Буйницкий, Теодор

Тео́дор Буйни́цкий (польск. Teodor Bujnicki, 13 декабря 1907, Вильна — 27 ноября 1944, Вильно) — польский поэт, сатирик и журналист.

Биография

Родился в Вильне в семье банковского служащего Тадеуша Буйницкого; мать Зофия, урождённая Ковальская. Годы Первой мировой войны провёл в Санкт-Петербурге, куда была эвакуирована семья. Отец умер в Петербурге. В 1921 году Теодор Буйницкий с матерью и братьями вернулся в Вильну. Учился в гимназии имени Иоахима Лелевеля. В 1926 году поступил в Университет Стефана Батория на исторический факультет. Участвовал в деятельности молодёжных кружков левой ориентации.

Позднее участвовал в виленской печати, работал на радио. С 1931 года работал в Научно-исследовательском институте Восточной Европы. В 1930-е годы был активным участником «литературных сред» в Келье Конрада. В 1935—1936 годах был связан с радикальной группой Генриха Дембинского и Стефана Енжиховского, с такими левыми изданиями, как „Poprostu“ и „Karta“. В 1935—1937 был редактором квартальника виленского Профессионального Союза польских литераторов „Środy Literackie“. Стал членом правления и секретарём Союза. В 1939 году получил виленскую литературную премию имени филоматов.

Во время Второй мировой войны в 1939—1941 годах жил в Вильне. После передачи Вильны Литве в 1939—1940 годах работал заместителем редактора газеты „Gazeta Codzienna“. С начала 1940 года подвергался, как и другие представители польской интеллигенции, репрессиям литовских властей. После включения Литвы в состав СССР работал редактором литературного отдела газеты „Prawda Wileńska“, опубликовал несколько стихотворных славословий советскому строю и советским вождям. Во время немецкой оккупации Литвы жил у родственников жены Анны (урождённая Ставская) в Паневежисе и Паланге. В декабре 1942 года подпольный польский трибунал заочно приговорил его к смертной казни за сотрудничество с властями Советского Союза. В октябре 1944 года Буйницкий вернулся в Вильно. 27 ноября 1944 года был убит неизвестными лицами.

Литературная деятельность

Ещё в гимназии начал публиковать стихи в школьных журналах. Участвовал в Секции оригинального творчества Кружка полонистов УСБ под руководством профессоров Станислава Пигоня и Манфреда Кридля. Настоящим дебютом считается стихотворение «На перенос праха Юлиуша Словацкого», награждённый на конкурсе, проведённом по этому поводу (1927). Стихи печатал в виленских газетах «Kurjer Wileński», «Słowo», в университетском альманахе «Alma Mater Vilnensis», пародии печатает в журнале Академического клуба бродяг «Włóczęga», подписанные псевдонимом Billard злободневные сатирические и юмористические стихи в газете «Słowo». Писал для виленских газет эссе, театральные и литературные рецензии, фельетоны.

Подборки стихов включались в коллективных сборниках Секции оригинального творчества Кружка полонистов «Poezje» (1928), «Patykiem po niebie» (1929).

В 1931 вместе с Чеславом Милошем и Ежи Загурским основал журнал «Жагары» — орган одноимённой литературной авангардистской группировки, в которую входили также Александр Рымкевич, Ежи Путрамент, Антоний Голубев и другие. Был членом редакции журнала и одним из главных представителей «жагаристов».

В 1935—1937 годах был редактором квартальника виленского Профессионального Союза польских литераторов «Środy Literackie».

Выпустил сборники авангардистских стихов с чертами катастрофизма «Poomacku» (1933) и «W połowie drogi» (1937), сатирические и юмористические тексты вошли в сборники «18 ohydnych paszkwilów na Wilno i Wilnian» (1934) и «Memoriał w sprawie urbanistyki wileńskiej» (1937).

В поэтическом творчестве лирическая рефлексия, унаследованная от романтизма, сочетается с модернистской поэтикой. Значительная часть творчества тематически связана с Вильной и Литвой.

Книги

• Poomacku. Wilno 1933.
• 18 ohydnych paszkwilów na Wilno i Wilnian. Wilno. 1934.
• Pamiątki historyczne Wileńszczyzny i Nowogródczyzny. 1935.
• W połowie drogi. Wilno. 1937.
• Memoriał w sprawie urbanistyki wileńskiej. 1937.
• Wiersze zebrane. Bochnia: Prowincjonalna oficyna wydawnicza, 1997. ISBN 83-85474-46-3.

Отрывок, характеризующий Буйницкий, Теодор

– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.