Букин, Михаил Иванович

Михаил Иванович Букин нем. Michail Iwanowitsch Bukin<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Начальник Орловского сыскного отделения полиции
15 апреля 1942 — 24 июля 1943
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Вероисповедание:	православие
Рождение:	13 сентября 1897(1897-09-13) Орёл (город), Российская империя
Смерть:	1958(1958) Орёл (город), СССР
Супруга:	Анастасия Букина
Образование:	Орловское коммерческое училище
Профессия:	товаровед
Награды:

Михаи́л Ива́нович Бу́кин (1 сентября (13 сентября) 1897, Орёл, Российская империя — 1958, Орёл, СССР) — советский коллаборационист периода Великой отечественной войны, осуждённый как государственный преступник. В 1942—1943 годах занимал должность начальника Орловского сыскного отделения полиции («Русского гестапо»), действовавшего под эгидой немецких оккупантов.

Бежав из оккупированного Орла в августе 1943 года, Букин исчез из поля зрения сотрудников НКВД/КГБ почти на пятнадцать лет, но в конечном итоге, обнаружен и арестован. В 1957 году в Орле состоялся суд над Букиным, результатом которого стала высшая мера наказания — расстрел.

Ранние годы

Михаил Букин родился в Орле в семье Ивана Букина, купца 1-й гильдии и его супруги, также имевшей купеческое происхождение. После окончания 1-го коммерческого реального училища в Орле он отправился в Киев, где поступил в Киевский коммерческий институт.

После занятия Киева частями Германской имперской армии в 1918 году Букин вернулся в Орёл. 13 октября 1919 года в город вошли белые (1-й корпус Добровольческой армии под командованием генерала А. П. Кутепова). Согласно показаниям Елены Поздняковой, соседки Букиных, в тот день «все члены семьи Букиных стояли у своего дома празднично одетые. Его [прим. — М. И. Букина] мать держала в руках традиционный хлеб-соль. Букин стоял рядом и махал рукой». Она же вспоминала, что на второй день пребывания белых в Орле «Букин с белым офицером стучали в дом евреев», и что во время Гражданской войны соседи прятали в своём доме жандарма. 20 октября белогвардейцы оставили город.

При Советской власти

Согласно автобиографии Букина, с 1920 по 1941 год он сменил шесть мест работы. За эти годы он успел поработать помощником бухгалтера, штатным кассиром, кладовщиком, начальником обеспечения по матчасти. Последним местом работы Букина перед его вторым арестом стало орловское отделение треста «Росглавхлеб», где он занимал должность старшего товароведа-консультанта.

Арестовывался Букин дважды. В 1932 году он был впервые задержан сотрудниками ОГПУ по подозрению в хранении золотой валюты. Отбыв три месяца в заключении, он был отпущен. В апреле 1941 года Орловский народный суд приговорил Букина к двум годам лишения свободы, посчитав, что тот не имел права на закупку труб для Брянского хлебозавода. Бывший товаровед был этапирован в тюрьму города Гомеля.

Начало войны

Когда началась Великая Отечественная война, Букин всё ещё продолжал отбывать срок в гомельской тюрьме. Во время поспешной эвакуации тюремных работников заключённые были брошены на произвол судьбы. Впоследствии Букин вспоминал:

В первый день войны лагерь был обстрелян немецкими самолетами. Начальства никакого. Люди пошли — кто куда. Документов у меня не было. Вскоре меня и других задержали немцы. В Карачеве нас поместили в так называемый сборочный пункт. Нам выдали «аусвайсы». Получив документы, я пошел в Орёл. Я находился в различных деревнях, уже занятых немцами. Чтобы остаться живым — работал. За это мне давали питание. 3 октября немцы заняли Орёл, и я начал понемногу приближаться. В Орёл прибыл 28 октября.

В оккупированном Орле Букина ждала супруга Анастасия.

Соседкой семьи Букиных по коммунальной квартире была 48-летняя Ольга Стёпина, работавшая переводчицей в орловском отделении гестапо. Однажды вечером, будучи в гостях у Стёпиной, Букин познакомился с немецкими офицерами-переводчиками Кригером и Клатманном. Как впоследствии утверждал на допросе Букин, один из них поинтересовался, чем Букин будет заниматься в оккупированном городе. Тот ответил: «Не знаю», и тогда офицеры предложили устроить его в городскую полицию. Букин согласился. На следующий день те же офицеры приехали к нему домой и пригласили его к орловскому бургомистру А. С. Старову, с которым Букин был хорошо знаком.

