Будёновка

Будёновка (богатырка, фрунзевка) — форменный головной убор, красноармейский суконный шлем особого образца, форменный головной убор военнослужащих Рабоче-крестьянской Красной армии.

История создания

В советской военной и исторической литературе утверждается, что будёновка (а также шинель, гимнастерка и другие элементы военной формы красноармейцев) была создана в 1918 году специально для формирующейся Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА). Однако в современной исторической, а особенно научно-популярной литературе, рассматривается версия, что головной убор такой формы был разработан ранее, около 1915 года, для парада Победы Русской императорской армии в Берлине и Константинополе. Однако он хранился на складах и в войска не поступал, а затем был использован для обмундирования красноармейцев. В то же время, по мнению журналиста и писателя Бориса Сопельняка, эта версия — «одна из самых распространенных, но в ней нет ни слова правды». Он отмечает, что и в советские времена никто не пытался опровергнуть «царскую» версию. В качестве причины последнего он указывает на то, что все документы и приказы, связанные с разработкой новой формы бойца Рабоче-крестьянской Красной армии, были подписаны фактическим создателем этой армии, народным комиссаром по военным и морским делам, председателем Реввоенсовета республики Троцким.

Согласно официальной советской версии, создание в феврале 1918 года вооружённых сил советского государства вызвало необходимость разработки для обмундирования красноармейцев единой формы одежды, отличающейся от прежней российской и иностранной военной формы одежды.

С этой целью Народный комиссариат по военным делам РСФСР приказом от 7 мая 1918 года объявил конкурс по разработке нового обмундирования для военнослужащих РККА, в котором приняли участие известные русские художники В. М. Васнецов, Б. М. Кустодиев, М. Д. Езучевский, С. Т. Аркадьевский и другие.

18 декабря 1918 года на основании представленных на конкурс работ Реввоенсовет Республики утвердил новый тип зимнего головного убора — суконный шлем, формой напоминавший средневековую «ерихонку» или шелом с бармицей — часть доспехов былинных русских богатырей (за что в первое время получил обиходное название «богатырка»).

Впоследствии шлем, ставший ярким признаком принадлежности к Красной армии, называли по именам военачальников, под командованием которых находились первые из частей, в которые поступило новое обмундирование — М. В. Фрунзе («фрунзевка») и С. М. Будённого («будёновка»).

История изменений

Приказ РВСР № 116 от 16 января 1919 года, который официально ввёл ношение нового зимнего головного убора во всех родах войск (сил) Красной армии, содержал описание будёновки, как шлема из сукна защитного цвета на ватной подкладке, состоящего из колпака, сшитого из шести сужающихся кверху сферических треугольников, пришитого спереди простроченного овального козырька и спускающегося вниз сзади назатыльника с удлинёнными концами, застегивающимися под подбородком на две пуговицы или пристёгивающимися (в сложенном виде) к нашитым на колпаке обтянутым сукном пуговицам.

Отличительным символом принадлежности к Красной армии являлась нашивавшаяся спереди над козырьком пятиконечная звезда диаметром базовой окружности 8,8 см из сукна, цвет которого зависел от рода войск (сил). Приказом Народного Комиссариата по военным делам № 594 от 29 июля 1918 года было введено ношение на головных уборах металлического значка-эмблемы в виде покрытой красной эмалью пятиконечной звезды с перекрещенными плугом и молотом, которая на будёновках прикреплялась в центре суконной звезды.

Приказом Реввоенсовета Республики № 628 от 8 апреля 1919 года были установлены шесть цветов сукна для знаков различия родов войск (сил), полагавшегося также на обтяжку пуговиц шлема и нашивную звезду: для пехоты — малиновый, для кавалерии — синий, для артиллерии — померанцевый, для авиации — голубой, для инженерных войск — чёрный, для пограничных войск (которые в этот период также входили в состав РККА) — зелёный. Диаметр базовой окружности нашивной звезды был увеличен до 10,5 см.

Приказом Реввоенсовета Республики № 322 от 31 января 1922 года был введён летний головной убор, изготовлявшийся из палаточного полотна или хлопчатобумажной ткани светло-серого или близкого к нему цвета и повторявший форму зимнего суконного шлема, но без застёгивающихся под подбородком отворотов назатыльника.

