Будзинский, Станислав Мартынович

Станислав Мартынович Будзинский

Станислав Мартынович Будзинский (1824, Варшава — 1895) — ординарный профессор, член Варшавской судебной палаты, крупный юрист — учёный в области уголовного права.

Биография

Станислав Будзинский родился в 1824 году в городе Варшаве. После окончания в 1845 году юридического факультета в Московском университете поступил на службу апликантом в Варшавский гражданский трибунал. В 1852 году был назначен асессором исправительного суда Варшавского уезда, а в 1858 году асессором Варшавского уголовного суда. В 1859 году, кроме того, назначен учителем правоведения и администрации в Институте сельского хозяйства и лесоводства в Маримонте, а затем преподавателем польских законов в Петербургском университете.

В 1861 году Станислав Мартынович Будзинский защитил в Петербургском университете магистерскую диссертацию на тему «О силе судебных решений в гражданском и уголовном процессах». В 1871 году защитил в Московском университете докторскую диссертацию на тему: «Начала уголовного права».

С 1864 года Станислав Мартынович Будзинский состоял преподавателем Главной школы в Варшаве. После преобразования Главной школы в императорский Варшавский университет в 1869 году профессор Будзинский продолжал преподавание здесь уголовного права, занимая кафедру до 1892 года. Будзинский являлся также первым деканом юридического факультета Варшавского университета в 1869 по 1872 годы.

Наряду с педагогической деятельностью Будзинский продолжал и юридическую практику. В 1873 году он был назначен помощником обер-прокурора X Департамента Правительствующего Сената, а потом, в 1876 году, — членом Варшавской Судебной палаты, и эту должность занимал до 1893 года.

Сферу научных интересов Будзинского составляли проблемы уголовного права и процесса.

Станислав Мартынович Будзинский был представителем классического направления в уголовном праве, хотя в его работах можно найти ряд положений по актуальным вопросам, выдвинутым жизнью в XIX веке.

Одной из главных научных заслуг профессора Будзинского является использование им, одним из первых, сравнительного метода при исследовании начал уголовного права. И этот способ обработки научного материала уже вскоре дал богатые результаты и мало-помалу завоевал себе почти всеобщее признание. С другой стороны, работы С. М. Будзинского свидетельствуют не только о глубоком знании им своей специальности, но и права вообще. Своим магистерским исследованием «О силе судебных решений в гражданском и уголовном процессах» он как бы указал на то, что хороший криминалист должен быть и хорошим цивилистом. Уже его ранние работы «Размышления по поводу создания нового уголовного законодательства» (Варшава, 1865) и «Сравнительный курс лекций уголовного права. Общая часть» (Варшава, 1868) отличались не только превосходной юридической техникой, но и краткостью и системностью подхода, не свойственной ни одной из работ современных ему авторов.

Знание С. М. Будзинским многих иностранных языков позволяло ему расширять пределы исследования не только на все европейские, но и на все американские кодексы.

Основные воззрения С. М. Будзинского на уголовное право, на понятия преступления и наказания были высказаны им в его «Началах уголовного права» (1870). Что же касается избранного им метода, то в предисловии к названному труду С. М. Будзинский писал следующее: «Я старался применить сравнительный метод в более обширном размере, чем это делалось до сих пор, и провести с возможною последовательностью основную философскую теорию. Я руководствовался убеждением, что наука, обращая более серьёзное внимание на современные уголовные кодексы просвещённых государств, расширяет свой горизонт, тем более что нередко кодексы разрешают вопросы, не разработанные наукой.

Точно также важно строгое проведение одной философской теории. Иногда случается, что автор, изложив во введении усвоенную им философскую систему уголовного права, в дальнейшем изложении упускает её из виду, и даже провозглашает совершенно противоположные её мнения, что не может не быть в ущерб единству понятий и ясности.

Этой погрешности я желал избегнуть; и, стремясь органически связать с самым изложением предложенную вначале философскую теорию, каждый раз, когда представлялось сомнение, я разрешал его на основании этой теории». «Государство,- по мнению С. М. Будзинского, — не есть учреждение, призванное осуществить известные мысли и цели со всею точностью и последовательностью. Оно должно принять в уважении различные отношения и обстоятельства. Каждое деяние, противное государству, даже малейшее ослушание, заслуживает наказания; но во многих случаях наказание не применяется, преимущественно не когда другие менее строгие меры или самое осуждение общественным мнением достаточны для противодействия деянием, несогласным с общественным благом. Иногда государство считает более соответственным обратиться к принудительным мерам для исполнения его требований для исполнения его требований, нежели подвергать наказанию. Таким образом государство, по внешним причинам, не всегда пользуется предоставленное ему карательной властью, не наказывает всего того, что подлежит наказанию, то есть не всякое деяние, заслуживающее наказания, считает преступлением. Государство не пользуется этой властью там, где организованный порядок, как, например в училище, семействе и церкви, имеет средства противодействия, соответственные тем, которыми располагает государство.

