Будный, Симон

Симон Будный
Симωнъ Будный
Симон Будный
Дата рождения:	январь 1530
Место рождения:	Будне
Место смерти:	Вишнюв (ныне Воложинский район, Минская область)
Род деятельности:	писатель, публицист, книгоиздатель, протестантский церковный деятель, философ

Симо́н Бу́дный (церковнослав.: Симωнъ Будный, белор. Сымон Будны, польск. Symon Budny; январь 1530, Будне, Белосточье, Великое княжество Литовское — 13 января 1593, Вишнево, Минское воеводство, Речь Посполитая) — духовный писатель Речи Посполитой, гуманист, сперва придерживавшийся кальвинистских взглядов, а впоследствии, наряду с другими польскими братьями, ставший ревностным социнианским проповедником-антитринитарием, церковный реформатор, книгопечатник.

Будучи кальвинистом, Будный перевёл Библию на польский язык и издал её в Несвиже в 1570 и 1572 годах под покровительством Николая Радзивилла. «При переводе он по своему усмотрению расширял или сокращал текст евангелистов, вообще очень ловко изменял текст с целью оправдания своего учения». Будный также напечатал на западнорусском книжном языке Новый Завет с комментариями и замечаниями, ставший одной из первых попыток радикальной рационалистической критики Евангелия в Восточной Европе. Став социнианином, Будный утратил поддержку Радзивилла, расторг отношения с кальвинистами и перешел в Лоск. За свои убеждения и умышленное искажение Библии при переводе был уличён в ереси и вынужден отказаться от социнианской веры. Сочинения Будного весьма редки, так как католики собирали и сжигали их как еретические.

Так как Будный издал Новый Завет на книжном западнорусском языке, он считается одним из немногих интеллектуалов Речи Посполитой, обратившихся к развитию народной культуры на территории Беларуси. Будный был лично знаком с первопечатниками Иваном Фёдоровым, Петром Тимофеевым, Василием Тяпинским.

Биография

Происхождение Симона Будного не выяснено достоверно. Он является уроженцем либо Мазовии, либо ВКЛ. Закончил Краковскую академию, учился в Италии, Швейцарии, был одним из наиболее образованных людей своего времени. С. Будный глубоко проникся реформационными идеями, и вскоре между тогдашними новаторами прослыл человеком высокого образования и неутомимой деятельности. Поэтому виленский воевода князь Николай Радзивилл, по прозванию Чёрный, заложивший около 1552 года соборную церковь кальвинского, или, как тогда называли еще, гельвецкого вероисповедания в Клецке, вызвал из Польши на место пастора Будного. С. Будный вместе с Матвеем Кавечинским, наместником несвижским, и тамошним пастором Вавржинцем Кржижковским с 1562 года начал издавать сочинения на польском, латинском и белорусском языках, главным образом, с целью распространения своего учения. Затем, побуждаемый Кавечинским и Кржижковским, С. Будный занялся переводом всей Библии на польский язык, которую и напечатал в Несвиже в 1570 году и во второй раз — в 1572 году.

Симон Будный недолго оставался усердным кальвинистом: не найдя в учении Кальвина того, чего искал, он перешёл в лагерь социниан и усердно начал распространять социнианское учение по Литве. Когда Николай Радзивилл начал убеждать его бросить новое учение, С. Будный окончательно порвал всякую связь с кальвинизмом и перебрался в Лоск, имение Яна Кишки, старосты жмудского и литовского кравчего, владельца 70 городов и 400 селений. Здесь он опять начал издавать сочинения на польском и латинском языках. В этих сочинениях было рассеяно множество до того новых и смелых мнений, что они произвели сильный переполох в обществе, и с этого времени Симона Будного стали считать основателем новой секты, которую называли эбионитско-литовской.

Взгляды

Взгляды Симона антитринитарны. Их можно охарактеризовать как унитарианство, конкретно социнианство польских братьев в его более радикальной версии литовских братьев.

С точки зрения Симона Будного первородный грех (природная наклонность следовать злу) не случался в действительности: человек не предрасположен поступать дурно, свободен поступать хорошо. Иисус Христос не искупал первородный грех, а указал способ спасения души, в чем и заключается вся заслуга Иисуса Христа. Иисус Христос является не Богом-Сыном, а истинным, настоящим человеком, одаренным Божественными свойствами. Он настолько превосходил людей своей святостью, что Бог даровал ему такую божественную силу. Эта божественная сила — Святой Дух. Иисусу не следует поклоняться как Богу. Литовские братья полностью отменили его почитание.

Политические взгляды Симона характеризуются критикой крепостничества, иерархических церковных организаций католиков и православных, признанием возможности Царства Божьего на земле, прекращения войн и устранения неравенства, признанием возможности использования оружия и занятия государственных должностей.

Симона Будного обличали в том, что при переводе он по своему усмотрению расширял или сокращал текст евангелистов и вообще очень ловко изменял текст с целью оправдания своего учения. Например, он отобрал 26 цитат из Священного Писания, изменив их по своему усмотрению с целью доказать, что Иисус Христос не только не был Богом, но что и рождение Его не имело характера таинства, так что Ему не следует воздавать божеских почестей и т. д. Одарённый от природы быстротой и силой мысли, хорошо образованный, зная много древних и новых языков, отличаясь необыкновенным писательским талантом, С. Будный стал приобретать в Речи Посполитой множество сторонников своего учения.

В 1582 году в Луславицах состоялся собор, на котором постановлено отстранить С. Будного от исправления духовных обязанностей, под страхом сурового наказания. Это заставило Симона Будного публично отречься от своих взглядов. В 1583 году он издал книгу «Про светскую власть», где описал историю своих социальных и религиозно-философских разногласий с «левыми» про отношение к феодальному обществу и государству, за что в 1584 году был исключён из братской общины. В конце 1580-х Будному пришлось примириться с ними. В 1589 году в Полоцке Будный полемизировал с иезуитскими теологами, опровергая их убеждение о бессмертии души.

Умер Будный в Вишневе в 1593 году.

Сочинения

• «Об оправдании грешного человека перед Богом» (Несвиж, 1562). Это — первая книга, вышедшая из несвижской типографии, как видно из предисловия к ней.
• «Катехизис, то есть наука стародавная христианская, от святого писма, для простых людей языка руского, в пытаниах и отказах събрана» (Несвиж, 1562 г.). Это — протестантский катехизис. В конце сказано, что «Доконана есть сиа кныга, зовемая греческим языком Катыхизис, а по-словенски Оглашение Богу… накладом боголюбивых мужей, пана Матиа Кавечинского, наместника несвизского, Симона Будного, Лаврентиа Крышковского» и пр. Переиздавалась 2 раза — в 1628 году в Стокгольме и в 2005 в Минске.
• «О przednieyszych wiary chrześciańskiey artykułach; t. j. o Bogu jedynem, o Synu Jego i о Duchu Swiętym. Wyznanie proste z Pisma Świętego przez Simona Budnego krótko spisane, a za zezwoleniem Bracie niektórey w Litwie i na Rusi wydane Ktemu obrona tegoż wyznania broniąca, przez tegoż napisana» (Drukowano w Łosku przez Jana Karcana z Wieliczki, 1576). Против этой книжки писали многие, например Мартин Бялобржеский, польский богослов и проповедник XVI в.

Литература

• Будный Симон // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Будный, Симон

На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.