Летний шлем являлся частью обмундирования красноармейцев на протяжении двух лет, поскольку в мае 1924 года вновь был заменён фуражкой), однако зимние будёновки продолжали использоваться, претерпев в 1922 году изменения фасона (став менее высокими и более округлыми по форме) и цвета сукна (который стал тёмно-серым).

В связи с изменением формы шлема уменьшился диаметр базовой окружности нашивной звезды (до 9,5 см), а 13 апреля 1922 года был изменёна красноармейская эмблема, на которой вместо плуга и молота стали изображать официальную эмблему рабоче-крестьянского государства — серп и молот.

В 1926 году вновь был изменён цвет сукна шлема (с тёмно-серого на защитный, соответствовавший цвету суконного обмундирования РККА образца 1924 года).

Приказом Реввоенсовета СССР № 415 от 2 августа 1926 года была упразднена суконная звезда, в связи с чем до отмены этого приказа в октябре того же года красноармейский значок-эмблема прикреплялся непосредственно на колпак шлема.

Различные модели и модификации будёновки использовались частями РККА, а также советской милицией (летний вариант) до начала 1940-х годов, когда её окончательно заменили фуражки, пилотки и зимние шапки-ушанки.

Будёновка была отменена приказом Наркома обороны СССР № 187 от 5 июля 1940 года и заменена шапкой-ушанкой, так как в ходе Финской войны показала, что не дает достаточной теплозащиты в сильные морозы. Тем не менее, кое-где её продолжали носить вплоть до 1944 года.

В настоящее время она стала предметом коллекционирования любителей военной истории, популярным сувениром для иностранцев и является непременным атрибутом художественных фильмов и театральных постановок о Гражданской войне и Красной армии.

Будёновка в искусстве

Первыми произведениями революционного искусства, изображающими будёновку как неотъемлемый атрибут красноармейца, стали выпущенные в период Гражданской войны и интервенции агитационные плакаты, призывающие рабочих и крестьян вступать в ряды Красной армии. Наиболее известным из них является плакат Д. Моора «Ты записался добровольцем?» (1920).

Только отмена ношения в войсках помешала будёновке стать настоящим геральдическим символом, хотя отдельные примеры использования её в этом качестве можно найти в советской архитектуре: красноармейский шлем является центральной фигурой рельефа на фасаде здания Главного штаба Сухопутных войск ВС России в Москве (Фрунзенская наб., дом № 22).

В 1977 году режиссёром Игорем Вознесенским снят художественный фильм «Будёновка» по мотивам произведений А. Гайдара.

Упоминается в песне «С чего начинается Родина».

Юмор

Возвышающуюся над головой конусовидную часть шлема в шутку называли и «громоотводом» (из-за вытянутого вверх шпиля) и «умоотводом»^{[неавторитетный источник? 2817 дней]}.

На Дальнем Востоке в 1936 г. один командир любил спрашивать, показывая на шпиль шлема: «А это что, не знаете? Это когда запоют „Кипит наш разум возмущенный“, из этого шпиля выходит пар». Андрей Смирнов

См. также

• Фуражка
• Бескозырка
• Пилотка
• Панама
• Берет
• Кепка

Ссылки

• [www.armor.yurteh.net/army/index.html Сайт Юрия Веремеева «Анатомия армии»]
• [russfront.ru/news/budenovka Сайт РУССФРОНТ]
• Советские плакаты:
  • [www.a-pesni.org/grvojna/placat/krkaval.php «На коня, рабочий и селянин! Красная Армия — залог победы!» (ок. 1920)]
  • [www.a-pesni.org/grvojna/placat/otchered.php «Очередь за Врангелем!» (Н. Кочергин, 1920)]
  • [www.a-pesni.org/grvojna/placat/torzob.php «Торжественное обещание» (ок. 1920)]
• Георгий Олтаржевский. [lenta.ru/articles/2015/01/31/budenovka/ «Богатырка», ставшая будёновкой] Лента.Ру (31 января 2015)

Отрывок, характеризующий Будёновка

– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.