Преступление предполагает, прежде всего, существование карательной власти и уголовного закона; понятие о преступлении заключает в себе деяния, с целью государства не согласные и признанные государством государством заслуживающими наказания. Одним словом, преступление есть деяние, запрещённое законом под страхом наказания».

«Из такого взгляда на существо карательной власти и преступления,- писал С. М. Будзинский,- следует, что верховное начало уголовного права есть общественная справедливость, видоизменяемая интересом общественной пользы. Что же касается наказания, то существенные качества наказания состоят в следующем: наказание должно быть справедливо и необходимо для сохранения общественного порядка, и, следовательно, полезно в своих последствиях.

Вопрос о мере наказания и соразмерности его с величиною преступления не может быть разрешён теоретически. Наука в состоянии дать здесь только некоторые указания. Вообще можно сказать, что при определении наказания, а именно его рода и меры, надлежит обращать внимание не только на внутреннюю сторону преступления, на противозаконное направление воли, но и на его внешнюю сторону, на обнаружение злой воли но и на его внешнюю сторону, на обнаружении злой воли и степень оного: ибо из самого внешнего характера государства истекает, что для него последствия деяния важнее самого деяния. При определении наказаний за разные преступления и относительной величины их законодатель должен по возможности приноравливаться к убеждениям и чувству справедливости общества, не принося в жертву общества единицам, ни единиц обществу. Государство имеет право уравнивать наказание с преступлением, но к этому оно не обязано. Соблюдая эти начала при определении наказаний, государство может притом стремиться к достижению разных целей для пользы общества или неделимых посредством угрожения наказанием или посредством способа приведения оного в исполнение».

Наряду с заслугами в области науки уголовного права, С. М. Будзинский был известен и как прекрасный переводчик.

Основные труды

• «Устав о наказаниях с комментарием, напечатанный в руководстве для гминных судов» (Варшава, 1876)
• Закон 18 мая 1882 года о краже, с комментарием (Варшава, 1886)
• О лжеприсяге (Варшава, 1886)
• О преступлениях в особенности. Сравнительное исследование Москва, 1887
• Уложение о наказаниях, с комментарием, в применении к Варшавскому судебному округу Варшава, 1892

Литература

• Лось И. Л. Будзинский, Станислав // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.bibliard.ru/vcd-677-1-860/goodsinfo.html?&sexpired=будзинский]
• [tomsinov.com/publ/iogp/iogp/juridicheskoe_obrazovanie_i_jurisprudencija_v_rossii_v_ehpokhu_velikikh_reform_60_e_nachalo_80_kh_gg_xix_v_predislovie/19-1-0-124]

Отрывок, характеризующий Будзинский, Станислав Мартынович

– Non, non, de grace… Vous etes m lle Bourienne, je vous connais deja par l'amitie que vous рorte ma belle soeur, – говорила княгиня, целуясь с француженкой. – Elle ne nous attend рas? [Нет, нет, пожалуйста… Вы мамзель Бурьен; я уже знакома с вами по той дружбе, какую имеет к вам моя невестка. Она не ожидает нас?]
Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая чего то неприятного.
Княгиня вошла. Пассаж оборвался на середине; послышался крик, тяжелые ступни княжны Марьи и звуки поцелуев. Когда князь Андрей вошел, княжна и княгиня, только раз на короткое время видевшиеся во время свадьбы князя Андрея, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на которые попали в первую минуту. M lle Bourienne стояла около них, прижав руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно столько же готовая заплакать, сколько и засмеяться.
Князь Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки, услышав фальшивую ноту. Обе женщины отпустили друг друга; потом опять, как будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать руки и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. M lle Bourienne тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко; но для двух женщин казалось так естественно, что они плакали; казалось, они и не предполагали, чтобы могло иначе совершиться это свидание.
– Ah! chere!…Ah! Marieie!… – вдруг заговорили обе женщины и засмеялись. – J'ai reve сette nuit … – Vous ne nous attendez donc pas?… Ah! Marieie,vous avez maigri… – Et vous avez repris… [Ах, милая!… Ах, Мари!… – А я видела во сне. – Так вы нас не ожидали?… Ах, Мари, вы так похудели. – А вы так пополнели…]
– J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [Я тотчас узнала княгиню,] – вставила m lle Бурьен.
– Et moi qui ne me doutais pas!… – восклицала княжна Марья. – Ah! Andre, je ne vous voyais pas. [А я не подозревала!… Ах, Andre, я и не видела тебя.]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она такая же pleurienicheuse, [плакса,] как всегда была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика, и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [вполне серьезный,] но что об этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
– И ты решительно едешь на войну, Andre? – сказала oia, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
– Даже завтра, – отвечал брат.
– II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de l'avancement… [Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем, тогда как он мог бы получить повышение…]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
– Наверное? – сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
– Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно…
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.
– Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же?
– То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна.
– И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал: