Уайт, Букка

Букка Уайт Bukka White
Полное имя	Букер Ти Вашингтон Уайт
Дата рождения	12 ноября 1909(1909-11-12)
Место рождения	между Абердином и Хьюстоном, штат Миссисипи, США
Дата смерти	26 февраля 1977(1977-02-26) (67 лет)
Место смерти	Мемфис, Теннесси
Страна	США
Жанры	дельта-блюз, кантри-блюз

Букка Уайт (англ. Bukka White; настоящее имя Букер Ти Вашингтон Уайт, англ. Booker T. Washington White; 1909—1977) — один из известнейших блюзменов и наряду с Томми МакКленнаном, Чарли Пэттоном и Сон Хаусом — один из типичных представителей жанра дельта-блюза. Двоюродный брат Би Би Кинга. По мнению британского журнала Classic Rock — один из величайших гитаристов всех времен.

Букка Уайт в основном играл на стил-гитаре National, но умел также играть на саксофоне, ударных и фортепиано. Его стиль игры своеобразен, но слегка схож со стилем Скипа Джеймса, однако гораздо более тяжеловесен (да и мощный рычащий голос Уайта больше заставляет вспомнить МакКленнана или Пэттона, чем Джеймса).

Биография

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Букер Т. Уошингтон Уайт (англ. Booker T. Washington White) родился 12 ноября 1906 года недалеко от Хьюстона в штате Миссисипи. Уже в возрасте девяти лет его отец, Джош Уайт, железнодорожник, подрабатывавший музыкой, научил его играть на гитаре и подарил первый инструмент.

Через некоторое время Уайт переселился к своему дяде в Кларксдейл, где в возрасте 14 лет выдавал себя за 21-летнего, меняя исполнение блюзовых песен на успех у женщин. Примерно в то же время судьба свела его с Чарли Пэттоном, одним из самых выдающихся музыкантов того времени и того региона. Считается, что Пэттон научил Уайта некоторым песням и приёмам, но подтверждения этому нет (к тому моменту, как Уайт начал это утверждать, Пэттон уже был легендарен, но мёртв). Так или иначе, наследником традиции Пэттона Уайт безусловно являлся. В двадцатых годах Уайта видели ещё дальше от его родины — в клубах Сент-Луиса. В 1925 году он женился на Джесс Би (англ. Jesse Bea), но не прошло и трёх лет, как она скончалась, оставив его 22-летним вдовцом.

В 1930 Уайт встретил Ральфа Лимбо (англ. Ralph Limbo), путешествующего торговца мебелью и охотника за талантами, который предложил ему записаться для известной фирмы RCA Victor. Первая попытка вышла не очень удачной, были записаны 14 песен — в основном кантри-блюз и госпел, причём для последнего в попытке имитировать Слепого Вилли Джонсона для совершенно нерелигиозного Уайта в последний момент была нанята певица из соседней церкви. Только четыре песни из тех были выпущены на пластинках, но и они до сих пор не переизданы на дисках, то есть остаются неизвестными большинству слушателей блюза. Эти записи были сделаны под именем Уошингтон Уайта (англ. Washington White).

В 1934 году Уайт снова женился, на этот раз на Сьюзи Симпсон (англ. Susie Simpson), племяннице известного блюзмена Джорджа Уильямса. Великая депрессия мешала дальнейшим записям Уайта, а для заработка на танцплощадках и в клубах приходилось много ездить, и он редко бывал дома. В самые трудные времена Уайт подрабатывал боксом (профессионально) и бейсболом (полупрофессионально).

В 1937 году известный блюзмен Большой Билл Брунзи посоветовал Уайту поехать в Чикаго и записаться у Лестера Мелроуза. По пути Уайт умудрился попасть в перестрелку — существуют две версии произошедшего: либо пьяная драка в одном из питейных заведений, где он играл по пути, либо (версия самого Уайта) засада на дороге. Так или иначе, кого-то он застрелил, его посадили, выпустили условно под залог, но он тут же бежал дальше в Чикаго за музыкальной славой.

Второй раз люди шерифа его взяли 2 сентября прямо в студии Мелроуза — он успел записать две песни: «Shake 'em On Down» и «Pinebluff, Arkansas». Вскоре первая из этих песен стала хитом, но Букка Уайт успехом насладиться не смог, поскольку сидел в то время за решёткой.