Работая полицейским, Букин, как и многие другие полицаи, за взятки покровительствовал нелегальным самогонщикам. 11 января 1942 года при содействии Старова он стал бухгалтером Орловской городской управы, 14 января был переведён в паспортный отдел полицейского управления, а 1 апреля — назначен старшим агентом в т. н. «Розыскную группу», действовавшую при полицейском управлении. 15 апреля Букин встал во главе этой группы.

Сыскное отделение

Общая характеристика

В мае 1942 года группа, возглавляемая Букиным, была реорганизована в Орловское сыскное отделение полиции и передана в подчинение орловскому гестапо во главе с Гансом Германом Кохом.

Первоначально отделение разместилось в одноэтажной постройке по адресу: ул. Черкасская, 51 (здание не сохранилось). В полуподвальном помещении с земляными полами находились три камеры, а четвёртая была оборудована в домике во дворе. Арестанты содержались в антисанитарной обстановке: в тесных камерах были вши и клопы, воздух был спёрт. Вместо обуви заключённым выдавались деревянные колодки с ремешками. В самой большой камере площадью 16 м² содержалось до 30 человек. Мужчины и женщины содержались в камерах совместно. Несмотря на то, что в зимнее время в подвале топили «буржуйки», в камерах стоял холод; люди спали на полу. Кроме того, они рисковали отравиться угарным газом, что при подобном способе отопления подвала было крайне вероятно.

По вечерам арестантов выводили во двор на прогулки, во время которых горожанам иногда удавалось передавать им немного еды. Одна очевидица позже вспоминала, что «некоторые арестованные были настолько истощены, что вместо слов издавали мычание».

В список задач Орловского сыскного отделения входили: выявление лиц, враждебно настроенных к новой власти (коммунистов, комсомольцев, подпольщиков, партизан), а также евреев, сбор сведений о настроениях среди населения, проверка благонадёжности лиц, поступавших на службу к оккупантам. Задержания неблагонадёжных лиц проводились совместно с немцами. О результатах своих расследований тайные агенты докладывали лично Букину, а он — в гестапо. Утверждением списков «неблагонадёжных» занималась специальная комиссия в составе самого Букина, его заместителя Ковригина, сотрудников полиции Круппа, Калганова, Григорьева и Романова. После утверждения все списки передавались в немецкую службу безопасности.

Всем сотрудникам сыскного отделения предписывалось ходить в гражданской одежде, выглядеть опрятно, обращаться друг к другу словами «господин», «госпожа». При входе в здание отделения каждый был обязан предъявить пропуск. Допускалось ношение колец, перстней, бус. Ежемесячное жалованье сотрудника составляло 50—200 рейхсмарок.

Методы работы

Частым явлением в Орловском сыскном отделении были избиения заключённых, поощряемые Букиным. В качестве орудий побоев использовались ремни, плети, резиновые шланги. Если допрашиваемый терял сознание, его обливали холодной водой, дожидались, пока человек придёт в себя, после чего продолжали допрос. Иногда арестантов раздевали догола, запирали в камере на несколько дней и лишь тогда вызывали на допрос.

Зачастую агенты сыскного отделения прибегали к психологическим приёмам во время допросов, угрожая расправой над членами семьи арестованного и заставляя его сознаться в подпольной деятельности или же устраивая очные ставки со лжесвидетелями. По воспоминаниям одной из орловчанок, переживших оккупацию, однажды «во время допроса одного из подпольщиков в кабинет ввели неизвестного. Ткнув в него пальцем, Букин заявил: „Он говорит, что вы договорились вместе взорвать мост“».

Букин лично руководил арестами, обысками, засадами, осуществляемыми сотрудниками отделения. Он ежедневно проводил осмотр камер, допрашивал арестованных, либо присутствовал на допросах, самостоятельно проводил занятия с агентами.

Борьба с подпольщиками

Раскрытие внутреннего заговора

Во второй половине 1942 года при непосредственном участии Букина агентами сыскного отделения была разоблачена подпольная группа, действовавшая внутри орловской полиции. В августе-сентябре были арестованы её члены: начальник полиции Орла В. И. Головко, полицейские Д. Сорин и П. Кунце, а также Н. Челюскин, заведовавший паспортным столом. В 1957 году Букин вспоминал о ликвидации группы следующим образом:

В середине сентября 1942 года тайный агент сообщил, что в Орле проживает Челюскин, который переброшен в тыл немцев со специальным заданием. Я поручил подчинённым проверить и собрать дополнительные данные о Челюскине. В результате было установлено, что Челюскин работает в паспортном столе городской полиции и до этого непродолжительное время содержался под арестом в комендатуре. Получив эти данные, я принял решение арестовать Челюскина.

