Будишинский диалект лужицкого языка
Бу́дишинский диале́кт (баутценский диалект, в.-луж. Budyska narěč, нем. Bautzener Dialekt) — один из диалектов лужицких языков, распространённый в окрестностях города Будишина (Баутцена) в районе Баутцен (федеральная земля Саксония). Входит в верхнелужицкую группу диалектов[2]. Будишинский диалект, на территории распространения которого находится центр верхнелужицкой культуры — город Будишин, является основой современного верхнелужицкого литературного языка[2].
Содержание
Ареал
Ареал будишинского диалекта занимает центральные, юго-восточные и южные районы распространения верхнелужицкой группы диалектов, расположенные на юго-востоке района Баутцен и юго-западе района Гёрлиц в Саксонии. С севера будишинский диалект граничит с голанским, с северо-востока — с восточноголанским диалектами. С юга и востока от будишинского диалекта находятся области распространения немецкого языка. К западу от территории будишинского диалекта распространён католический, к северо-западу — куловский диалекты[1].
Евангелический вариант верхнелужицкого языка
Литературные памятники, обладающие типичными чертами будишинского диалекта начинают появляться в XVI веке. В 1595 году в Верхней Лужице Венцеславом Варихием была переведена на верхнелужицкий язык евангелическая церковная книга «Малый Катехизис». На рубеже XVII—XVIII вв., отличавшаяся чертами будишинского диалекта, церковно-письменная разновидность верхнелужицкого языка, распространённого в маркграфстве Верхняя Лужица с центром в Будишине, начинает постепенно приобретать черты литературного языка. В то же время в условиях территориальной и конфессиональной разобщённости, господства немецкого языка, имевшего официальный статус, в Нижней Лужице, находившейся в бранденбургском анклаве, начинает складываться нижнелужицкий литературный язык на основе говоров Котбуса[3]. Свой вариант литературной нормы начал формироваться, начиная с XVII века, у лужичан-католиков, переводы канонических текстов положили начало евангелическому (протестантскому) и католическому верхнелужицким литературным языкам.
В 1703 году комиссия, состоявшая из верхнелужицких протестантских священников, представлявших разные диалекты Верхней Лужицы, по инициативе представителей верхнелужицких сословий выработала единую наддиалектную норму на основе будишинского диалекта[4]. Дальнейшему развитию евангелического верхнелужицкого литературного языка, формированию языковых основ евангелической письменности способствуют вышедшие в 1706 году перевод Нового Завета, выполненный М. Френцелем, священником из деревни Будестецы к югу от Будишина, на горных говорах будишинского диалекта (в.-луж. Prihórska nareč, нем. Gebirgsdialekt), и издание в 1728 году полного текста Библии, переведённого четырьмя лютеранскими священниками, а также напечатанная в это же время «Серболужицкая грамматика» Г. Маттеи[5][6]. Постепенно литературная норма, основанная на будишинском диалекте, распространяется по всей территории Верхней Лужицы, населённой протестантами. Во второй половине XIX века евангелический литературный вариант с более длительной и сильной традицией стал основой единого верхнелужицкого литературного языка[7].
См. также
Напишите отзыв о статье "Будишинский диалект лужицкого языка"
Примечания
- Источники
- ↑ 1 2 Schuster-Šewc H. Gramatika hornjoserbskeje rěče. — Budyšin: Ludowe nakładnistwo Domowina, 1968. — Т. 1. — С. 251.
- ↑ 1 2 Енч Г., Недолужко А. Ю., Скорвид С. С. [www.slavcenteur.ru/Proba/ucheba/kursy/Serboluzjazyk.pdf Серболужицкий язык]. — С. 1. (Проверено 29 июля 2012)
- ↑ Енч Г., Недолужко А. Ю., Скорвид С. С. [www.slavcenteur.ru/Proba/ucheba/kursy/Serboluzjazyk.pdf Серболужицкий язык]. — С. 7. (Проверено 29 июля 2012)
- ↑ Ермакова М. И. Роль серболужицких литературных языков в формировании культуры серболужичан в период национального возрождения // Литературные языки в контексте культуры славян. — 2008. — С. 116.
- ↑ Енч Г., Недолужко А. Ю., Скорвид С. С. [www.slavcenteur.ru/Proba/ucheba/kursy/Serboluzjazyk.pdf Серболужицкий язык]. — С. 7—9. (Проверено 29 июля 2012)
- ↑ Stone G. Sorbian (Upper and Lower) // The Slavonic Languages / Edited by Comrie B., Corbett G.. — London, New York: Routledge, 1993. — С. 596—597. — ISBN 0-415-04755-2.
- ↑ Ермакова М. И. [www.philology.ru/linguistics3/ermakova-94.htm Функционирование серболужицкого языка] // Язык. Этнос. Культура. — М., 1994. — С. 151—165. (Проверено 29 июля 2012)
Литература
- Mucke K. E. Historische und vergleichende Laut- und Formenlegre der Niedersorbischen (Nieder-laesetzisch-wendischen) Sprache. Mit besonderer Berücksichtigung der Grenzdialecte und des Obersorbischen. — Leipzig, 1891.
- Sorbischer Sprachatlas. 1—14. Map no. 1. — Bautzen: Deutsche Akademie der Wissenschaften zu Berlin. Institut fur sorbische Volksforschung, 1965—1993.
Отрывок, характеризующий Будишинский диалект лужицкого языка
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