Уайт отсидел в тюрьме под названием Ферма Парчмана (англ. Parchman Farm) всего три года, так как было доказано, что он действовал из самозащиты. Когда его спрашивали, чем он там занимался, он отвечал, что в основном на гитаре играл. За это время (точнее, в 1939 году) его случайно обнаружил Алан Ломакс, известный собиратель американской народной музыки, записывавший для Библиотеки Конгресса таких звёзд, как Лидбелли и Миссисипи Фред МакДауэлл. Однако мечта о платных записях не покидала Букку Уайта, и он сыграл Ломаксу только пару песен, лучшее оставив для Мелроуза. На этот раз он представился как Washington Barrelhouse White (видимо, это прозвище дали ему в тюрьме за умение играть на гитаре и развлекать народ).

Несмотря на то, что Уайт сам писать не умел, ему не нравилось написание его имени как Bukka (а не как Booker). Такой вариант появился из-за записей в 1937 году, к нему привели его сильный деревенский акцент и поспешность регистрации. Изменять что-либо было поздно и неразумно: Shake 'em On Down принесла известность именно этому имени. В 1940 году, выйдя из тюрьмы, он снова поспешил в Чикаго, где предоставил Мелроузу ровно дюжину замечательных новых песен, который тот и записал 7 и 8 марта этого года. Ни одна из этих песен не принесла ему такой успех, как «Shake 'em On Down» — но не потому, что они были намного хуже (об этом можно поспорить), просто мода на блюз прошла, и он стал неинтересен рядовому слушателю.

Во время Второй мировой Букка Уайт работал на заводе в Мемфисе, в 1942 году он развёлся со второй женой, оставив её с двумя детьми. В конце сороковых к нему приезжает молодой родственник, и он помогает ему начать музыкальную карьеру под именем Би Би Кинга. Подробности дальнейшей его судьбы не были известны; в пятидесятых он продолжал работать на заводе, нигде не играя и не записываясь.

В 1963 году, когда пошло возрождение блюза, его разыскали двое энтузиастов из Калифорнии: Джон Фахей и Эд Денсон. Они просто послали ему письмо в деревню, название которой было одновременно названием одной из его песен — родственники переслали письмо в Мемфис, где оно и нашло адресата. С тех пор Букка Уайт стал регулярно появляться на фестивалях и записываться тут и там — здоровье ему, в отличие от некоторых других заново открытых ровесников, это позволяло. Хотя Уайт и хотел попробовать поиграть на электрогитаре (или, возможно, даже стать во главе группы), как это делал его двоюродный брат Би Би Кинг или его друг Хаулин Вулф, но это так и осталось невоплощённой мечтой (возможно, из-за контр-примера в лице Боба Дилана). В целом же обнаружение Букки Уайта и его записи шестидесятых годов имеют скорее академическую, чем музыкальную ценность. Нефанатичным ценителям музыки вполне достаточно его записей тридцатых годов, так как ничего принципиально нового Уайт уже не написал и не исполнил.

В 1968 году Уайт играл на Олимпийских играх в Мехико, в 1973 впервые сыграл на публике вместе со своим прославленным двоюродным братом (New Orleans Jazz and Heritage Festival). В 1976 году его здоровье резко ухудшилось, и записываться он перестал. 26 февраля 1977 года Букка Уайт скончался в Мемфисе от рака.

Музыка

Записи

• 26 мая 1930 — 14 песен для RCA Victor, 4 из которых выпущены на пластинках под 78 оборотов под именем Washington White.
• 1937 — 2 песни для Лестера Мелроуза (Vocalion) под именем Bukka White.
• 1939 — 2 песни для Алана Ломакса (Библиотека Конгресса) под именем Washington Barrelhouse White.
• 1940 — 12 песен для Лестера Мелроуза (Vocalion) под именем Bukka White.
• 1963 — самая первая сессия после повторного открытия Уайта для фирмы Фахея и Денсона Takoma. Букка Уайт, не записывавшийся почти четверть века, вдруг получает в руки гитару, микрофон и возможность выразить себя. Была переиздана несколько лет спустя под маркой Legacy of the Blues.
• 1963 — записи в большой студии для Криса Страчвица (Arhoolie), три альбома под названием Sky Songs (песни неба).
• 1960-е и 1970-е — бесчисленные новые версии старых песен, записанные на фестивалях и концертах. Букка Уайт выступал в Карнеги Холле, на Ньюпортском Фестивале, два раза (в 1970 и 1972) выполнял турне по Европе в составе Американского Фестиваля Народной Музыки.