В скором времени Челюскин был арестован. В результате обыска в его сарае был обнаружен свёрток с бланками паспортов и другими документами, выкраденными им в паспортном столе орловской полиции.

Допрос Челюскина, оказавшегося советским разведчиком, вёл лично Букин. Пока сам разведчик содержался под арестом, на его квартире находились два тайных агента, ожидавших прихода подпольщика-связного. Букин пытался узнать, с каким заданием разведчик прибыл в немецкий тыл и с какими лицами был связан, однако Челюскин отказывался отвечать на его вопросы, утверждая, что перешёл линию фронта только для того, чтобы жить в Орле вместе с матерью.

Последней попыткой Букина склонить заключённого к передаче каких-либо сведений стало привлечение матери Челюскина к присутствию на допросах. Рассчитывая на то, что она убедит Челюскина сотрудничать с оккупационными властями, Букин трижды организовывал встречи между матерью и сыном. Глава сыскного отделения напоминал ему об отце, репрессированном в годы советской власти, и о дворянском происхождении Челюскина, но и это не помогло. Как сам он впоследствии показал на допросе, «эти старания ни к чему не привели. Челюскин ни в чем не признался». В конечном итоге, так и не добившись никаких признаний со стороны последнего, он отдал приказ о расстреле Челюскина. В 1950-х годах один из бывших агентов полиции, допрошенный по делу Букина, вспоминал:

Я был очевидцем, когда Букин непосредственно в здании сыскного отделения арестовал своего личного секретаря Сорина Дмитрия, который занимался изготовлением и распространением по г. Орлу листовок с призывом бороться против немцев. Вскоре был арестован полицейский Кунце Павел. Оба они были расстреляны. Чуть позже были арестованы полицмейстер Головко и начальник паспортного стола Челюскин… Головко умер от побоев, а Челюскина расстреляли…

Другой экс-сотрудник сыскного отделения рассказывал о допросах Кунце, Головко и Челюскина таким образом:

Когда мы вошли в кабинет к немцам, то увидели, что Головко лежит на полу без сознания. Мы унесли его в указанный Букиным кабинет № 5. Букин шел впереди и, когда мы положили Головко на пол, тут же стал ногами ему на грудь и начал подпрыгивать, что-то приговаривая… Букин несколько раз подпрыгнул на груди у Головко… Тот пролежал до утра и умер, не приходя в сознание…

Предотвращение взрыва театра

На 3 октября 1942 года немецкими властями были намечены торжественные мероприятия, приуроченные к годовщине занятия Орла, в том числе банкет для высокопоставленных лиц. Банкет предполагалось организовать в городском драматическом театре, где должны были собраться члены городской управы во главе с бургомистром, а также представители немецкого командования. Узнав об этом, лидеры подполья разработали план взрыва театра. Осуществление взрыва было поручено подпольщикам Н. Алексеевой, В. Сечкину и Е. Цыганкову, устроившимся в театр на работу, а подготовку к акции взяла на себя разведчица Е. Зуева.

Воплотить задуманное в жизнь подпольщикам не удалось. За два дня до банкета были арестованы В. Сечкин, Н. Алексеева, В. Булгаков, М. Земская, Е. Цыганков, А. Подделков, П. Маяцкий, а вскоре и другие члены организации — всего 26 человек, а также связная М. Ушакова. Впоследствии все они подверглись жестоким пыткам, а после — расстреляны. Вместе с Марией Земской была расстреляна её двухлетняя дочь Валя. Подпольная группа была разоблачена при помощи внедрённого в её состав тайного агента, личность которого до сих пор не установлена.

Последние месяцы

К началу 1943 года ведомство Букина достигло максимальных успехов за всю историю своей деятельности. В мае немецкая администрация выделила на нужды сыскного отделения два кирпичных здания. Во время ремонтных работ в одном из этих зданий произошёл инцидент: вступив в скандал с сотрудниками городской управы, которые, по его мнению, делали ремонт недостаточно старательно, Букин ударил техника управы. В результате служебного расследования, проведённого немцами, он был оштрафован на 200 рейхсмарок.

