Принс, глава миссии США в Югославии, в журнале «American Anthropologist» (1928). Позже его статья была заново опубликована в «Fragments from Babel» (Columbia University Press, New York, 1939).

В 1928 году Ассоциация калмыков предприняла шаги, чтобы построить постоянное место поклонения. В декабре 1929 храм был торжественно открыт.

До постройки постоянного храма, в 1928, умер первый глава калмыцкого духовенства в Белграде бакши Манчуда Буринов, и его место почти на весь период существования храма занял Санджи Умальдинов (1882—1946).

Сбором средств на постройку постоянного здания храма занимался полковник Абуша Алексеев, президент строительного управления (и президент Ассоциации калмыков), и его помощник и секретарь Эренджен Хара-Даван. Денежные пожертвования шли от калмыков по всей Европе. Здание было построено за несколько месяцев во многом благодаря бесплатному труду калмыцких строителей.

Наиболее значительную помощь храму на этом этапе оказал белградский коммерсант Милош Ячимович (1858—1940), выделивший участок принадлежавшей ему земли (примерно 530 кв. м.) под строительство храма. Он также подарил калмыкам 10 000 кирпичей и более 7 500 досок, цемент и другие материалы. Эта щедрая помощь привлекла к храму внимание других обеспеченных представителей сербского общества, среди которых были и члены королевского дома.

Построенное в результате здание могло вмещать до 150 человек.

В декабре 1929 года буддийский храм в Белграде был торжественно освящён. Освящение возглавлял бакша Намджал Нимбушев, приехавший по этому случаю из Парижа.

Храм вскоре стал популярной достопримечательностью Белграда как для сербов, так и для иностранцев. В 1930 году он был отмечен в Путеводителе по Белграду, а годом позже улица, на которой он стоял, была переименована в Буддийскую улицу (серб. Будистичка улица, ныне Будванска).

Новость о храме широко распространилась в буддийском мире, и с ним установили контакты Общество Маха Бодхи, Гималайский институт Николая Рериха и другие международные буддийские организации. В 1930 году Н. К. Рерих подарил монастырю старинную тибетскую танку. На 1944 год в монастыре было уже 16 танок.

Храму длительное время не хватало храмовой статуи Будды. Её предоставила Япония в 1934 году, после обращения главы эмигрантов в Югославии к послу Японии в Румынии. Вскоре из Токио пришёл груз, содержавший большую статую и ряд ритуальных принадлежностей.

Храм служил калмыкам для заключения браков, проведения панихид и других социальных нужд, что ярко отличало этот храм от собственно тибетских. Здесь же появилась воскресная школа, где проводились занятия по калмыцкому языку и буддизму. В то время Религия была обязательным школьным предметом, и калмыцких школьников отправляли в храм для уроков по буддизму, откуда они возвращались в школу с оценками, проставленными ламой.

В 1935 году состоялась реконструкция, призванная увеличить внутреннее пространство храма.

Калмыцкая колония в Белграде прекратила своё существование в конце Второй мировой войны, когда калмыки, боясь преследований Советской Армии, бежали в Германию, а затем в США и страны Западной Европы (в первую очередь во Францию).

Закрытый храм сильно пострадал во время битвы за Белград (октябрь 1944), была разрушена верхняя часть крыши («Башня»). Некоторое время здание служило домом культуры и помещением профсоюзной организации, а несколько лет спустя было разрушено, и на фундаменте храма было воздвигнуто новое двухэтажное здание.

Литература

• John D. Prince: «A Note on Kalmucks in Belgrade», American Anthropologist (1928), pp. 341—345
• Hemut Klar: «Kalmucks and the Wheel», London, The Middle Way, 29, 3, 1954;
• Helmut Klar: «Die Kalmücken und ihr Tempel in Belgrad und München», Bodhi Baum, 5, 1, 1980;
• Борманшинов, Араш. Первый буддийский храм в Европе. Журнал Шамбала, Элиста, No 5-6/, 1997.
• Josip Suchy: «Na obisku pri budistih», Jutro, br.171, 1932.
• Stevan Popović: «Beogradski Kalmici», Beograd, Beogradske opštinske novine, br.12,1939.
• Olga Latinčić: «Budistički hram u Beogradu», Arhivski pregled, Beograd, 1-2/1982
• Zmago Šmitek: «Kalmička zajednica u Beogradu», Kulture Istoka, 25/1990
• Toma Milenković: «Kalmici u Srbiji (1920 −1944)»; Beograd, 1998.

Ссылки

• [kakono.tripod.com/ Исследование, посвящённое храму] (англ. яз.)

Отрывок, характеризующий Буддийский храм (Белград)

Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.