Песни

Все песни Букки Уайта в большинстве своём являются вариациями на вечные темы дельта-блюза, поэтому далеко не всегда исполняющие их признают его авторство. Сам Уайт говорил о том, что «протягивает руку и выдёргивает песни прямо с неба» (англ. reaching up and pulling songs out of the sky).

• «Shake 'Em On Down» («Заставь их раскошелиться», точнее, «Разведи» их на «бабки») — основной хит Уайта, исполнявшийся десятками блюзменов и их последователей. Автором может быть он сам либо Томми МакКленнан.
• «Pinebluff, Arkansas» (название деревни) — вторая из песен, записанных в 1937 году, популярность которой не может даже сравниться с первой.
• «Sic 'Em Dogs On» («Ищите, собаки»), «Po' Boy» («Бедный парень») — малоизвестные песни, записанные Аланом Ломаксом в тюрьме Парчмана. Хранились в архиве Библиотеки Конгресса до 1967 года, после чего были наконец выпущены (Herwin 92400).
• «When Can I Change My Clothes» («Когда же я смогу переодеться»), «Good Gin Blues» («Блюз хорошего джина»), «Strange Place Blues» («Блюз странного места»), «Sleepy Man Blues» («Блюз сонного человека»), «Black Train Blues» («Блюз чёрного поезда») — песни, написанные во время пребывания в тюрьме и записанные 7 марта 1940 года. Во всех этих песнях гитару Уайта сопровождает стиральная доска Уошбоард Сэма.
• «High Fever Blues» («Блюз лихорадки»), «Bukka’s Jitterbug Swing», «District Attorney Blues» («Блюз участкового прокурора»), «Special Streamline» («Особая ветка»), «Aberdeen, Mississippi» (название деревни, в которой Букка родился) — песни, написанные во время пребывания в тюрьме и записанные 8 марта 1940 года. Аккомпанемент — по-прежнему Washboard Sam.
• «Fixin' to Die Blues» («Блюз подготовки к смерти») — аналогично предыдущим, но чуть более известно благодаря Бобу Дилану.
• «Parchman Farm Blues» («Блюз фермы Парчмана») — аналогично предыдущим. Не следует путать эту песню с Parchman Farm авторства М. Эллисона, которую пели многие блюз-рокеры следующего поколения (например, Джон Мэйол).
• «1963 Isn’t 1962 Blues» («Блюз о том, что 1963 — это уже не 1962») — новая песня из первой сессии после повторного открытия Уайта в 1963 году.
• «Big Daddy» («Папаша») — одна из последних новых песен Уайта, записанная в 1974 году для фирмы грамзаписи Biograph Records (Арнольд С. Каплин).
• Песни, записанные в 1930 году в Мемфисе (на компакт-дисках недоступны):
  • с Наполеоном Хейристоном (гитара, вокал): «The New 'Frisco Train»(*); «Stranger Woman Blues»; «Jealous Man Blues»; «Mama Ain’t Goin' to Have It Here»; «Dirty Mistreatin' Blues».
  • с Мисс Минни (вокал): «I Am in the Heavenly Way»(**); «Promise True and Grand»(**).
  • без аккомпанемента: «The Panama Limited»(*); «The Doctor Blues»; «Mississippi Milk Blues»; «Women Shootin' Blues»; «Mule Lopin' Blues»; «Over Yonder»; «Trusting in my Saviour».
  • (помеченные (*) выпущены как Victor 23295, помеченные (**) — как Victor 38615)

Ссылки

• [www.wirz.de/music/whitbfrm.htm Полная иллюстрированная дискография]
• [www.collectable-records.ru/pisigin/vol7_2/12.htm В.Писигин о Букке Уайте. См. Пришествие блюза. Том 3. По следам Чарли Пэттона. -М.: 2012. С.288-304.]
• [www.adelphirecords.com/video/BukkaWhite-bb.asf Видео с Буккой Уайтом (редкий случай, когда он играет на обычной гитаре)]
• из архива Библиотеки Конгресса США
• из архива Библиотеки Конгресса США

Примечания

Комментарии

Источники

Отрывок, характеризующий Уайт, Букка

Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.