1 апреля 1943 года на общем собрании сотрудников сыскного отделения Букин и его заместитель Ковригин были торжественно награждены немецкими орденами для Восточных народов. На следующий день пронемецкая орловская газета «Речь» опубликовала заметку о том, что накануне «Господин Главнокомандующий наградил руководителя Орловского сыскного отделения господина Букина и его заместителя орденом „За храбрость“». Командование выразило обоим награждённым благодарность «за их испытанную работу на пользу общественного спокойствия и безопасности».

В июне 1943 года штат Орловского сыскного отделения насчитывал около 150 тайных агентов (при населении Орла примерно 120 тыс. человек), среди которых было много женщин. Вербовка новых агентов была одной из важнейших задач отделения. Существовал даже определённый план: каждый сотрудник был обязан завербовать 10—12 человек. Во время вербовки тайный агент в обязательном порядке давал подписку.

Встречи с завербованными происходили на их квартирах, реже — в самом сыскном отделении, куда агенты приходили под видом посетителей. Имена наиболее важных тайных агентов Букин тщательно скрывал от подчинённых. Среди них была и некая Татьяна П. — работница городской управы, тайно наблюдавшая за «конкурентом» Букина — бургомистром А. Н. Старовым.

Отступление

В июле 1943 года, в свете громкой победы Красной армии в сражении под Прохоровкой, советское командование приняло решение о начале Орловской наступательной операции (кодовое название — операция «Кутузов»), что создало непосредственную угрозу взятия Орла частями Красной армии. В городе началась подготовка к эвакуации. Позже Букин вспоминал, что в те дни он «к работе в сыскном отделении относился несерьёзно», «больше находился дома, чем на службе» и «думал только о том, чтобы своевременно убраться из Орла».

24 июля товарный вагон, который немцы выделили для эвакуации сотрудников Орловского сыскного отделения и их семей, в составе одного из поездов отбыл в направлении Брянска. 32 места — треть вагона — занимали вещи, принадлежавшие Букину и его супруге. Коллаборационисты были доставлены на станцию Жуковка (совр. Брянская область), а затем в Брянск, где содержались ещё в течение нескольких недель. 28 августа 1943 года Букин был отправлен в Ковно, в распоряжение СД. По личному приглашению коменданта литовского концлагеря «Правенишкес» Отто Андерсона Букин занял место его помощника, был произведён в унтер-офицеры и, впервые в жизни, надел военную форму. Летом 1944 года, в связи с новым наступлением Красной армии, персонал концлагеря был эвакуирован. Букиных доставили в город Готенхафен, где супруги устроились на завод по покраске деталей для немецких субмарин. Перед освобождением города советскими войсками Букин выбросил все немецкие награды и уничтожил компрометирующие его документы.

В знак уважения к Букину немцы фиктивно заключили их с женой в концлагерь. В апреле 1945 года они были освобождены. В числе прочих беженцев, массово возвращавшихся на родину, супруги вернулись в СССР. Чтобы избежать разоблачения, Букин внёс поправки в свою биографию. Согласно придуманной им легенде, он родился в 1891 году в Царицыне, с 1912 года работал в Ростове у купца Елисеева, с 1939 по 1941 год болел малярией, с 1942 по 1944 годы — работал добровольцем в Кизляре в санитарном госпитале № 1049. Имя, отчество и фамилию, однако, он оставил без изменений, рассчитывая на то, что на однофамильца подозрение не падёт.

Днепропетровск

В 1945 году Букин с женой обосновались в Днепропетровске, поселившись по адресу: ул. Шмидта, 2. 27 июля 1950 года Букину был выдан советский паспорт. Незадолго до ареста бывший коллаборационист устроился в днепропетровский трест «Горкоммунжилстрой» сторожем.

Ещё в 1947 году в органы госбезопасности поступили сведения о том, что Букина видели в городе Ново-Белице Гомельской области (ныне часть Гомеля). Группа чекистов срочно прибыла на место, но следов Букина так и не обнаружила.

После долгих поисков человек, похожий на Букина, был обнаружен в Днепропетровске. После проведения графической экспертизы, подтвердившей факт того, что глава сыскного отделения Букин и его полный тёзка — житель Днепропетровска — один и тот же человек, 15 апреля 1957 года прокурор Орловской области В. И. Тимофеев санкционировал арест Букина, отправив в Днепропетровск оперативную группу в составе сотрудников областного УКГБ полковника М. А. Шинелева и капитанов В. Я. Пирогова и И. Я. Хотинского для его задержания. Вечером 17 апреля бывший начальник Орловского сыскного отделения был арестован. Позже В. Я. Пирогов в своём очерке «Конец оборотня» описывал процесс ареста следующим образом:

Однажды под вечер сменившегося с дежурства сторожа вызвал комендант общежития и сказал, что необходимо подменить кого-то из внезапно заболевших вахтёров. Невольно пожав плечами, сторож отправился к себе, переоделся в рабочее платье и, потоптавшись у двери, направился во двор к воротам.

Когда на его руках щёлкнули наручники, сторож, он же Букин, упавшим голосом произнёс:

— Так и знал. Давно ждал…

После задержания в квартире Букина был проведён обыск. Сотрудники КГБ изъяли две расчётные книжки, карманные часы немецкой фирмы «Thiel», четыре экземпляра автобиографии Букина, облигации госзаймов, 24 фотокарточки, письма. В качестве понятых выступили соседи бывшего коллаборациониста — Георгий Привалов и Софья Соловей. Для них, как и для рабочих со стройки, которую охранял Букин, арест соседа оказался полной неожиданностью: пожилой мужчина был тих, приветлив, немногословен. Будучи совершенно одиноким (супруга Букина скончалась за несколько лет до его ареста), в последнее время он охотно уделял внимание соседским детям, присматривал за ними в отсутствие родителей.

Первый допрос задержанного состоялся через полчаса после обыска. На первую же просьбу об уточнении даты и места рождения Букин честно ответил: «Я родился в городе Орле 13 сентября 1897 года». На следующий день арестант был переправлен в Орёл, где должен был состояться суд.

Суд

До начала суда Букин содержался в тюрьме № 1 УВД по Орловской области, где 20 апреля состоялся его допрос. Дело Букина было поручено одному из сотрудников, задерживавших его в Днепропетровске, — следователю Исааку Яковлевичу Хотинскому. К моменту допроса он проделал огромную работу: сотрудники КГБ на протяжении полутора месяцев собирали свидетельские показания. В качестве свидетелей привлекались бывшие подпольщики, разведчики, граждане Орла, пережившие оккупацию, бывшие коллаборационисты, в том числе сотрудники Орловского сыскного отделения. По инициативе Хотинского в адресные бюро по всему СССР было направлено более 200 запросов, в совокупности занявших в уголовном деле Букина примерно полтома.

На первом же допросе задержанный подробно рассказал о том, как бежал из гомельской тюрьмы, прибыл в Орёл, перешёл на службу к немцам, сознался в том, что «скрывался от ответственности за совершенные преступления». На вопросы, касавшиеся деятельности сыскного отделения, отвечал уклончиво, утверждая: «грязную работу делали мои подчиненные и немцы», и отрицая свою причастность к убийствам подпольщиков и партизан. Букин признал свою вину только после проведения нескольких очных ставок с бывшими заключёнными его ведомства.

12 ноября 1957 года Букин ознакомился с копией обвинительного заключения, а 20 ноября начался судебный процесс по его делу под председательством судьи Алёшина и народных заседателей Стукалова и Микка. Он проходил в течение шести дней в актовом зале орловского учётно-кредитного техникума (совр. Банковская школа). Ввиду того, что зал не мог вместить всех желающих присутствовать на процессе, все судебные заседания транслировались во дворе и в фойе техникума, где были установлены мощные репродукторы. В актовом зале присутствовало около 600 человек.

Суд заслушал показания 78 свидетелей, как из Орла, так и из других городов СССР: Москвы, Горького, Ленинграда, Сталинграда, из Украинской и Литовской ССР. 26 ноября начались судебные прения. Государственный обвинитель прокурор Виктор Иванович Тимофеев попросил суд приговорить Букина к высшей мере наказания — расстрелу. Выступая с последним словом, подсудимый сказал: «Прошу суд не лишать меня жизни!». В тот же день суд вынес Букину смертный приговор. Зрители, присутствовавшие в зале, встретили его аплодисментами. На следующий день после приговора газета «Орловская правда» опубликовала краткую заметку о вынесении приговора Букину.

2 декабря Букин получил копию приговора. В течение ещё нескольких месяцев он содержался под стражей и даже подал в Президиум Верховного Совета РСФСР ходатайство о помиловании. 2 апреля 1958 года оно было отклонено. Приговор Букину был приведён в исполнение в апреле или мае того же года. Точная дата неизвестна.

За успешное проведение следственных мероприятий по уголовному делу Букина председатель КГБ И. А. Серов объявил благодарность следователю Хотинскому.

Личная жизнь

Быт

В период оккупации Орла чета Букиных, не имевшая детей, жила в большой квартире в доме № 16 по ул. 1-й Посадской, располагавшемся в одном из центральных районов города. Квартира была обставлена вещами, изъятыми у горожан сотрудниками сыскного отделения. На рабочем столе в личном кабинете Букина находилась выточенная из малокалиберного снаряда зажигалка, на тумбочке — скульптура медведя, на которую Букин обычно вешал свою плётку, используемую во время допросов.

На начальника сыскного отделения работали два телохранителя, личная портниха и несколько арестантов, которые трудились на огороде Букина.

Личные качества

По воспоминаниям современников, Букин с молодости придерживался образа денди, был падок на красивые вещи, драгоценности и украшения, а особенно на перстни, ношение которых не воспрещалось для сотрудников Орловского сыскного отделения. Как позже вспоминали соседи Букина, в молодости он «имел прозвище „парчечный барин“. Одевался по последней моде, в руке держал трость, на руках — кольца. Держался на людях гордо. К бедным относился с пренебрежением».

Кроме того, Букин был крайне жесток, о чём можно судить, как минимум, по его высказываниям. Когда в одной из камер сыскного отделения повесился красноармеец, Букин сказал: «Туда ему и дорога!». На смерть подпольщика Дмитрия Сорина от пыток во время допроса он отреагировал словами: «Собаке — собачья смерть!». Также доподлинно известно, что Букин лично забил до смерти разоблачённого в «предательстве» (по отношению к оккупантам) полицейского В. И. Головко в сентябре 1942 года.

Бывший шеф орловского отделения полиции безопасности СД Ганс Герман Кох, задержанный сотрудниками СМЕРШа в ноябре 1945 года, сказал на допросе, что при эвакуации из Орла «Букин оказался большим трусом».

После смерти

В советский период теме нацистского коллаборационизма на территории Орла и области уделялось минимальное внимание. В настоящий момент личность Букина практически не рассматривается в рамках научных трудов и публикаций краеведов Орла и области. Характеристика для Букина со стороны орловских писателей и краеведов вполне однозначна: видный орловский публицист М. М. Мартынов (1912—1986) характеризует его как «садиста и убийцу», журналист Александр Алоян, посвятивший теме орловского подполья времён оккупации ряд статей в газете «Просторы России», стал автором дилогии о Букине под названием «Зверь».

Материалы уголовного дела Букина по-прежнему недоступны для ознакомления. Согласно ч. 3 ст. 25 действующего федерального закона «Об архивном деле в Российской Федерации», принятого 22 октября 1944 года, документы будут раскрыты лишь по прошествии 75 лет со дня вынесения приговора, то есть в 2032 году.

Единственным публичным местом в городе Орле, где на сегодняшний день можно увидеть фотографию Букина, является экспозиционный зал, посвящённый периоду оккупации Орла, Орловского военно-исторического музея (Музея-диорамы). Репродукция фотографии Букина расположена на чёрном фоне. Во время экскурсий гиды представляют Букина как «чёрного человека» в истории Орла. Все остальные фотографии, изъятые во время обыска квартиры супругов в Днепропетровске, хранятся в архивах Управления ФСБ России по Орловской области.

Литература

• Меренов И. Я., Борисов В. Ф. Незримого фронта солдаты. — Тула: Приокское книжное издательство, 1971.
• Балакин Ю. От первого мгновенья до последнего. Книга памяти. Российская Федерация. Орловская область. — Орёл: Орёлиздат, 1998.
• Жуков Д., Ковтун И. Русская полиция. — М.: Вече, 2010. — (Враги и союзники). — 3000 экз. — ISBN 978-5-9533-4433-3.
• Яворская Е. Орёл в годы войны: от Первого салюта до Великой победы. — Орёл: Изд. Александра Воробьёва, 2010. — 128 с. — 999 экз.

Ссылки

• Алоян А. [www.prgazeta.ru/site.php?mod=article&action=show&id=10246 Газета «Просторы России». Статья «Зверь», посвящённая М. И. Букину (Часть I)]
• Алоян А. [www.prgazeta.ru/site.php?mod=article&action=show&id=10273 Газета «Просторы России». Статья «Зверь», посвящённая М. И. Букину (Часть II)]
• Карабанов, Игорь. [орловская-губерния.рф/novosti/obnews/1283-2011-08-24-05-31-38.html Предательство без срока давности] (рус.) // Орловская губерния : газета. — 2011-08-24.

Отрывок, характеризующий Букин, Михаил Иванович

Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.